Фрагменты драмы. Перевод с испанского и вступление Натальи Ванханен
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 10, 2021
Мученик без святости,
или Портрет принца Сегизмундо анфас и в профиль
Человеку, произошедшему из зверя, легко падать,
но трудно подниматься.
Академик И. П. Павлов
Ключевая фигура испанского театра Золотого века, главный представитель, а точнее, создатель театра барокко – Кальдерон не слишком известен в нашей стране. Во всяком случае, до славы Шекспира и Лопе де Веги ему далеко. Не он тому виной: так вышло, и есть этому некоторые объяснения.
Один из самых плодовитых драматургов за всю историю европейской литературы (120 комедий, 80 ауто и 20 интермедий), он сам составил в конце жизни список своих произведений, не тщеславия ради, а для того, чтобы ему перестали, наконец, приписывать работы других авторов. Не забудем, что комедией в те времена именовалась любая полнометражная пьеса, интермедией – короткое представление между актами или под занавес, а ауто сакраменталь – представление на религиозные темы.
Дон Педро Кальдерон де ла Барка (1600-1681) родился и прожил жизнь в Мадриде – длинную жизнь, вместившую почти весь XVII век, блестящий, авантюрный, героический и зловещий, полный культурных и научных взлетов и глубочайших падений на самое дно пыточных подвалов инквизиции. Кальдерон был сыном своего столетия, рос и развивался вместе с ним: был студентом, воином, поэтом и любимым драматургом короля Филиппа IV, директором королевского театра, священником, наконец. Его пьесы издавались, но, случалось, что бывали и запрещены к печатанию, причем надолго.
А главное – он был гением, мастером сценической интриги, виртуозом поэтического слова.
И надо же такому случиться, что в России, вскоре после революции 1917 года, во время ревизии библиотек на предмет вредности или полезности для нового пролетарского государства хранящихся в них книг, трагический гуманист Кальдерон «попал под раздачу»: его объявили мракобесом и чуть ли ни пособником инквизиции. Это его-то, насмешника над темнотой и суевериями, твердившего, что побеждает лишь тот, «кто доверяет свету, а не тьме». Таким образом судьба Кальдерона в России была предрешена на несколько десятилетий вперед. А ведь до революции его ставили довольно активно, особенно в русской провинции.
«Жизнь есть сон», возможно, вообще самая знаменитая пьеса испанского театра Золотого века и, без сомнения, самая прославленная драма эпохи барокко. Даже те, кто никогда о ней не слышал, зачастую знают это словосочетание.
Драма неоднократно переводилась. Самый известный перевод принадлежит К. Д. Бальмонту. Существуют также переводы Д. К. Петрова, И. Ю. Тыняновой, М. А. Донского. Недавно в архивах обнаружен перевод В. Я. Парнаха.
Мне хотелось сделать перевод легко читаемый, поэтичный и максимально близкий к строфике Кальдерона. Хотелось показать Кальдерона-поэта.
Признаюсь, вспомогательный глагол «есть» в русском названии драмы мне как переводчику совсем не нравится. Я честно пыталась заменить его, скажем, на «лишь»: «Жизнь лишь сон». Почему-то не звучало. Может быть, именно потому, что невозможно ничего поменять в формуле, давным-давно впечатанной в сознание.
Перед нами философская сказка, развернутая притча, а сюжет ее, вкратце, таков.
Королю далекой, экзотической для испанцев Польши звезды предсказали рождение сына-тирана. Получив несколько реальных подтверждений того, что звезды не обманывают – смерть королевы от родов, затмение, землетрясение, пожар и вообще полный апокалипсис в момент рождения принца, – перепуганный король Басилио приказывает тайно увезти младенца-первенца из дворца: пусть растет и воспитывается в башне-темнице, вдали от людей – так он не сможет навредить стране и ее королю. Время идет, принц подрастает, король стареет. Других детей у него нет, и пора подумать, кому же в ближайшем будущем передать корону. Есть, правда, племянница Эстрелья и племянник Астольфо из московских земель… Что ж, можно пригласить и их. Но для начала король все-таки решает призвать ко двору законного сына в надежде, что звезды ошиблись и юноша вырос не злодеем.
И вот тут самое интересное! Король велит усыпить принца Сегизмундо и доставить его ко двору спящим. Если все сложится хорошо и принца можно будет оставить при себе, пусть впредь полагает, что тюрьма ему только снилась, а реальная его жизнь – жизнь наследника престола. Если же он проявит себя наихудшим образом, подтвердив прогнозы звезд, его надлежит усыпить вторично и вновь отправить в тайную башню: пусть, проснувшись, верит, что дворец ему только снился, тихо живет отшельником и не страдает от того, что потерял власть и богатства. У короля самые добрые намерения, но, как часто бывает, действительность вносит в хитроумный план непредвиденные поправки.
Итак, принц Сегизмундо – главный герой драмы. Как он поведет себя? Будет ли достоин своего высокого назначения или пойдет на поводу у низменных инстинктов? Что ждет короля-звездочета и могучее королевство?
«Жизнь есть сон» не только притча об иллюзорности всего сущего, это и пьеса о воспитании. Воспитании монарха, что чрезвычайно актуально в кальдероновскую эпоху – ведь иного типа правления не существует. Как часто заносчивость и простодушный дикарский эгоизм власть имущих приводит государства к краю бездны! Драма создана в 1635 году. Пройдет каких-то пять лет, и в соседней Англии вспыхнет гражданская война, а меньше чем через пятнадцать лет на площади перед Уайтхоллом будет обезглавлен ровесник Кальдерона, английский король Карл I.
Добрее будьте к обступившим трон –
Пускай вы принц, но вдруг все это сон?! –
этими словами Клотальдо, воспитатель принца, напутствует своего подопечного.
Если мы взглянем на все происходящее глазами самого Сегизмундо, то почувствуем себя в том жанре, который в современном искусстве получил название «триллер». Что происходит? Где правда? Почему одни и те же люди ведут себя совершенно по-разному и так непредсказуемо? Кто я, бедный узник или принц? Я – сумасшедший и у меня бред или кто-то нарочно сводит меня с ума? И если да, то зачем?
На все эти вопросы герой, как во всяком триллере, вынужден ответить сам, и никто ему тут не поможет. А еще ему нужно выбрать, каким же ему быть, то есть речь идет о самовоспитании, о становлении личности.
Кальдерон не обольщается относительно врожденного благородства человека: нет, человек не рождается венцом творения и воплощением добродетелей, как будет думать последующая эпоха Просвещения. Человек рождается зверем, а человеком становится в процессе длительной шлифовки культурой, цивилизацией, в жестокой схватке с собственной несовершенной природой.
На приключения Сегизмундо можно посмотреть и как на некое житие, хождение по мукам, преодоление искушений на пути – нет, не к совершенству, не к святости, а просто к самому себе – лучшему, заслужившему право зваться человеком. Нет достойнее победы, чем победа над собой – скажет принц под занавес.
Первое действие, пребывание Сегизмундо в неведении относительно своего происхождения, в тюрьме посреди глухого леса, можно рассматривать как ад. Второе – пребывание во дворце – как рай, но мнимый, незаслуженный, а потому и недолговечный. Наконец – третье… А вот тут самое интересное. Во дворце, в мнимом раю, принц проходит через все мыслимые искушения: его искушают женщина, власть, вседозволенность. И что же? Он не сопротивляется, он галопом летит «в поля порока»: готов на насилие, совершает убийство. В результате несчастный король-отец убеждается: звезды были правы, его сын настоящий злодей. Принца снова усыпляют и возвращают в заключение, теперь уже, как предполагается, навеки. И вот тут начинается возрождение. В третьем действии принц проходит все стадии развития – от куколки до бабочки – заново. Он вновь переживает ад (тюрьму), чистилище (освобождение и сражение с войском короля, а главное – с собственными темными страстями) и, наконец, рай – возвращение во дворец триумфатором, образцовым принцем, Человеком с большой буквы, мудрецом, способным на великодушие, прощение и самопожертвование.
Кальдерон знаменит своим поэтическим красноречием. Монологи в его пьесах огромны и невероятно наполнены: образами, метафорами, безднами и высотами. Это Цицерон стиха. Его герои – адвокаты своей судьбы. Они способны привлечь наши сердца на свою сторону силой слова даже тогда, когда изначально мы им совсем не сочувствовали. В этом смысле монологи Сегизмундо особенно интересны. Испанские исследователи отмечают, что они подобны колоннам, поддерживающим свод величественного здания. Порой Сегизмундо обращается к собеседникам, но очень часто это внутренние монологи, разговор с самим собой.
В XVII веке в моду вошли тройные портреты: одно и то же лицо представлено и анфас, и в профиль, причем профиль дан и правый, и левый. Самыми известными, наверное, остаются тройной портрет Ришелье кисти Филиппа де Шампеня и тройной портрет казненного английского короля Карла I кисти Ван Дейка. Оба произведения не самоцель: они были выполнены для отсылки скульпторам.
Мне показалось, что монологи Сегизмундо могут дать нам такой скульптурный, разносторонний портрет принца, а косвенно и некоторое представление обо всей пьесе, с ее многослойной философской проблематикой.
Итак, мы застаем юного Сегизмундо, облаченного в звериную шкуру, в тюрьме, где он страстно жалуется на горькую участь невинного пленника.
О горе мне! За что такая мука?
Может, небо скажет мне –
Годы медлило с ответом! –
Отчего зимой и летом
В этой дикой стороне
Я, при солнце и луне,
Так несчастен, что не светит
Мне надежда, путь иной
Не открыт передо мной?
Кто за боль мою ответит?
Бог, должно быть, шельму метит
Уж за то, что рождена
В этот грешный мир она!
Горько плачу и стенаю,
Но, убей меня, не знаю,
В чем она, моя вина?!
Ах, неужто на примете
Никого виновней нет?
Самый страшный грех на свете –
Грех рождения на свет.
Осужден на столько лет!
Разве я – как тут ни сетуй –
Всех виновней в жизни этой?
Лишь ко мне судьба глуха?
Я один помечен метой
Первородного греха?!
Птица в небе рождена,
Радость зрения и слуха.
Как цветной букетик пуха,
В вольном воздухе она!..
Но во мне – побольше духа!
Птицу манит высота,
Птица пеньем занята,
Бросив деток в чистом поле…
У меня – мечта о воле,
А свобода отнята!
Зверь рожден на склонах гор.
Как резцом, украсил шкуру
Звездных отсветов узор.
Исказил его натуру
С человеком вечный спор:
Власть людскую проклиная,
Низведенный до скота,
Зверь ярится от кнута!..
У меня судьба иная,
А свобода отнята!
Рождена на глубине
В скользких водорослях, в тине,
Рыба плещется в путине,
Стынет лодочкой на дне.
И, свободная вполне,
Век верна своим проказам,
Беззаботна и пуста,
Вдруг во тьму ныряет разом…
У меня яснее разум,
А свобода отнята!
Средь цветов ручей рожден,
Но не знает их имен.
Под листвой весенней, клейкой
Вьется он холодной змейкой,
Равнодушен, отчужден.
Всюду пышность, красота,
Но на новые места
Он стремится в безучастье…
У меня – избыток страсти,
А свобода отнята!
Гнев кипит и днем, и ночью.
Беззаконие воочью
Вижу. Как беду избыть?
Изорвать бы душу в клочья,
Сердце вдребезги разбить!
За тюремной крепкой дверью
В милосердие не верю:
«Мне отказано, – кричу, –
В чем не отказали зверю,
Птице, рыбе и ручью!»
В острог к Сегизмундо случайно проникают Росаура и ее слуга Кларин, заблудившиеся в чаще. Росаура в мужском платье. Она пришла в Польшу из Московии, чтобы отыскать своего неверного возлюбленного принца Астольфо. Сегизмундо принимает ее за юношу, но что-то неудержимо влечет его к этому незнакомцу, хотя он сам не понимает своих чувств.
Кто ты? К этим берегам
Чья волна тебя прибила?
Здесь, увы, моя могила
С колыбелью пополам.
Голос твой меня смущает,
Отвращает и прельщает…
Я, наверное, смешон.
Отрешен и оглушен…
Что все это предвещает?
В башне с детства я. Большое
Это горе или нет –
Но провел здесь много лет.
Я мертвец с живой душою.
Я живой. Живой скелет!
Кто ты, странник? Что за чудо?
Изо всех людей покуда
Я видал лишь одного –
Стража склепа моего.
Он природу знал не худо!
Он – знаток мирских идей,
Всех премудростей гербарий.
Кто я? Вправду ли злодей?
Человек меж диких тварей,
Тварь лесная меж людей!
И хотя, покинут всеми,
Не терял я даром время –
Дух природы отследил:
Мне наукой – птичье племя
И полночный ход светил –
Все ж в мое уединенье
В это самое мгновенье
Радость ты один принес!
В сердце темное томленье,
Закипанье светлых слез…
Словно я в пылу горенья
Поражен водянкой зренья,
И себя не берегу:
Пью тебя, мое виденье,
А напиться не могу!
Погибая, торжествую,
Восхищенье взглядом пью –
Только тем и существую…
Точно воду пью живую,
Пусть на пагубу свою!
Небеса, умилосердьте
Пытку сердца и ума!
В этой странной круговерти
Вас не видеть – хуже смерти,
Ну а видеть – смерть сама!
А вот сцена появления Сегизмундо во дворце после долгого глубокого сна, вызванного снотворным.
Что за сказочный Сезам?
Бал гремит, хлопочет челядь…
Можно многому поверить,
Но не собственным глазам!
Этот блеск и роскошь света,
И придворных толкотня…
Это все – вокруг меня?
Если так – то я ли это?!.
Я очнулся ото сна
На высоком царском ложе?!
Мне потворствуют вельможи?!
Сыплет золото казна?!
Дайте кто-нибудь ответ,
Что за царские чертоги?
Это явь? Но я-то, боги,
Сегизмундо или нет?
Погрузясь в глубокий сон
В черноте моей пещеры,
Как взлетел я в эти сферы,
Где сегодня пробужден?
Всё почтения полно.
Спины сами так и гнутся…
Обожаю лизоблюдство!
Будь, что будет – все равно!
Как видим, им руководят пока низменные инстинкты. Кругом льстецы? Вот и прекрасно! Ведь я этого достоин! И воспитатель Клотальдо, и король-отец, открывший принцу тайну его высокого происхождения, убеждают его быть благоразумным, не заноситься, ибо, кто знает – может, ему всего лишь снится сон о королевском величии?
Сплю и грежу наяву?
Разве снился день вчерашний?
Помню склеп под черной башней…
Во дворце теперь живу!
Это сон? Не может быть!
Спать и сгинуть втихомолку?
Ну уж нет! Отныне с толку
Королю меня не сбить!
Не столкнуть меня, пока
Я стою вплотную к трону.
У меня теперь корону
Не забрать исподтишка!
В сердце гордость и покой –
Я к великому причастен.
Отчего я был несчастен?
Я не знал, кто я такой!
Нынче знаю и навек
Этим знанием утешен:
Человек со зверем смешан –
Вот он – зверочеловек!
Принц пока не понял, что он еще и недочеловек. Ему кажется, что главное — его высокое положение. Никто не оказывает сопротивления – чего ж еще желать! Дальше принц видит женщин. Он видит их впервые.
Ничто меня не может поразить –
Весь этот блеск легко вообразить!
Но все же в мире чудо есть одно,
И в женщине оно воплощено.
Сферичен мир, могуч его разбег,
Вселенная, как шар, плывет над бездной,
Но если слепок мира человек,
То женщина – той сферы свод небесный.
Мужчина – соль земли, ее краса,
Но превосходят землю небеса.
Небесная у женщин красота.
А всех прекрасней, кажется, вон та!
«Вон та» – это Росаура. Она стала фрейлиной при дворе. В красавице в роскошном женском платье принц не узнает недавно забредшего к нему в тюрьму бедного странника. Он поет ей куртуазные дифирамбы не хуже любого придворного льстеца.
Ах, в садах благоуханных
Много есть цветов дурманных,
Но дурманит нас всерьез
Запах роз!
Что на свете с ним сравнится?
Роза – вечная царица.
В жилах горного отрога
Самоцветов ярких много,
Но влечет и манит нас
Лишь алмаз!
В громе звездного хорала
Лучезарных звезд немало,
Но в жару и холода –
Ярче всех одна звезда!
Солнцем ласково согреты
Кружат пό небу планеты,
Только солнце, как и встарь –
Государь!
Эта заповедь строга:
Лучший худшим – не слуга!
Меж цветов, камней, светил –
Кто бы это допустил?
В сердце бешеная смута –
Не тебе служить кому-то!
Ты – звезда в полночный час,
Солнце, роза и алмаз!
Что же дальше? А дальше красавица отказывает ему, и Сегизмундо звереет. Перед нами неуправляемый насильник и убийца. Он выбрасывает в море с балкона не понравившегося ему придворного, а Росауру с трудом спасают от его посягательств. Король в отчаянии. Он велит вновь усыпить принца и отвезти его назад, в тюрьму. Наследником трона станет племянник короля – московский князь Астольфо. Тут надо заметить, что в драме чувствуются отголоски нашего Смутного времени, — отголоски, не более.
Сегизмундо вновь пробуждается в тюрьме, на полу, в звериной шкуре. И тут, очень медленно, начинается его перерождение. Значит, жизнь только сон, размышляет принц. Так стоит ли любить власть, богатство? Если все только сон – это глупо…
Что такое жизнь? Темны
Тени сумрачной страны,
Странных знаков вереница…
Жизнь лишь сон, который снится,
Но и сны – всего лишь сны.
Казалось бы, все закончилось, но нет! Часть народа не согласна с тем, что на троне вскоре окажется иноземец. В стране начинается гражданская война. Восставшие берут башню штурмом и зовут на трон Сегизмундо, а он… отказывается.
Опять, опять настырный сон,
Кошмарный сон о безраздельной власти!
Низвергнутый, я снова вознесен.
Манок судьбы опять звенит о счастье.
Нет, не пойду! Увольте! Не готов.
Я не желаю слышать этот зов!..
Опять поверить в суетный обман,
Величие, господство надо всеми,
Чтобы нахлынув, словно океан,
Все унесло безжалостное время?
Опять увидеть шумный балаган,
Фальшивый блеск, пустую пышность эту,
Чтоб налетевший с неба ураган
Все изломал и разметал по свету?
Опять мечтой лететь под облака,
Ловить виденья жадною рукою
И убедиться вновь, что власть хрупка
И снесена могучею рекою?
Ну нет! Теперь уж я не новичок,
Хотя по высшим правилам искусства
Закинули вы этот свой крючок,
Будя во мне угаснувшие чувства!
Ну нет, я не поддамся в этот раз:
Хоть во плоти вы пали на колени,
Ни голоса, ни тела нет у вас –
Ступайте прочь, безжизненные тени!
Все это сон! Я не желаю сна
О власти, о величии картинном!..
Вот помнится, когда придет весна,
Миндальные деревья по долинам
Вдруг зацветут и светятся, горят,
Но первый ветерок, дыханья легче,
Пройдет по ним, коснувшись всех подряд,
Задует, как мерцающие свечи.
Угаснут лепестки – на полчаса
Им призрачное выдано обличье…
К чему мне мимолетная краса,
Поддельное, фальшивое величье,
Присущее вельможе и царю, –
Их сошвырнут с напыщенного ложа
В ничтожество!.. Да что я говорю?!
Вы тоже тени! С вами будет то же!
И как бы кто бы ни был вознесен,
С великолепьем мнимым распростится:
Он тоже спит и, значит, видит сон.
Чего во сне нам только ни приснится!
Вы в верности клянетесь в унисон –
Я ваших бредней слушать не намерен!
Я твердо знаю: жизнь всего лишь сон.
Я только в этом полностью уверен!
Однако бунтари настаивают. Один солдат уверяет, что судьба всегда стучится в дверь дважды. Первый приход Сегизмундо к власти был лишь пробным шаром, теперь игра идет всерьез. Сегизмундо колеблется и решается.
Вот это, друг, ты здорово сказал!
Лишь пробный шар? И знаменье? Возможно!
Я помню тот великолепный зал…
Уснуть и видеть сны совсем несложно.
И если грёза будет хороша,
Уснем опять, уснем, моя душа!
Пусть снова нам предстанут наважденья,
Но осторожней с ними будем мы,
И если к яви выплывем из тьмы,
Пускай приятным будет пробужденье!
Пусть лучшие нам явит времена
И не пошлет отчаянья и боли!
И если время жизни – время сна,
Изменим сон великой силой воли.
Всесилие дается нам взаймы –
В урочный час его лишимся мы,
Вернув владельцу истинному… Смело
Поднимем меч! За дело – так за дело!
Всех присягнувших мне благодарю!
Корону чужестранцу не уступим!
Вручиться иноземному царю?
Нет! Ни за что! Свободу кровью купим!
Что б ни было – во сне иль наяву –
Трубите «к бою», и долой Москву!
Отца к стопам повергну – проучу
За обращенье с сыном, как со зверем…
Но вдруг проснусь я раньше? Умолчу
О замыслах… Пока судьбе поверим,
И будь что будет, как придет пора!..
Дальше звучит некий боевой марш Сегизмундо: Цезарь переходит Рубикон.
В путь, Фортуна, к царской славе!
В первый путь, в последний путь!
Если сон, не надо яви.
Если явь – про сон забудь.
Никогда не устареет
То, что, кажется, старо:
Мой девиз высоко реет:
«И во сне твори добро!»
Если жизнь во сне пригубим,
Пусть проснемся в светлый час –
Те, кого во сне полюбим,
Пусть с любовью встретят нас!
Как видим, принц уже стал отчасти другим. Урок смирения пошел ему на пользу. Помогли и слова воспитателя Клотальдо: «И во сне твори добро!» Звериное начало тем не менее сдается далеко не сразу.
Когда бы Рим в расцвете славных дней
Услышал поступь армии моей,
Он плечи бы расправил в этот час
И криками восторга встретил нас;
И гордости исполнился бы он,
Увидев зверя во главе колонн,
Ведущего в атаку воевод,
Дыханьем прожигая небосвод!
Но сдержим прыть, размах урежем крыл –
Вдруг это сон волной меня накрыл?
Вдруг снится мне победная краса,
И только морок – эти голоса?
Вдруг все – виденье, призрак и мираж?
Чем больше взял – тем более отдашь:
Чем выше вознесут тебя мечты,
Тем тягостней паденье с высоты!
А вот и ключевая сцена перерождения Сегизмундо – точнее, его воскрешения, пробуждения к новой жизни. Росаура, его любовь и страсть, вновь в его власти, в его военном лагере, и он делает свой нелегкий выбор в пользу чести и великодушия, не без метаний и колебаний, разумеется.
Если, душу растревожа,
Вижу свет иных владений,
Оборви, великий Боже,
Вереницу сновидений!
Совладай с моей бедою –
Что тут в силах изменить я! –
Бесконечной чередою
В снах сменяются событья!
Сколько чýдного, чудного –
Быль и небыль ходят в паре!
Как туман развеять снова?
Не блуждать в ночном кошмаре?
Шаток трон, величье ломко.
А тюрьма? – во сне приснилась?
Как же эта незнакомка
Знает все – скажи на милость?
Пусть сомненье неуместно,
(Я доныне в сонных далях),
Но откуда ей известно
Все как есть в таких деталях?
Значит, все не сон, и въяве
Я обманут сновиденьем?
Жизнь – лишь сон? Но мы не вправе
В сон рядить, что было бденьем!
Значит, в мире так похожи
Сон и явь неотличимо,
Что они одно и то же?
И как дым – проходят мимо…
Правда трудится впустую,
Верить ей давно забыли!
Ну а небыль зачастую
Предстает в обличье были.
Схож портрет с оригиналом.
Где лицо? И где личина?
В этом мире небывалом
Что чему первопричина?
Власть, величье, в небе тая,
Меж теней, лишенных плоти,
Улетают, точно стая…
Не поймать ли их в полете?
Сон – не сон, что мне за дело,
Раз решил ко мне явиться?
Потянись за счастьем смело
И успеешь насладиться!
Этот миг – он твой по праву,
О Росаура, не так ли?
Примем почести и славу
И в приснившемся спектакле!
Вот – волшебное созданье,
Красота и совершенство.
Кто сказал – во сне, в мечтанье
Недействительно блаженство?!
Сон – так сон: протянем руку
И получим, что посмеем!
Примем радость, ибо муку
Мы всегда принять успеем!
Ты с доверьем и мольбою
Вся в слезах вокруг кружила…
Что с того?.. Одной тобою
Слишком долго сердце жило!
Ты – моя! Но я в сомненье!..
Достиженье небольшое –
Настигая привиденье,
Вечной жертвовать душою.
Вновь поверить в призрак смутный,
С явью вовсе раздружиться,
И за краткий рай минутный
Рая вечного лишиться?
Кто из тех, в ком сердце билось,
Попрекая время злое,
Не воскликнул: «Ты мне снилось,
Упоение былое?!»
Наслажденье – передышка,
Вспышка жизни в мире тлена.
Пеплом огненная вспышка
Осыпается мгновенно!
Морок, ложное обличье,
Сон обманный выбираю?
Лучше вечное величье
И блаженство в кущах рая!
Для него душа открыта…
Нет, Росаура, не трону!
Подарю тебе защиту
Раньше, чем себе – корону.
Как судьба ни повернется,
Здесь, на этом Рубиконе,
Наше дело – благородство,
Не разбой, не беззаконье.
Но соблазн велик, однако…
Так уйдем же прочь быстрее!
Скоро первая атака,
Скоро грянет батарея.
Сбор трубите! Кончен отдых!
Придавить врага пятой,
Прежде чем в зеленых водах
День потонет золотой!
И наконец Сегизмундо-победитель вступает во дворец. Все ждут унижения и казни короля, ведь это и предрекали звезды. Но нет. Перед нами сцена возвращения блудного сына, очень, кстати, популярная в живописи кальдероновской эпохи. Помудревший принц произносит свою блестящую тронную речь.
Польский край необозримый –
Все в форпостах рубежи –
Польский двор неповторимый,
Родовитые мужи.
В триумфальный час победный,
В небывало грозный час,
К вам взывает принц наследный
Во дворце собравший вас!
Лишь богам принадлежали
В те и эти времена,
Неба синие скрижали,
Золотые письмена.
Тонкой вязи паутина
Утром тает без следа.
Ночи звездная картина
Не обманет никогда:
Ваши судьбы подытожит
И предскажет долгий век…
Но обманываться может,
Глядя в небо, человек!
Мой отец, исполнен знанья,
Изучив на склоне дня
Эти звездные посланья,
Сделал зверя из меня.
Будь ты кротким от рожденья,
Что не каждому дано,
От такого обхожденья
Станешь зверем все равно!
Тюрьмы нравам не помогут
Что за дикость, видит Бог!
И кого исправить могут
То колодки, то острог?
Только звездам в небе веря,
Поседела голова.
Если ты боишься зверя,
Для чего ты будишь льва?
Ждешь от неба приговора
И намерен мир сберечь?
Значит, глупо без разбора
Обнажать уснувший меч.
Сам с собою в вечном споре!
Жизни собственной не жаль?
Если ты боишься моря,
Для чего стремишься в даль,
Где, насупясь, исподлобья,
Из хрустально-белой мглы,
Как гигантские надгробья,
Смотрят пенные валы?
Благородное собранье,
Если ясно не вполне,
Поясню иносказанье:
Речь, конечно, обо мне.
Море – тайное терзанье,
В ножнах меч – сокрытый гнев,
И как будто в наказанье
Нрав жестокий – спящий лев.
Жизнь терпения просила,
Пониманья, может быть…
Подавление и сила
Могут только навредить.
Чем исправить злую долю,
Предсказания поправ?
Призовите мудрость, волю,
Осторожный, кроткий нрав.
Предсказаньям страшным веря,
Торопливо, на ходу,
Не пытайтесь, точно зверя,
В клетку вытеснить беду.
С ней не сладить заточеньем:
Укротителя губя,
Зверь с большим ожесточеньем
После выкажет себя!
Мой отец боялся мига –
Гневный сын из тьмы возник!
Завершается интрига:
Вот он, этот страшный миг!
Польский двор, и зал старинный,
И сияющий чертог,
Королевские седины
На земле у самых ног!
Все сбывается до боли,
Что светила предрекли!
Не уйти от высшей воли
Бедным жителям земли!
Мой отец, умен и гибок,
В белоснежной седине,
Не избег людских ошибок,
Как же их не делать мне!..
Не на смерть и не на муку
Между верными людьми,
Встань, отец мой, дай мне руку,
Сына блудного прими!
Посредине мирозданья,
Как назначено судьбой,
Я за все твои страданья
На коленях пред тобой!
…………………………………
Нет к минувшему возврата,
Только что тому виной?
Я не тот, что был когда-то,
Ибо сон – учитель мой.
Не навек царям порфира,
Не надежен пышный трон,
И проходит слава мира
Быстротечнее, чем сон!
Ну как вновь в тюрьме, в позоре
Пробужусь я в царстве тьмы?..
Но покуда все мы в сборе,
Со смиреньем просим мы
В благосклонном этом зале,
Завершая наш рассказ:
Если что не так сказали,
От души простите нас!