Послесловие Хосефины Карабьяс. Перевод с испанского Ольги Кулагиной
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 9, 2020
Хосефина Карабиас
ЭПИЛОГ
Хуан Бельмонте считался и считается самым удивительным из всех тореро. Я не говорю, как принято говорить: «самым великим во все времена», потому что, с одной стороны, эти слова банальны, а с другой – не корректны. Профессиональная пешая коррида, такая, в которой участвовал Бельмонте и которая проводится до сих пор, существовала не во «все времена», а появилась сравнительно недавно: примерно два века назад. И мне кажется маловероятным – учитывая нынешнее прохладное отношение к ней испанцев, гораздо больше увлеченных футболом, – что она сможет продержаться еще пару столетий.
Но, как бы ни сложилась судьба корриды, книга воспоминаний Хуана Бельмонте будет жить, прежде всего потому, что это был не только удивительный матадор, но и удивительный человек.
– Хуан с детства казался белой вороной, – сказал мне однажды старый тореро из Малаги Пако Мадрид, хорошо знавший Бельмонте.
– Угадайте, что он таскал с собой помимо баулов с экипировкой, когда начал выступать? Еще один баул – с книгами! Он читал в поездах, на постоялых дворах, в медпунктах и даже в тюрьмах, куда нас иногда сажали бессердечные алькальды. Как только Хуан начал зарабатывать деньги, он первым делом купил себе библиотеку и оборудовал ванную комнату. Ни тряпки, ни побрякушки его никогда не интересовали.
Этот уникальный тореро согласился рассказать историю своей жизни (только профессиональной, поскольку в личную жизнь, которую многие артисты для рекламы выставляют напоказ, Бельмонте никого не допускал) такому же уникальному журналисту, обладавшему редкой наблюдательностью, огромным талантом и, помимо всего прочего, точнейшим и виртуозным пером – так считали все, кому посчастливилось у него учиться.
Уроженец Севильи Мануэль Чавес Ногалес был равнодушен к корриде и никогда не проявлял ни малейшего интереса ни к быкам, ни к тавромахии, но захотел написать биографию Бельмонте, потому что увлекся удивительной личностью этого человека. Позднее, после первых бесед с матадором, он понял: чтобы книга получилась такой, какой он ее задумал, ему лучше уйти в тень главного героя. Пусть сам Бельмонте будет говорить, излагать события, вести повествование.
Без пера Мануэля Чавеса Ногалеса биография Хуана Бельмонте, оставаясь все той же, не вызывала бы такого интереса, особенно среди равнодушных к корриде читателей, не была бы переведена на английский язык и не переиздавалась бы до сих пор как один из лучших образцов литературного стиля. Но нужно также признать, что только фигура такого масштаба, как Хуан Бельмонте, могла позволить Мануэлю Чавесу Ногалесу полностью раскрыть свой талант журналиста и писателя. Тот факт, что оба они родом из Севильи – города, сильно повлиявшего на их личность, позволил им лучше понять друг друга.
– Не знаю, какой получится книга, – услышала я как-то раз от Чавеса в то время, когда он «исповедовал» Бельмонте, – Но никто не отнимет у нас с Хуаном удовольствия, которые мы испытываем от нашего общения.
Теперь оба они уже умерли. Мануэль Чавес Ногалес, будучи моложе Хуана Бельмонте, умер, едва достигнув того возраста, который теперь принято называть «зрелым». Ему было сорок шесть лет. Он вырос в Севилье в узком, буржуазном кругу, не чуждом литературным интересам. Еще мальчишкой Чавес приехал покорять Мадрид и проявил такую решимость, смелость, вдохновение и пыл, что сразу привлек к себе внимание.
Когда я познакомилась с Чавесом, он уже опубликовал свои прославленные репортажи из разных стран Европы, и, будучи еще совсем молодым человеком, стал шеф-редактором газеты «Эральдо де Мадрид». Чуть позже дон Луис Монтьель[2] доверил ему руководство крупной газетой «Аора».
Молодой одаренный севилец сумел создать из газеты «Аора» современное периодическое издание, динамичное и толковое. Он решил привлечь к участию в ней Унамуно, Бароху, Рамиро де Маэсту и других литературных корифеев эпохи, и ему это удалось, но он также не забывал, что газета – в первую очередь источник новостей, и уделял большим и малым репортажам не меньше внимания, чем статьям знаменитостей.
Война резко оборвала его карьеру. Он покинул Мадрид еще до окончания 1936 года, и ему понадобилось всего несколько месяцев, чтобы снова стать журналистом, но уже во Франции и для французов. Всего через несколько лет, когда он уже преуспел в Париже, другая война и немецкая оккупация вновь отняли у него все.
И вновь Мануэль Чавес Ногалес вынужден был бежать и в третий раз начинать с нуля свою жизнь и карьеру. Он приступил к этому в Англии в 1940 году с той же страстью и решимостью, с какой завоевывал Мадрид, когда приехал из Севильи и обходил редакции газет, предлагая им свою яркую прозу и новые идеи.
Благодаря успеху своей книги о Хуане Бельмонте, к тому времени уже переведенной на английский язык и опубликованной в Лондоне, он снова встал на ноги, и газета «Ивнинг Ньюс» открыла ему свои двери. Началось покорение Флит-стрит, о чем он давно мечтал. Но прошло несколько лет, и он трагически умер от последствий хирургической операции, поначалу казавшейся пустяковой.
Одна из лучших книг Чавеса – и мы, его ученики, ждем, что она вот-вот будет переиздана – «Маэстро Хуан Мартинес, который там побывал»[3]. Речь в ней идет о революции и гражданской войне в России, описанных супругами-танцовщиками фламенко, которых мировое лихо настигло как раз в тот момент, когда они осуществили золотую мечту любого артиста той эпохи – выступили перед царем и его придворными. После революции маэстро Хуан Мартинес и его жена двадцать[4] лет не могли уехать из России и похоронили в ней своего сына. Мне кажется, никто не написал на эту грандиозную тему такой трогательной, такой объективной и в то же время такой захватывающей и увлекательной книги, как Чавес. Его огромный интерес к «русскому феномену», как ничто иное повлиявшему на политическое и социальное будущее других народов, позволил ему упорядочить и скрупулезно проанализировать огромное количество достоверной информации, взволнованных воспоминаний, одновременно трагических и комических, услышанных им за время долгих разговоров от маэстро Хуана Мартинеса – его соотечественника, случайно встреченного в Париже, где журналист брал интервью у русских белоэмигрантов.
Еще один бесценный репортаж, «Вокруг Европы на самолете», был первой публицистической книгой журналиста. В двадцатые годы облететь Европу на самолете было такой же рискованной затеей, как сейчас – отправиться в космос с мыса Кеннеди, и, безусловно, гораздо более хлопотной. Регулярных линий тогда почти не существовало. Чавес пользовался случайными самолетами, и очень редко они приземлялись там, где пилот запланировал при взлете.
Последний выдающийся репортаж Мануэля Чавеса Ногалеса в Испании – «Под знаком свастики и фасция ликторов» с подзаголовком «Муссолини и Гитлер, идолы нашего времени».
Хуан Бельмонте был старше Чавеса Ногалеса, но пережил его на пятнадцать лет. Спустя двадцать лет после публикации книги, посвященной жизни Бельмонте, я поехала в Севилью, чтобы его увидеть. В течение нескольких дней мы подолгу разговаривали.
– Вы когда-нибудь думали, что станете самым лучшим тореро?
– Я вообще не был уверен, что хочу быть тореро. Я мечтал стать старшим пастухом. Скакать на лошади по пастбищам, перегонять животных… Вот к чему меня тянуло.
– А почему вы не выбрали эту профессию?
–Такому оборванцу, как я, пролезть в ряды сельской аристократии – старших пастухов! – не было никакой возможности. Заработав денег, я смог бы купить себе стадо. Но стать старшим пастухом … – никогда.
– Откуда у вас эта тяга, ведь вы не из крестьянской семьи?
– Я думаю, это скорее не тяга, а атавистический инстинкт. Люди, все люди, делятся на две большие группы: на пастухов и охотников, как Авель и Каин. Приглядитесь к человеку, когда с ним знакомитесь, и очень скоро обнаружите в нем характерные черты пастуха или охотника. Я родился пастухом, хотя жизнь и профессия вынудили меня выдавать себя за охотника.
К тому времени, к 1954 году, Хуан Бельмонте уже довольно давно посвятил себя своему поместью и земле.
Основную часть времени он проводил в усадьбе «Гомес Карденья»,[5] между Севильей и Хересом, но в полдень обычно появлялся в дружеской компании в заведении «Лос Коралес», представлявшем собой нечто среднее между кафе и андалузским рыбным ресторанчиком, находившимся в центральной части улицы Сьерпес. Мимо часто проходили иностранные туристы, и гиды обращали их внимание, точно так же, как на Хиральду и Золотую башню[6], на этого странного сеньора. Хуан укрывался за огромными темными очками и делал вид, что эти взгляды и комментарии не имеют к нему отношения.
Люди, никогда не видевшие Бельмонте ни на арене, ни в жизни, ни за что не узнали бы в этом подтянутом шестидесятилетнем человеке с изящными манерами, в шляпе с мягкими, опущенными полями и костюме иностранца, обсуждавшем с другими сеньорами виды на урожай и состояние пастбищ на ближайшие пятнадцать дней, всеобщего кумира по прозвищу «Землетрясение», которого старики Трианы помнили еще ребенком.
Почти каждое утро Хуан проводил в усадьбе «Гомес Карденья». Он приезжал в Севилью ближе к половине первого и садился у двери «Лос Коралес», чтобы поговорить, а точнее, послушать, что говорят другие. Там же, в кафе, он встречался с людьми и заключал сделки, связанные с арендой пастбищ, продажей лишних животных и не требующие конфиденциальных переговоров. В половине третьего он обычно уходил на обед и сиесту в свою севильскую квартиру, расположенную в мансарде гостинцы «Кристина» – светлое, радостное место в центре города, с окнами в сад и видом на Золотую Башню. После сиесты он возвращался в усадьбу, где, укрывшись от городского шума, читал и обычно оставался ночевать. Во время сбора урожая и других важных сельскохозяйственных работ Бельмонте всегда находился в поле и наезжал в Севилью коротко и не каждый день.
Иногда он отправлялся за границу или в Мадрид. Его можно было встретить в книжных магазинах, на корриде, на лекциях его друзей-интеллектуалов, изредка на свадьбе или на похоронах.
В те дни, наблюдая за невозмутимо спокойным Бельмонте, уже пребывавшим на пороге старости, через двадцать лет после того, как Чавес Ногалес рассказал о его жизни и подвигах, я особенно поразилась той нежности, с которой он говорил о своем, заработанном тяжелым трудом поместье.
Земля да семилетний внук (Бельмонте пересказывал его смешные реплики и показывал фотографии, на которых мальчик сражался с теленком) составляли самую большую радость его теперешней жизни.
Земля стала предметом его гордости, и ему нравилось описывать ее тем, кто на ней не бывал: холмистый пейзаж, долина, синева, зелень и пурпур, волшебно окрасившие андалузские поля. Не склонный ни к оптимизму, ни к восхвалениям, Хуан буквально светился восторгом, когда говорил об усадьбе «Гомес Карденья». Однажды он сказал:
– Да! Это такое место, что можно умереть!..
Там он и умер весенним вечером восемь лет спустя, совершив поступок, ошеломивший весь свет. Ближе к вечеру, в тот час, когда земля здесь особенно прекрасна, когда цвета и запахи дурманят голову, Хуан в последний раз порадовал себя, объехав поместье верхом, в последний раз перегнал стадо, в последний раз посмотрел на закат…
(Текст книги см. в бумажной версии.)
[1] © Ольга Кулагина. Перевод, 2020
[2] Луис Монтьель (1884–1976) — испанский политик, предприниматель и газетный магнат.
[3] Эта книга (журнальный вариант) опубликована в ИЛ (2017, № 11).
[4] Автор ошибается: Мартинесы пробыли в России гораздо меньший срок: в 1934 году книга об их злоключениях уже была опубликована.
[5] Старинная усадьба, первые упоминания о которой относятся к XV веку.
[6] Хиральда – четырехугольная башня, поднимающаяся над Севильским кафедральным собором. Ее высота составляет около 98 м. Строилась с 1184 года (по проекту архитектора Ахмеда бен Бану) по 1198 год. Золотая башня — мавританская башня на набережной Гвадалквивира, сооруженная для защиты гавани Севильи в 1220 году. Высота башни составляет 37 м.