Перевод с китайского Лейсан Мирзиевой
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 8, 2021
1
Как устроено полиграфическое производство?
Сначала на восковую бумагу на стальной подставке с помощью пера наносится текст. Затем накладывается чернильная сетка, а валик обмакивается в краску и раскатывается по поверхности. Главное — не упустить ни одной черточки. В итоге готовое изделие превращается в газету.
Это удивительный процесс. А молодежь, долго проработав в этой сфере, всегда была полна идей сотворить то, чему нет аналогов. Естественно, не без стремления продемонстрировать новаторство, оригинальность и тонкую работу мастера. К примеру, на мультифункциональном устройстве можно было использовать цветную печать или разработать эффект гравировки по дереву, нажимая на восковую бумагу сверху и снизу. Эксперименты возможны и с шлифовкой, полировкой, соскабливанием и использованием тонкого письма карандашом. Можно даже пропечатать разные слои краски. Результат будет не хуже продукта типографской печати.
Если бы хунвейбины еще пару лет продолжали пропагандировать «отмену занятий и революционное восстание», мастеров резцового искусства стало бы больше. Без сомнений, использование более старого оборудования уже тогда привело бы к пышному расцвету разных форм и направлений среди импрессионистических и романтических восковых гравюр.
Спустя годы художник Сюй Бин вспоминал, что он на лету улавливал сделанные с помощью трафарета иллюстрации. На лице этого уважаемого мастера всегда можно было найти следы краски, а пальцы его рук были стерты в мозоли. Зачастую, прогуливаясь по улице, он замечал только висящие на стенах бульварные газеты. Его совершенно не интересовало содержание — он внимательно изучал заголовок, формат, верстку, иллюстрации, оценивал уровень искусности и новаторства, а также креативность идей. Умных притягивают умные, талант притягивает талант. От его глаз никогда не ускользали самые изящные и красивые образцы изданий. Их авторов он заочно включал в круг единомышленников и страстно желал лично пожать им руки и излить душу.
И мне приходилось плавать в этой среде.
На тот момент мне исполнилось четырнадцать полных лет. Самое большое клеймо позора на моей профессии — подделка печатей. Честно говоря, раз уж из-под стального пера могут получаться работы, достойные звания произведения искусства, то достигнуть такого эффекта от выгравированной печати — пустяковое дело.
Спустя полгода после объявления по всей стране «великого бесплатного объединения студентов»[1] эта акция наконец была остановлена. Однако в сердцах многих учащихся не остыло желание путешествий, поэтому они как завороженные смотрели на билеты внутреннего железнодорожного сообщения. Подбиваемый ими, я, с помощью увеличительного стекла, тщательно и кропотливо гравировал на восковой бумаге, а затем смоченной тряпкой осторожно наносил типографскую краску.
В итоге получалась печать Управления железной дорогой с главными красными штампами, которые легко было принять за подлинные. Некоторые одноклассники теряли голову от радости и говорили, что «еще можно вырезать официальную печать Центрального военного комитета и прямо на бомбардировщике полететь отдыхать»!
Кто бы мог подумать, что афера с фальшивыми печатями окажется такой удачной и повторится не один раз. Это помогло части моих друзей отправиться целой компанией в Гуанчжоу или Пекин. Тем, кому повезло меньше, поехали прогуляться по Юэяну[2]или Хэнъяну[3]. Тогда в кампусе воцарилось непривычное спокойствие, которое нарушал лишь треск незнающих усталости цикад. Сам я в этих городах уже бывал, поэтому решил остаться при школе и не выходить из комнаты.
По соседству со средней школой нши № 7 располагался мемориальный парк героев революции. В северной части кампуса, за горным склоном, протекала река Люян. Если бы одноклассники не разъехались, мы бы и сейчас часто ходили на реку досаждать лодочникам. Нашей целью были лодки, доверху наполненные арбузами или дынными огурцами. Если выпросить их не удавалось, то мы их воровали. Если украсть не получалось, то отнимали силой. Делалось это забавы ради.
Затем мы придумали другое развлечение: хором кричали хозяевам лодки «хозяин Чэнь» или «хозяин Фань». Дело в том, что фамилия Чэнь созвучна с китайским глаголом «чэнь», что значит «тонуть», а Фань со словом «фань» — «переворачиваться». Эти фразы считались самыми жуткими и ненавистными проклятиями, услышанными на живописной реке. Некоторые рыбаки были до ужаса суеверными, так что, заслышав наши вопли, они начинали громко причитать. От досады топали ногами и негодовали, но в итоге им приходилось выбрасывать за борт несколько плодов, чтобы заткнуть дурной рот негодным духам.
С грустью я осознал, что в одиночку такого же эффекта мне не добиться. Леденящие душу проклятья «лодка потонет» или «лодка перевернется» теряли всякую устрашающую силу, поэтому недовольный, с плавками под мышкой, я вернулся домой.
Так разворачивались события. В тот день, возвращаясь домой, я чувствовал себя подавленным — тоска и уныние полностью обуяли меня и сделали безучастным ко всему. Рядом промелькнул спортзал, затем мой взгляд упал на таблички общественного транспорта и лапшичных. Не успел я пройти мимо дугообразной проволочной двери жестяной мастерской, как позади неожиданно раздался резкий звук.
Только после того, как звук затих, я понял: это был выстрел.
Спустя время я вспоминал, что в тот же момент на улице образовалась невероятная сумятица — люди суетились, словно стая безголовых мух, отчаянно ищущих выход и бросающихся в разные углы, чтобы спастись. Я тут же похлопал себя по голове, чтобы проверить, на месте ли она. Для большей уверенности я сильно ущипнул себя за лоб.
Помню, тогда еще одна бабка поскользнулась и упала, а один мужчина, побледнев, глазами полными смертельного ужаса в упор посмотрел на мою ногу. Только тогда я заметил на оголенной ноге отверстие размером с пуговицу. Из раны сочилась кровь.
Что же произошло? Эта алая жидкость и есть кровь? Господи, неужели я стал жертвой раздавшегося выстрела? На свете столько людей! Кому же я так насолил, чей гнев я навлек на себя, что мне так не повезло? Что я должен был возвращаться именно в этот момент, не раньше, не позже? Тысячи невзгод и лишений подвели меня под черное дуло этого пистолета.
Я не испытывал боли. Более того, даже почувствовал, что могу передвигаться. Плотнее прижав рану плавками, я последовал за другими и для безопасности сошел на обочину. Толчком я открыл дверь и взмолился: «Помогите мне!»
После этих слов я увидел перед собой двух застывших в оцепенении женщин: старую и молодую. Только потом я узнал, что это был дом одной из учениц нашей школы. Она была на класс старше меня и не могла представить себе, что в дальнейшем нам предстоит какое-то время вместе работать в деревне[4]. И, конечно, она не могла представить, что впоследствии переедет в США, бизнес ее пойдет в гору, а судьба раскидает по разным уголкам ее партнеров, друзей, — все это ожидало ее в неясном, далеком будущем.
Помнит ли она сейчас, что тогда бабушка просила ее зажечь бумагу, чтобы остановить у меня кровотечение? Как руки этой девочки не переставая тряслись и как она не могла зажечь спички? Помнит ли, что, когда они вдвоем перевязывали мне рану, руки их так ослабли, что не хотели слушаться?
Крики и выстрелы за окном очень быстро сошли на нет, и я услышал только приближающийся мужской голос: «Где малец, который был здесь? Тот, раненый». Должно быть соседи показали на дом, где я лежал. В дверь постучались и вошли. На пороге показался худощавый, немного сутулый мужчина, в руках у него был маузер. Лицо мужчины расплылось в неестественной улыбке: «Простите, мы пытались поймать этих сволочей легавых, черт их возьми! Не успели опомниться, как началась перестрелка».
«Легавые», о которых он говорил, работали в судебно-правовой системе. Наверное, между ними была вражда. Как раз на это время пришелся пик активности движения под лозунгом: «Разрешить использовать в политической борьбе оружие!». Тогда города превратились в раздираемый разногласиями клубок — место конфронтации идей. Стоило только кому-то вспылить, и он тут же пускал в ход оружие. Даже школьники имели при себе снайперскую винтовку, винтовку «Лебель», пистолет-пулемет «ППШ-41»…
Признаюсь честно, по большей части оружие представляло собой груду металлолома, которую раньше использовали при подготовке народной дружины. Патроны и снаряды также было очень тяжело достать. Если кому-то в руки попадалась полуавтоматическая винтовка 56-го калибра, обладателю хватало наглости демонстрировать свое оружие, хвалиться им.
Было немало недовольных, они заявляли: «Лозунги, которые скандируют в Пекине вроде ‘вооружение коммунистов’, — лукавство. Куда же подевалось хорошее оружие? Что если его давно прибрала к рукам лживо улыбающаяся освободительная армия?»
Дальнейшее развитие событий можно было легко предугадать. Горбатый, поддерживая, вывел меня на улицу, посадил в грузовик, который они с дружками только что конфисковали на дороге, и мы поехали во вторую больницу при медицинском институте Сянъя. Глядя на то, как в пустом небе ветви и листья фирмианы задевали машину, я стал ощущать нестерпимую боль от раны. Естественно, я знал, что в ноге засела пуля, — я чувствовал, что в задней части бедра кровоточила рана. По приезде в больницу боль стала адской.
Не знаю, когда именно среди мелькающих перед глазами белых халатов, ко мне обратилась медсестра и стала задавать разные вопросы: какую еду я люблю, какие песни? В какие игры нравится играть? Удавалось ли запускать воздушного змея? А создавать модели самолета? И другие вопросы в том же духе.
Только потом я понял, что она отвлекала мое внимание, не давая ухватиться взглядом за лежащие на подносах окровавленные бинты. Всё для того, чтобы от страха я не закричал и не потерял сознание. По ее словам, операция длилась довольно долго. Из-за высокой токсичности пороха площадь поражения была очень обширна. Нужно было открывать рану и полностью ее прочищать. Причем не только поверхностные слои кожи, но и внутри. Фраза «очищение раны», наверное, для вас — пустой звук. Однако это процесс, который заключается в выскабливании пилообразными движениями содержимого раны с помощью пропитанного лекарством бинта. Затем рану обкладывают ватными тампонами.
Вскоре в больницу пришел мой брат. Палата была забита настолько, что, когда понадобилось поставить для меня лишнюю кровать, ее чуть не запихнули в туалет. Брат вне себя от ярости кричал на горбатого: «Да что ты за человек такой? Что ты из себя строишь? Понимаешь, что натворил?! Ты знаешь, как держать оружие в руках? Кто тебе его доверил? Если бы наставил дуло пистолета чуть выше, тебя уже не было бы в живых, я бы шкуру с тебя содрал! На самом деле, это тянет на покушение на убийство. Ты чуть не стал убийцей! Кому нужны твои консервированные фрукты? Можешь засунуть свои деньги на лечение куда подальше! Будут осложнения — ты, ублюдок, за это ответишь, даю слово!»
Горбатый то краснел, то бледнел, а потом схватил пистолет, ткнул себе в грудь и решительно вложил оружие в руки брата:
— Что я могу поделать? Что? Застрели меня, браток! — Брат опешил. — Если ты все еще считаешь, что я не получил по заслугам, тогда пусти в меня две пули. Но, по правде говоря, только давай без обиняков, я его не убивал, поэтому и ты не в праве в меня стрелять!
Молодой парень никак не решался принимать маузер.
— Ну же, давай, стреляй! Подумаешь, моя жизнь ломаного гроша не стоит, одним словом — шакал я. Дружище, если ты не научен стрелять, братишка сейчас тебе покажет!
Настала очередь моего брата меняться в лице. Тот то краснел, то бледнел.
По тому, как в дальнейшем развивались события, этого парня внешне невозможно было принять за бандита: рано состарившееся лицо, спина, как у моллюска, и кривой обезьяний рот.
Когда ему было нечего делать, он помогал старику с соседней койки, которому было тяжело добираться до туалета — провожал его туда и обратно. Иногда даже разносил нам питание.
Так, увидев, что в палате очень душно, они с другом протянули соединительный шнур и притащили неведомо где добытый большой вытяжной вентилятор. Вентилятор с жужжанием обдувал прохладой, что вызвало всеобщее одобрение. Ему удалось найти общий язык и с врачами. Порой белые халаты приходили за ним и просили оказать срочную помощь или услугу. Они все звали его «старина Ся», или «товарищ Ся», или «самоотверженный товарищ Ся Жухай».
На шее он всегда носил две связки ручных гранат, брал одну из них, открывал крышку и оттягивал чеку. Затем врывался в операционную, громко кричал, глаза его округлялись, и он приказывал подлым мерзавцам заткнуть рты и дружно отойти к стене. Эти самые «мерзавцы» на деле были вооружены до зубов и настроены очень сурово. Большинство из них было на порядок сильнее и выше его самого.
В больнице не обходилось и без того, что некоторые, глядя на страдания своих друзей-однополчан, срывались от переживаний и нетерпения. Угрожая врачам оружием, они вынуждали их оперировать вне очереди. С условием, что операцию будут проводить лучшие хирурги и т. д. В такой ситуации обутые страшились босых, а босые не торопились рисковать жизнью. И вдруг объявился отчаянный камикадзе, так что никто не был готов погибать. Им оставалось лишь помалкивать.
Горбатому несколько раз удавалось порядок. Потом я стал догадываться, что больничное руководство оставило меня лежать больше, чем на двадцать дней, и до последнего тянуло с выпиской. Только для того, чтобы подольше задержать в своих стенах этот гарант стабильности и безопасности.
Задним числом становится смешно, как врачи могли адекватно воспринимать его, этого горбуна, с его руганью: «сволочь», «черт возьми!». Чинные и благородные люди со специальным образованием, которые перед едой мыли руки с мылом и не пропускали ни одного выходного дня без прогулки по парку и любования цветами. А также писали исключительно красивым подчерком на латинском языке.
Что говорить о том, чтобы выдавить добродушную улыбку при встрече с ним? Скорее, они старались быть начеку и держать его на расстоянии. Однако, как говорится, «то было раньше, а теперь по-другому» — меняются времена, меняются и нравы. Бывает, что мы делаем то, что раньше и представить себе не могли.
Раз он был способен усмирить бунт, в глазах революционного медицинского персонала он стал оплотом — надежным, хорошим товарищем, сочетающим в себе высокую нравственность и талант. Пусть даже он как шея, которую невозможно отмыть дочиста, но разве теперь это имело значение?
Под благоприятным воздействием множества теплых и доверительных взглядов, в которых купался низкорослый горбун, он так обрадовался, что, услышав очередные жалобы и пожелания белых халатов, в благородном порыве призвал на помощь своих братков.
Они дружно надели красные нарукавники с надписью «молодая гвардия» и стали нести службу на своем посту у главного входа в больницу. Работал он в поте лица: строил докторов в шеренги, муштровал их, успевал контролировать санитаров, наставлял разносчиков-зазывал. Как говорят: «Народному герою — народная любовь. Народная армия заботится о народе». Если бы так продолжалось и дальше, если бы дни напролет он расспрашивал о том о сем, однажды он заговорил бы на путунхуа.
В эти дни мое моральное состояние постепенно приходило в упадок. Каркас здания моего настроения рушился и оказался на дне, заваленный обломками. Деятели культуры идеализировали героев войны, пели им дифирамбы, пускались в пляс, осыпали цветами и овациями. А кого можно было назвать героем в этой больнице, которая является перевалочным пунктом, принимающим раненых после столкновений на полях «культурной революции»?
Крестьянина, которому осколком снаряда отрезало нос? Или школьника, в чью брюшную полость попало четыре пули? А может, расстригшегося буддийского монаха, которому оторвало обе ноги? Грузчиков, которым разбило голову ломом? Либо покрытых белыми простынями мертвецов, из-под которых выглядывали копны черных волос или босые пятки? От такого зрелища кровь стыла в жилах. Это и есть та самая борьба за политическую линию?
Было очевидно, что это самая настоящая скотобойня. Сутками напролет в ярко освещенных операционных белые халаты сновали туда-сюда и суетливо работали. Столько людей перекроило в кровавое месиво! Все они ревели под беспощадными и неумолимыми стальными ножницами. Никто не сдерживал воплей и мочевого недержания. Данная картина полностью совпадала с картиной активных военных действий. Это и есть те самые выдающиеся плоды «продолжения революционного пути»?
Мой сосед по койке был участником более чем 30 организованных объединенных восстаний цзаофаней[5], ходил в походы и участвовал в освобождении Сянтани[6]. Однако, когда все эти люди, как осиный рой, действительно добрались до передовой, в местечко под названием Ицзяовань, оказалось, что некому ими командовать. Более того, всем было плевать на пропитание — каждый искал место, где бы укрыться и прилечь.
Люди похожие на начальников, взяв с собой атташе и переносную радиостанцию, передвигались на военном джипе с биноклем на шее. С выражением великих стратегов, у которых давно был готов план, они вселяли в окружающих надежду. Те с нетерпением ждали и надеялись на лучшее. Однако с наступлением ночи все глохло — никакого продолжения за этим не следовало. Осиный рой волей-неволей разлетался.
«Эй, расхитители продовольствия, война войной, а обед по расписанию! Что нам стоит выкопать бататы?» Только тогда открылся мне мир, лежащий за дверями торжественных собраний и за страницами газет.
2
Спустя год волнения в стране постепенно сошли на нет. Я покинул школу и город и отправился на чайную фабрику в уезде Гуло, провинции Хунань, чтобы пополнить ряды работающей в деревне образованной молодежи.
Жизнь потекла своим чередом. День за днем меня преследовала боль в спине и пояснице. У меня было два режима работы: прием и сдача смен, которые проходили в потемках. Бесконечное поднимание целины, пахота и прополка, удаление сорняков, жатва, сжигание соломы — все это серьезно истощало физически, со временем наши тела иссушились и испарились. Осталась только качающаяся тень на земле. Спустя годы ту же картину я описывал в одном из своих рассказов.
«…Когда солнце достигало зенита, его лучи нещадно опаляли людей, делая их наполовину поджаренными. Пот катил градом: он стекал по бровям и жег глаза, при этом очень быстро заливая почерневшее от солнца тело. Залитые пóтом складки одежды и нижние концы штанин, продуваемые ветром и иссушенные солнцем, затвердевали и образовывали соленые разводы. На одежде оставались белые кругообразные узоры».
Для нас, «больших фабрик по производству соли», пережитое в период «культурной революции» казалось древней былью. Такой же стариной, как события, произошедшие при У-ди[7], У Цзэтянь[8] и Бэйянской группировке войск[9].
Если говорить об отголосках тех лет, можно только упомянуть маленькие неприятности, которые приносили беспокойство и оставляли неприятный осадок на душе. Из города к нам наведывались офицеры, проверявшие, нет ли среди образованной молодежи тех, кто незаконно хранит военные трофеи. Хвала Небесам, меня это не коснулось! Другие офицеры интересовались, нет ли таких, кто прихватил из покинутого колледжа казенные баскетбольные мячи, гантели, спортивную форму или гармонь. Хвала Небесам, и в этом я не был уличен!
Большинство проверок, обысков и расправ во времена «культурной революции» чинили красногвардейцы. Например, те, кто когда-то одалживал деньги или зимнюю одежду у хунвейбинов, обязаны были после реализации «товара» расплатиться по счетам. Моему соседу Хуанмо, давным-давно потерявшему студенческое удостоверение, несмотря на любые его доводы и объяснения, пришлось полностью (ни фэня не уступили) покрыть заем в 15 юаней. И все это за присвоенное другим человеком удостоверение.
Кстати, и Хуанмо в долгу не остался — воспользовался удобным случаем и не просчитался. Благо дело не дошло до того, что его головой били о глухие стены, разбрызгивая вокруг кровь. Как он сам описывал, разработанная им транспортная авантюра была проста: после того, как он решал, куда отправиться, он заучивал несколько дежурных фраз на диалекте тех мест. Затем, на вокзале, притворяясь горемычным туристом, на беду столкнувшимся с жуликами, просил начальника станции помочь ему вернуться домой.
Люди, слыша его неместный говор, принимали обман за чистую монету, жалели и сажали на поезд. Но однажды он прокололся. Вопреки ожиданиям, наткнулся на вдумчивого и скрупулезного человека. Даже после того, как Хуанмо нашел пассажира из Шанхая, изучил его произношение и, изменив свой говор, представился приезжим из шанхайского района, все его попытки оказались напрасны. Он не смог обмануть тонкий слух коренного шанхайца. Однако никто его не скрутил и не доставил в участок — ему здорово повезло.
В тот день очередной следователь приехал на чайную фабрику на междугороднем автобусе. Говоривший с ним директор фабрики помрачнел и целенаправленно пошел на меня. Мое сердце было готово выпрыгнуть из груди! Наблюдая за начальником, я надеялся, что он остановится. Я был уверен, что вскрылись дела, связанные с фальсификацией печатей!
— Вы знакомы с Хай Сылином? — спросил следователь.
— С кем?
— Ся Жухай. Это человек, стрелявший в вас.
Я выдохнул. Только в этот момент вспомнил о тех событиях. Конечно, такой человек был. Однако мне казалось, что это произошло лет сто назад.
— …У него с вами был конфликт? Или с членами вашей семьи? Что подтолкнуло его напасть на вас в общественном месте? После того, как он ранил вас, он не предпринимал попыток сбежать? Не уклонялся от ответственности? Как вы его потом нашли? В каком состоянии ваша рана? Влияет ли рана на вашу жизнь и труд? Вы проходили полный медицинский осмотр? Будучи пострадавшим, почему вы до сих пор не обратились за помощью к правительству? Почему не привлекли его к уголовной ответственности за причиненный жизни и здоровью вред? Не запугивал, не угрожал ли он лично вам или членам вашей семьи? Когда вы общались, не совершал ли он противозаконных действий? Не устраивал ли перестрелки с ранениями или смертельным исходом? Не было ли с его стороны случаев сведения с кем-то счетов при помощи оружия, грабежа или приставания к женщинам? Постарайтесь вспомнить, не носил ли он чужих часов, кожаных ботинок или золотых колец?
Спасибо следователю! Вернувшись на свою должность, он взялся за приведение в порядок всех дел в Поднебесной! Проявил такой интерес ко мне!
Однако вернемся к рассказу. События развивались так. Я взял слово:
— Даже не знаю, с чего начать… В то время повсюду царили хаос и беспорядок, немало было дурных людей. Только большинство нарушали закон другим способом, не так, как может подумать следователь. Допустим, перед принятием декрета на пользование оружием братва бралась за копья и палки, но, за исключением библиотеки, расположенные рядом банки, почта, магазины, кафе, мясные, зерновые ларьки и киоски с напитками оставались невредимыми. Даже найдя чей-то кошелек, они наперегонки отдавали его владельцу. О каком укрывательстве и убийстве может идти речь, согласитесь? Возможно, опасные для страны элементы давным-давно перевелись. Более правдоподобная причина: они боялись полиции, а больше всего боялись дружинников.
Однако самый большой страх вселяли революционные народные массы, которые совали нос не в свое дело. Действующие наперекор принципам, они на пустом месте пускали в ход кулаки или приставляли ко лбу дуло пистолета. Стрелков можно было встретить даже на вокзалах. Они отправляли на благотворительность материальные средства.
…Я так говорю не с целью что-то утаить, я просто считаю, что следствие притягивает факты за уши, слишком поверхностно рассматривает дело.
Было видно, что смешанные в кучу заметки, которые следователь записывал в маленькой книжечке, завели его в тупик. Ему не удалось обнаружить внушительный шрам. Не увидел он и коляску или костыли, даже не нашел бутылок для катетера. Инспектору стало казаться, что столь дальняя и срочная поездка оказалась напрасной.
Неоднократно понукаемый, я напряг мозги — мне очень хотелось помочь следствию. Однако я не упоминал о некоторых проделках маленького горбуна. Например, не проговорился, как он рыбачил с помощью ручной гранаты. Или как выиграл в карты махорку, а также как ни с того ни с сего уговорил меня выкурить первую в жизни сигарету, решив дать мне попробовать прекрасную жизнь на вкус. После того как я выкурил только половину, все поплыло перед глазами, и я чуть не провалился в туалет.
Однако мне не удалось об этом рассказать, потому что на глаза мне попались три-четыре бычка, которые валялись под ногами толстого инспектора. Я заметил, что темные концы его пальцев окрасились в желтый цвет.
— Уважаемый, не подумайте ничего дурного, я не хотел сказать, что курение — плохо!
— Ничего, все в порядке. Вы обычно… должно быть, не играете в карты?
— Даже если играю? Письменным постановлением Центрального правительства запрещено играть в карты? Безобидные обычные развлечения тоже необходимы, не так ли? Молодежи нужно немного развеяться, расслабиться, в этом ничего зазорного нет.
— Само собой разумеется.
В этот же день следователь вернулся обратно. Остальные, заметив, что я легко отделался на допросе (меня не оштрафовали и ничего не вычли из пайка), немного даже завидовали.
3
Я никак не мог ожидать, что этим дело не закончилось. Если я правильно припоминаю, примерно четыре года спустя меня заслали в небольшую типографию при командном пункте на строящейся окружной дамбе провинции Хунань.
Однажды, направляясь в столовую, я увидел незнакомую девушку — она стояла у входа. Завидев молодого человека, она стала учтиво кланяться и спрашивать, не из бригады образованной молодежи ли он, знакома ли ему фамилия Хань. У нее были большие глаза, кончик носа порозовел от холода. В ярко-красную ватную куртку была укутана бьющая через край девичья молодость. Однако на манжетах и кончике косы виднелись следы грязи — должно быть, она где-то поскользнулась.
Наконец девушка обратила на меня внимание. Уставилась широко раскрытыми глазами и некоторое время оглядывала меня сверху вниз, а потом сжала рот и вдруг заплакала. «Боже, ты же тот самый…»
Выходящие из столовой рабочие опешили — один за другим чесали затылок и гадали, что за история привела к такой развязке и какая роль в ней отведена мне?
Что я натворил? Не спутала ли она меня с кем-то другим?
(Если бы мы играли в фильме, то в этот момент должна была заиграть музыка, что-то на виолончели. Двигаясь, смычок создавал бы звуки, похожие на бурный поток, с грохотом разносящийся по всей округе.)
Потом стало ясно, что это младшая сестра Ся Жухая. Больше месяца она безрезультатно и с неимоверным трудом разыскивала меня. Словно иголку в стоге сена. Ей пришлось искать ученика по фамилии Хань, «окончившего 7-ю среднюю школу города Чанши». Это была единственная доступная информация, которая была отмечена в протоколе военного трибунала.
Сначала девушка отыскала мою школу, затем нашла места распределения выпускников, отправленных в деревню (всего было три уезда). Потом выяснила информацию по семи коммунам этих уездов (сколько учеников по фамилии Хань было распределено и куда). Что касается образованной молодежи, их дальнейшая судьба складывалась самым разнообразным образом: кто-то устраивался на работу, кого-то брали в рабочие, кто-то продолжал учебу. Другие увольнялись по болезни, начинали бродяжничать, находили приют у родственников или друзей…
Порой ей приходилось выезжать за пределы уездов и провинций. Ее искания превратились в хаотично петляющую, временами пропадающую нить. И сейчас, можно сказать, само Провидение привело ее ко мне. Мертвой хваткой она вцепилась в меня. Как за последний луч надежды — лишь бы не дать мне возможности затеряться. Она нашла меня, того самого Ханя, в добром здравии, как и уверял ее брат. «Он не мог остаться инвалидом» — это была ключевая фраза в протоколе судебного заседания.
Именно в этом документе говорилось, что ее горемычный брат осужден на двадцать лет тюрьмы. Очевидно, суд принял такое постановление из-за его уголовного прошлого: трудового перевоспитания и последующей за этим публичной расправой с правоохранительными органами. Ненависть порождает ненависть.
Когда в руки им попался такой отброс общества, букашка, осмелившийся пойти против правительства и покуситься на власть, как можно было не воспользоваться случаем и не нокаутировать его? Вполне возможно, если бы в то время работала правовая судебная система, были адвокаты, открытое судебное заседание, система зашиты и т. д., — возникли бы некоторые препятствия и дело бы приостановилось. Однако события развивались не так.
Всё сложилось по-другому. Будущее было еще довольно далеко, так что даже спустя годы слово «адвокат» воспринималось как новое чужеродное слово. Например, в уезде, где я находился, не было тех, кто хотел бы стать адвокатом. Все боялись, что их доброе имя будет упоминаться вместе с подозреваемыми, а люди будут судачить о том, что он в сговоре с обвиняемым.
Ходили слухи, что первый так называемый «адвокат» от безысходности был назначен начальником уезда. В результате защита выписанного студента от начала и до конца состояла из порицания, нападок и полностью опиралась на предъявляемые обвинения. В риторике он даже перещеголял сторону обвинения, вызвав всеобщий смех и слезы. Но об этом потом.
Конечно, если копнуть глубже, в деле Ся Жухая были также замешаны семейные дела. Как потом рассказывала его младшая сестра, у них были разные биологические отцы и матери. Брат у нее появился только после того, как мать повторно вышла замуж. Непонятно по какой причине между мачехой и братом из семьи Ся всегда было отчуждение — они все время конфликтовали и точили зуб друг на друга.
Только младшая сестричка считала, что с появлением старшего брата жизнь ее стала лучше. Она восхищалась им. Особенно тем, как ловко тот лазает по деревьям и огибает стены. Ей также нравились его рогатка и бочонок для кузнечиков, но больше всего, выходя со двора дома, она наслаждалась мальчишеской опекой и защитой.
Старший брат называл мачеху «красотка Чжоу, красотка Чжоу», что даже казалось ей забавным. Когда она начала ходить в школу, мать давала ей сладкую паровую булочку баоцзы — девочка всегда оставляла половину старшему брату. В дождливую погоду она всегда поджидала его у учебного класса. В руках у нее был подаренный им зонт — идеально для того, чтобы вместе, укрывшись от дождя, возвращаться домой.
Однажды целый день шел дождь с сильными порывами ветра, и брат никак не приходил домой. Сестричка открыла зонт и отправилась на поиски. Искала и искала его и наконец в мусорной яме увидела знакомый силуэт.
Среди беспорядочно летающих мух, в мусорной куче, поджав колени, сидел брат. К груди он прижимал какую-то вещь. Девочка сразу догадалась, что мать сцепилась с братом и выставила его из дома, а затем в гневе разбросала его вещи, вышвыривая всё, что попадалось ей на глаза. Среди этих вещей была старая подставка для головы, нечто вроде подушки, которая принадлежала раньше родной матери Ся Жухая. Он втайне хранил ее, это была единственная оставшаяся в память о матери вещь. Ему были не нужны рогатка и бочонок для кузнечиков, не жалко и учебников с портфелем. Дороже жизни для него была только подушка, на которой остался родной и знакомый еле уловимый запах.
На руках брата девочка увидела кровоточащие раны. Из недр зловонной и темной, как ночь, мусорной ямы он выгреб сгнившие ошметки овощей, арбузные корки, кровавые жабры. Ему попадались осколки разбитых кувшинов и стекла, подгузники. Они переливались всеми цветами радуги. Также там валялись отходы после приготовления лекарств, угольная зола, клочки бумаги, мертвые дохлые крысы. Он не сразу нашел свое сокровище, которое сейчас крепко прижимал к груди и заливался слезами.
Она тоже заплакала.
— Брат, давай вернемся домой.
— Я не твой брат, Пуговка, какой я тебе брат, Пуговка?
— Ты носил меня на спине, носил на спине! — Тем самым она хотела доказать, что он является ее братом.
Девочка помнит, как в тот вечер брат насухо вытер слезы и сквозь зубы сказал, что его отец пьяница, который давно от него отказался. Для мачехи же он как кость во рту. На самом деле, он уже давно хотел бежать далеко отсюда, обойти весь свет, добраться до горы Уданшань или Хуашань. Больше всего он боялся, что когда покинет эти места, в один прекрасный день родная мать придет за ним и не найдет. У него нет другого выхода, поэтому вынужден застрять в этом месте и ждать.
Со злобой в голосе он говорил, что мама еще вернется, чтобы забрать его. Недавно он слышал, как она кашляла, — мальчик спрыгнул с постели и распахнул дверь. Глубокой ночью в узком переулке все уже стихло — не было ни души. Однако он вытянул нос и по-собачьи вдохнул воздух. Стоя под дорожными фонарями, ему показалось, что он напал на след родного аромата, который остался лишь на подушке.
Пуговка не понимала смысла его слов и не хотела в них вникать — она продолжала плакать.
Сейчас мне уже известно, что полное ее имя Ся Сяомэй. Потом, в своих письмах, она писала, как винила себя эти годы за то, что ее сочувствие не только не имело никакой пользы, наоборот — усиливало ненависть мачехи к брату и даже страх. А также — помешательство.
«Чтобы тебе пусто было, мерзавец! В самом деле, маленький с виду, а ума хоть отбавляй! Мало ему выходок и козней — он еще осмелился воспользоваться состраданием Пуговки. Жаба ты эдакая, не в состоянии сам найти горшок?..» Мачеха с богатой, изощренной фантазией наотрез отказывалась верить своей беспомощной дочери, неспособной защитить себя. В ход она пустила «тяжелую артиллерию».
Как раз в это время на улице произошло серийное похищение велосипедов. Оказалось, что это было дело рук нескольких молокососов. Кто бы мог подумать, что мачеха заставит отца-забулдыгу отправиться следом в участок и дать начальнику участка взятку в виде двух бутылок водки. Неизвестно, как проходили переговоры, но в конце имя Ся Жухая тоже стало фигурировать в деле. Более того, его сделали одним из главных зачинщиков. Назначенное мальчику трехлетнее трудовое воспитание дало свои результаты — из участка в дом Ся даже отправили красное почетное знамя за «жертву родственными связями ради общего блага».
Начальник участка был тем самым «легавым», которого маленький горбун хотел подстрелить из маузера. Конечно, Ся Сяомэй тоже разыскивала его для обжалования приговора. Блюстителю закона пришлось хлебнуть сполна. В итоге его арестовали молодчики из Молодой гвардии.
Однажды, во время публичного порицания, он ударился головой о ступеньку и, упав, серьезно повредил поясничные позвонки. После этого ему пришлось повсюду ходить с большой поддерживающей поясницу подушкой. Он признавался, что в то время делá разбирали очень быстро. Так что, вероятно, они немного погорячились.
Начальник участка как-никак лично общался с родителем подозреваемого, который напустил на себя вид борца со злом. Тот был всей душой предан делу и ставил общественные интересы выше личных. Что ему было делать? Как мог он знать, что за предъявляемыми крадеными деньгами, имуществом и свидетельскими показаниями скрывались подлые мотивы семейной неприязни? Ирония заключалась в том, что тот забулдыга, вначале отправивший сына на верную смерть, спустя короткое время стал жаловаться на правительство и просил сына вернуть. Он превратил участок в балаган!
В общем и целом дело обстояло именно так.
Однако это не больше, чем пересказ со слов Ся Сяомэй, — примерное видение событий, слишком субъективное. Приношу извинения дорогому читателю, что не в силах гарантировать достоверность воспоминаний молодой женщины, как и не в силах гарантировать правдивость подробностей и отдельных реплик.
Из-за недостатка фактической информации невозможно утверждать, что это полная картина. Также не получится осветить другие обстоятельства дела горбатого. Например, позицию отца и мачехи, что напоминает то, как раньше и поныне из-за моральных соображений и по причине запутанности дел в некоторых закрытых судебных заседаниях не давали высказаться всем свидетелям.
Однако я никогда не испытывал ущербности по этому поводу. Самое меньшее, что я мог сделать, — это поднять руку и потребовать разъяснений.
Самое странное — именно в тот момент, когда пришло радостное известие об апелляции, с Ся Сяомэй неожиданно прекратилась связь. Я предъявлял ей письменное показание, обещал, что в любое время смогу выступить на суде в качестве свидетеля. При этом каждый раз интересовался, как продвигается дело. Я не мог найти причину исчезновения девушки.
4
Примерно через год после исчезновения Ся Сяомэй я проходил мимо одной государственной хлопкопрядильной фабрики Чанши, и мой взгляд упал на вывеску с названием фабричной марки. Неожиданно мне пришла мысль: «А это случаем не почтовый адрес Ся Сяомэй?»
Неожиданно на меня нахлынули воспоминания, и я решил попробовать найти ее. В машинный цех посторонних не пускали, но в бюро пропусков я информировал о цели визита одного старика. Затем ко мне неторопливо подошла работница фабрики, в униформе и шапочке. К ее одежде прилипли волокна хлопка, а на лице красовалась большая повязка. Женщина сказала, что Ся Сяомэй уже несколько месяцев назад как уволилась, и никто не знает где она.
В расстроенных чувствах я ушел.
Что же это было? Почему она, с таким трудом найдя меня, молча исчезла, словно ее никогда не было? Даже слова не сказала! Эта история без концовки пришла к грустному завершению. К сожалению, в отличие от рассказов с концом, в жизни так много историй, у которых есть начало, но конца нет. Или наоборот — есть конец без начала.
Мне очень не хочется вспоминать о другой истории — нет желания раз за разом переживать всплывающие в уме догадки. Однако нет ничего страшного в том, чтобы этой историей поделиться.
Дело развивалось так. Приблизительно в 1978 году некоторым моим друзьям удалось реабилитироваться и наконец выйти за «высоченные стены» на гражданку. Зачастую они рассказывали истории об увиденном в тюрьме.
Не помню, кем была рассказана история о конфликте и нападении на тюремщика, но она глубоко засела в моей памяти, заставляя возвращаться к событиям минувших дней.
…Тюремная форма № 313. Маленький худощавый человек, одетый в тюремную форму № 313. Маленький, худощавый человек, одетый в тюремную форму № 313, медленно поднимающий с пола осколок керамики…
Эта история о заключенном в тюремной форме № 313. Поговаривали, что этот удалец упорно не соглашался с решением суда и не ладил с тюремщиками. Неизвестно сколько раз они подвергали его телесному наказанию и сколько раз его оставляли стоять под палящим солнцем до потери сознания. Другие рассказывали об одном тюремщике, который приставал к его сестре и поносил ее последними словами. Девушка, которая раньше приходила навещать заключенного 313, привела его в неистовую ярость, глаза его налились кровью, и он непрестанно грозился кого-то убить.
Среди этих ярких всполохов воспоминаний было трудно различить, где правда, а где вымысел. Однако что бы ни происходило, тюремщики чувствовали исходящую от него опасность. Они усилили контроль над ним, надели на него тяжелые наручники. Оказывается, эта дохлая крыса, этот доходяга, был способен бунтовать. Со временем он подчинился, утихомирился, стал тише воды ниже травы, но лишь до того дня, когда он вошел в комнату для допросов.
Нетвердо стоя на ногах, он сделал несколько шагов и неожиданно остановился на полпути, при этом все время смотря под ноги и опустив голову. Оказывается, кожа на лодыжках у него треснула и кровоточила, окрасив в красный цвет кандалы и рваные кеды.
Дежурный тюремщик ругал его не переставая и, не найдя напарника, подумал, что надо самому подойти к заключенному, снять с него кандалы и отвести в лазарет. Никто не мог подумать, что за этим последует. Очевидцы произошедшего не могли вспомнить, что же произошло в этот самый момент.
Зверь, спавший глубоким сном, проснулся, и взгляд его был пропитан злобой: сквозь щели глаз искрилась ненависть. Вдруг он высоко поднял наручники, тянущие его вниз, словно тяжелая глыба, и напрягся каждой клеточкой своего тела. С мыслью «пропади оно пропадом» он повернулся и наотмашь нанес удар по самой ненавистной ему голове.
Все было шито белыми нитками. Кровавые пятна были западней — звенья тщательно продуманного и подготовленного плана. Кровотечение, вызванное маленьким осколком керамики, сделало свое дело.
— Прокаженный! Настал и твой черед! — громко и во всеуслышание прокричал он врагу. — Ты только заслуживаешь лизать мои пятки! На, полижи! Сегодня ты нализался досыта, не так ли? Ха-ха-ха!
Заключенный, словно вернувшийся с победой в свои владения правитель, разбил лицо врагу и возликовал, ожидая, что радость волной прокатится по тюрьме. Однако в четырех стенах тюрьмы было тихо, как в гробу. Пауза длилась бесконечно: можно было услышать, как опадает сухой увядший лист.
К сожалению, в тот день в комнате для допроса его ожидали незнакомые лица. Двое уполномоченных как раз собирались заново рассмотреть его дело. Потом очевидцы размышляли: если бы из суда пришли на день раньше, если бы в это время был другой тюремщик, если бы на нем были другие кандалы, если бы он потерпел и в первый раз и в пятнадцатый, если бы он с меньшей силой нанес удар или вовремя удержался, если бы он не ударил по затылку, — история обрела бы другой оборот.
Но от реальности невозможно скрыться: белое вещество уже вышло, не получится при перемотке кадров что-то удалить, бессмысленно продолжать разглагольствовать. В конце концов, Ся Жухая подвергли телесному наказанию и заново вынесли приговор.
…В столовой, как это заведено, после полуночи, готовили завтрак. В кромешной тьме раздавался размеренный стук ножа, шинкующего овощи. Чтобы ни в коем случае не потревожить спящих, люди в военной форме были крайне осторожными и осмотрительными. Они позаботились о том, чтобы рано утром тайно передать заключенного.Также нужно было подумать о том, чтобы приговоренный к смерти, перед тем как пойдет по этапу, хорошо поел…
Именно поэтому тюремная столовая после полуночи всегда вызывала некое беспокойство. Как кротов, почуявших дуновение ветра, любой шорох тут же заставлял многих заключенных навострить слух.
Ранее я уже говорил, что мне тяжело говорить об этой истории — больше всего не хочется продолжать рассказ, пока не настанет утро.
***
Несмотря на то, что обе истории случайным образом перекликаются, Ся Жухай, о котором я рассказывал, не заслужил того, чтобы оказаться в таком положении. Вполне возможно, что жизнь его сложилась с точностью до наоборот. Например, после работы на каком-нибудь заводе он вышел на пенсию.
…Его очки для страдающих старческой дальнозоркостью надвинуты на нос, а руки сложены за спину. Праздно и не спеша он прогуливается по улице, следит за игрой соседей — таких же, как он, стариков — в шашки или карты. Может, он встает позади женщин, танцующих танцы на площади и, пожимая плечами, задирая зад, показывает им, как правильно танцевать. С ним должна быть собака и крепко заваренный в термосе чай. В его жизни должна быть яркая полоса света, отражающаяся на поверхности реки в предзакатных сумерках: южная осень — глубокая и необъятная.
Вполне возможно, он по-прежнему живет в том узком переулке в маленьком доме с красными стенами рядом с мачтой электропередач. Наверное, долго прожив по одному адресу и привыкнув к этому, он уже не захочет эти места покидать. В прошлом году сын дал ему пачку денег, сказав, что за столько лет нужен ремонт. А он опять, увильнув от ответа, палец о палец не ударил…
Ся Сяомэй, так сложилась его история? Ся Сяомэй, если ты увидишь эту историю, прошу понять, что я не использовал твое имя и имя твоих близких в корыстных целях. Однако я надеюсь, что ты легко узнаешь знакомую историю и тебе будет несложно догадаться, чтó я хотел сказать. Если ты этого хочешь и тебе будет нетрудно, можешь связаться со мной через редакцию журнала. Буду рад узнать, как сложилась твоя судьба после того, как связь наша оборвалась.
Все ли в жизни Ся Жухая так, как я себе представляю?
Нарушишь ли ты молчание?
[1] Массовые поездки революционных красногвардейцев из средних школ и колледжей в 1966–1967 гг., которые дезорганизовали общественный транспорт и общественный порядок. Учащиеся бросали учебу и отправлялись в путешествия, во время которых не платили за проезд, еду и ночлег. (Здесь и далее — прим. перев.)
[2] Городской округ и город провинциального подчинения в провинции Хунань, КНР.
[3] Городские округа в провинции Хунань.
[4] Городская молодежь работала в поселениях во время «культурной революции».
[5] Цзаофани — участники рабочих организаций, созданных в ходе «Великой пролетарской культурной революции» в 1966–1968 гг. Цзаофани осуществляли «культурную революцию» на заводах и в различных учреждениях. В основном организации (фракции) цзаофаней находились в союзе с организациями хунвэйбинов, хоть и не со всеми.
[6] Городской округ в провинции Хунань КНР.
[7] У-ди — император, правивший при династии Хань с 141 г. до н. э. до 87 г. до н. э.
[8] У Цзэтянь — бывшая наложница, после смерти мужа, императора Тай-цзуна, фактически стала править Китаем от имени своих сыновей, пока не заняла трон самолично. Правила У Цзэтянь сорок лет — с 665 г. вплоть до своей смерти.
[9] Создателем Бэйянской группировки войск (или Бэйянской армии, Бэйянской милитаристской клики) был Юань Шикай. Представители разных группировок этой клики фактически контролировали Китай с 1912–1927 гг.