Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 12, 2020
Стерн начинает с зачатия.
Набоков так вообще со смерти: «Смерть и рождение».
Дан Лаор – с исхода субботы и мотоциклистов:
Через несколько минут после четырех часов пополудни – время исхода субботы – мотоциклисты стокгольмской полиции выехали в путь, сопровождая лимузин, направлявшийся от «Гранд-отеля» к Концертному залу. На переднем сиденье помещался одетый в парадную форму водитель в фуражке с козырьком на голове[1], справа от него сидел посол Израиля в Швеции Яаков Шимони. Сзади располагались двое: писатель Шмуэль Йосеф Агнон и его супруга Эстер. Примерно получасом позже должна была начаться церемония вручения Нобелевской премии, на которую Агнон отправился в самый последний момент, так как ему было нужно дождаться исхода субботы, совершить обряд ѓавдалы и зажечь третью свечу Хануки. Все это оставляло ему лишь считанные минуты, чтобы проделать путь от отеля до Концертного зала, где в присутствии короля Швеции проводится церемония вручения премии. Учитывая это, Нобелевский фонд и предоставил Агнону лимузин, а стокгольмская полиция выделила двух мотоциклистов, которые должны были обеспечить беспрепятственный проезд и предотвратить возможную задержку лимузина в транспортных пробках. Из-за нехватки времени Агнон даже не успевал побриться в отеле, так что загодя запасся электробритвой на батарейках, чтобы побриться во время поездки[2].
«Через несколько минут после четырех часов пополудни» – хорошее начало для детектива или плутовского романа. Правда, это только пролог. Дан Лаор открывает картину жизни Агнона звездным часом. А далее шаг за шагом – вся жизнь бреющегося в машине героя, начиная уже рутинно – с рождения. И завершает, как положено, эпилогом: посмертной литературной судьбой – удачи преследовали Агнона и после смерти.
Шмуэль Йосеф Агнон (8 августа 1887, Бучач, Галиция, Австро-Венгрия – 17 февраля 1970, Иерусалим, Израиль) – лауреат Нобелевской премии по литературе 1966 года «За глубоко оригинальное искусство повествования, навеянное еврейскими народными мотивами». Единственный (пока) лауреат Нобелевской премии по литературе, писавший на иврите.
Указанная дата рождения требует обсуждения – вот Дан Лаор её и обсуждает:
Различные документы свидетельствуют о том, что писатель родился 18 ава 5647 года (8 августа 1887 г.), что противоречит версии, которую сам Агнон распространял на протяжении многих лет и согласно которой он родился 9 ава 5648 года (8 августа 1888 г.). Если бы писатель удосужился проверить названные даты, то смог бы убедиться в их несовпадении, ибо 9 ава 5648 года соответствует 17 июля 1888 г. Вместе с тем именно версия Агнона была – и в его собственных глазах, и в глазах всего его окружения – единственно верной во всех отношениях. Наедине с собой, как и в своих произведениях, Агнон был склонен придавать символическое значение тому факту, что он родился будто бы 9 ава – в день разрушения Иерусалимского храма и в день, когда, согласно традиции, родится Мессия. Эти даты – и еврейскую, и григорианскую – писатель не раз упоминал в своих речах и в немногочисленных оставленных им автобиографических очерках. Когда Агнон добился определенной известности и его дни рождения уже отмечались широкой общественностью – в основном это были круглые даты раз в десятилетие, – выбранная Агноном дата стала определяющей, при этом старые записи, о существовании которых никто не подозревал, не играли никакой роли.
Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман. Тьмы низких истин – «различные документы». Агнон вписал свою жизнь в сакральную историософскую матрицу, привел случайные факты в соответствие с мистической календарной концепцией. Ну, малость ошибся. Кто об этом знает? Разве что Дан Лаор. С датой прибытия в Страну Израиля, символический акт, произошла та же метаморфоза – встроил в ту же матрицу, останавливаться на этом не буду: отсылаю к Дану Лаору. И с датой смерти произошло бы то же самое, но покойный не смог ею распорядиться.
Жизненная и литературная судьба Агнона сложилась исключительно удачно. Особенно с учетом того, что он жил в самую кровавую эпоху истории человечества, в эпоху катастрофы европейского еврейства. Агнон не испытал ужасов Первой мировой войны, которые в полной мере обрушились на город его детства, поскольку еще до войны перебрался сначала в Палестину, а затем в Германию, где прожил двенадцать лет, главным образом в Берлине. Ему удалось избежать призыва в армию, хотя и не столь эффектным способом, как Феликсу Крулю, правда, здоровье себе подорвал.
Вот забавная история берлинских времен, много говорящая об Агноне. Упоминаемая библиотека – Еврейская библиотека Берлина.
Открывшееся Агнону в Берлине собрание книг оказалось неизмеримо богаче всего, с чем он сталкивался прежде, и писатель всей душой отдался его изучению. Известен анекдот Гершома Шолема о его первой встрече с Агноном, состоявшейся в этой библиотеке во время войны: Шолем увидел Агнона, склонившегося над книжным каталогом, и спросил его, что именно он ищет, на что писатель ответил, что ищет книгу, которую бы еще не читал.
Гершом Шолем был большой острослов, запросто мог и присочинить, недаром Дан Лаор называет его рассказ анекдотом, но все-таки это анекдот именно что об Агноне.
Пожар в берлинской квартире, уничтоживший не только все имущество, но и рукописи, Агнон воспринял как знак свыше и вернулся в Палестину задолго до прихода Гитлера к власти. В 29-м во время арабских беспорядков дом Агнона на тогдашней окраине Иерусалима был разорен погромщиками, рукописи, естественно, пострадали. Что рукописи, сколько людей погибло, несколько еврейских общин было уничтожено. Во время Войны за независимость в дом Агнона попал снаряд. В обоих случаях он загодя покинул дом. Бучач, в котором Агнон родился, стал во время немецкой оккупации judenfrei[3]. Таковым и остался.
Агнона любили, ценили и, что важно, хорошо платили: он (почти) никогда не нуждался, в отличие от, скажем, Достоевского, и ему никогда не приходилось судорожно вписываться в суженные временные рамки. Издатели (почти) никогда не диктовали ему – он сам им диктовал.
За исключением самых первых, по существу детских, литературных опытов, Агнон шел от успеха к успеху, от восхищения к восхищению, в конце жизни стал живым классиком, визитной карточкой израильской литературы, национальным символом. Нобелевская премия, получение которой предвидел за десятки лет, свидетельствовала не только о национальном, но и о всемирном признании, причем не только его, а всей литературы на иврите. К этому времени он был переведен на многие языки.
Литературно Агнон чрезвычайно выразителен, стилистически узнаваем. Диапазон от малых, даже минималистских, форм до эпопеи. И разнообразен: реалистическое повествование, тонкий психологизм отношений между мужчиной и женщиной, магический реализм, сказка, притча, литература абсурда, готическая литература, эротический триллер, плутовской роман. Текст, не сводящийся к фабуле и прочитывающийся на разных уровнях. Приверженность литературе талмудического круга и в то же время европейской литературе, в том числе и модерна. Повторю нобелевскую формулу: «За глубоко оригинальное искусство повествования, навеянное еврейскими народными мотивами». «Глубоко оригинальное искусство повествования» – это да, это так. Что касается прочего, то оно навеяно не только «народными мотивами» (хасидский фолклор), но и в неменьшей степени упомянутой талмудической и постталмудической словесностью.
Агнон внес вклад в становление иврита как языка современной литературы. Первые опыты новой литературы на иврите датируются концом XVIII века, но иврит не был тогда языком разговорным, соответственно, литература им не подпитывалась. Итамар Бен-Ави – первый человек, для которого после двухтысячелетнего перерыва иврит стал родным языком, всего лишь на пять лет старше Агнона. Итамар Бен-Ави – сын Элиэзера Бен-Йехуды, которого называют «отцом современного иврита». Современный иврит и Итамар Бен-Ави – братья.
Новый иврит формировался на глазах и на устах поколения Агнона. В том числе усилиями самого Агнона. Для него родным языком – языком, на котором говорили его родители и вообще все в его детстве и юности, был идиш. Галицийские герои написанных на иврите сочинений Агнона говорят не на том языке, на котором говорили их прототипы. Это своего рода перевод, но не на язык готовых литературных форм, каковым является современный иврит, но на язык литературно становящийся, вырабатывающий формы и вежество.
Стоит упомянуть, Дан Лаор упоминает, что в молодости Агнон писал и на идише, причем, по мнению компетентных ценителей, даже лучше, чем на иврите, но он выбрал иврит.
Дан Лаор – профессор, завкафедрой еврейской литературы Тель-Авивского университета, автор многих работ, посвященных Агнону. Книга, которую я вам представляю, была издана в русском переводе в 2020 году – как раз к полувековому юбилею со дня смерти Агнона. Первая биография Агнона на русском языке. Профессорская, основательная, неторопливая, объективная, привлекающая разнообразные источники. Общее введение в жизнь и творчество. В контексте места, времени и культурного бэкграунда. Вот что пишет о своей книге Дан Лаор:
Я стремился осветить образ Агнона и его внутренний мир как писателя, сочетая рассмотрение его жизни и творчества и разбирая ключевые его произведения в биографическом и историческом контексте, а также отмечая важнейшие вехи в истории принятия творчества писателя публикой и его истолкования. Все это, конечно, описывается вкратце и в самом сжатом виде, что призвано сделать книгу удобной и доступной для читателя, желающего составить себе самое общее представление об Агноне.
«В самом сжатом виде», «удобней и доступней для читателя» – около четырехсот страниц («вкратце»). Между тем Дан Лаор – автор еще одной, написанной ранее, монографии об Агноне, более чем в два раза объемней и существенно сложней[4], то есть в книге, которую я вам представляю, он предпринимает попытку упростить содержание, сделать его более доступным и расширить таким образом читательскую аудиторию. Однако же и эта как бы популярная версия предполагает большую заинтересованность и высокую культурную планку.
Переведенная на русский книга представляет для нового читателя Дана Лаора специфические трудности: дело в еврейском контексте – социальном, историческом, культурном, религиозно-бытовом. Еврейская материя известна в мире русской культуры очень выборочно и слабо, в существенной мере неизвестна совсем.
Я обращаюсь к случайному произвольному читателю, которому попал в руки этот мой текст. Можете вы назвать десяток имен, имеющих отношение к еврейской литературе ХХ века? А десяток имен властителей дум и политических деятелей? Дочь протагониста романа «Шира» – ревизионистка. Дан Лаор о ее политических взглядах упоминает мимоходом, полагая, что читатель включит это упоминание в готовый контекст, но у усредненного русского читателя этот контекст отсутствует.
Что знает средний интеллигентный русский читатель о «еврейском»? Талмуд-хасиды, скрипач-на-крыше, черта-оседлости, погромы, Троцкий, Бабель-Шагал-Эренбург, антисемитизм-антисемитизм-антисемитизм, холокост-холокост-холоколст, тум-балалайка, Моше Даян (сука одноглазая)[5], Иерусалим-город-трех-религий. Я, конечно, утрирую, впрочем, может, и нет. На иврите и слово такое: «холокост» – отсутствует, то есть существует, конечно, но как внешнее, акцентированно иностранное: на иврите соответствующее слово с принципиально иным содержанием. Ах да, еще Амоз Оз и Меир Шалев. Црую Шалев и Яакова Шабтая (называю авторов, переводившихся на русский язык), отменные писатели джойсовской школы – нет, не знает.
По страницам книги рассыпаны сотни имен, большей частью совершенно не известные специально не вовлеченному читателю. Ну и культурные, и исторические реалии – тоже, в значительной мере, непрозрачные.
Агнон, хотя его многократно переводили на русский, куда менее известен в России, чем Амос Оз и Меир Шалев. Одна из причин глубочайшая укорененность его текста в трехтысячелетней еврейской словесности, остающейся для стороннего читателя в существенной степени непроницаемой и требующей для понимания фундаментального комментария. Конечно, это относится и к Амосу Озу, и к Меиру Шалеву, и к писавшим на идише Зингеру и Шолом-Алейхему. Но к Агнону в несравненно большей степени, в качественно большей степени. А комментарии – что комментарии, дело культурное, хорошее, но можно ведь и анекдот объяснять.
Конечно, кое-что Дан Лаор объясняет, да что там кое-что, многое, многое объясняет (одна из задач его книги), но обращается-то он к людям той культуры, в которой задержавшая Агнона в гостинице ѓавдала объяснений не требует.
Вот, например, название романа «Гость остановился на ночлег»[6], – как это водится в классической еврейской словесности, незакавыченная цитата. На иврите (в кириллической транслитерации) роман называется «Ореах ната лалун». Эти слова апеллируют к библейскому: «Надежда Израиля, Спаситель его во время скорби! Для чего Ты – как чужой в этой земле, как прохожий, который зашел переночевать?» (Иер 14:8), «Прохожий, который зашел переночевать» Синодального перевода – это и есть как раз «ореах ната лалун». Дан Лаор об этом пишет, не предполагая такого знания у «своих» читателей. Между тем, в отличие от него, Агнон рассчитывает на читателя, не нуждающегося в пояснениях – благодаря культурной укорененности естественным образом опознающего внешний текст и, соответственно, связанный с ним контекст.
В силу вынесенной в заглавие интертекстуальности образ гостя двоится: это и повествующий человек, и (как у Иеремии) Бог, посетивший всего лишь на одну ночь землю, обреченную ужасному и неотвратимому бедствию. Бог посетил. О, как красноречив Иеремия в описании бедствия! Как ужасен! Ночь в еврейской символике – символ изгнания. Текст Иеремии как бы включается в текст Агнона, создает мрачный эпический бэкграунд обреченного города уже на уровне названия.
Этот пример характерен: неявные ссылки на классические еврейские тексты щедро разбросаны по повествованию Агнона, имплицитно в нем содержатся, создавая мощный контекст, сообщая смысловую и эстетическую многомерность, которая остается вне поля зрения «нормального» западного, в том числе и русского, читателя.
Означает ли сказанное, что Агнон для внешнего читателя совершенно герметичен? Нет, конечно, иначе не видать бы ему Нобелевской премии. Читатель может не отслеживать аллюзий, не видеть скрытых цитат икультурного контекста, на который ориентирован автор, ну, не знает он, что название романа «Гость остановился на ночлег» апеллирует к Иеремии, и все равно будет захвачен и впечатлен. Но такое восприятие обедняет понимание и не дает возможности насладиться прочитанным в полной мере. Так что хорошо все-таки заглядывать в ориентированный на человека русской культуры комментарий. И сознавать, что, увы, он всегда будет недостаточен.
Надо сказать, что еврейские мужчины поколения Агнона, у которых за плечами был, как правило, хедер, а то и ешива, естественным образом ориентировались на пронизывающую рассказ интертекстуальность. Даже те, которые идеологически противопоставляли себя этой культуре, таковых было довольно, все равно она сидела у них в голове, в печени, в почках и позволяла не только понимать соответствующие аллюзии, но и наслаждаться ими. И женщины (в меньшей степени) понимали, хоть в хедерах и не обучались, но как минимум в детстве и юности, а некоторые так и всю жизнь, жили в атмосфере классической еврейской словесности.
У меня есть приятель, любитель Агнона и мой постоянный критик, сокрушает все, что я ни напишу, я вообще-то приберег его для коды, но не могу и по ходу дела не процитировать: «Отец закончил хедер, но кроме начала ‘Шма’ ничего не знал. По-моему, Агнон, как всякий крупный писатель ни на какого многознающего читателя не рассчитывал, никто в полной мере интертекстуальности его не отслеживает, но и без этого человек со вкусом понимает, что это великая литература».
Отвечу. Если бы его образованный в хедере папа жил не в столице сталинской конституции, а среди читателей Агнона, возможно, знания первоначальных детских дней были бы востребованы и он был бы в состоянии не только начать «Шма», но и закончить.
Нынешний иврит понемногу утрачивает связь с классическими текстами, с книжностью, сохранявшей его на протяжении веков. Сегодня понимание связанной с ними интертекстуальности остается достоянием религиозной и академической среды и ориентированных на классические тексты писателей. «Нормальный» израильтянин от этих связей в существенной мере освободился. Поэтому ему надо объяснять то, что не требовалось объяснять его дедушке.
Что уж говорить о русском читателе.
И тут в дело вступает переводчик книги Сергей Гойзман. Он создает в сносках гигантскую комментирующую среду, это существенная часть книги, есть страницы, где сноски занимают более половины пространства, притом что у сносок более мелкий кегль. Дает краткую энциклопедическую справку на каждого упомянутого персонажа, повторюсь, их сотни. Вот, например, упомянутый острослов Гершом Шолем.
Гершом (Герхардт) Шолем (1897, Берлин – 1982, Иерусалим) – философ, специалист по еврейской мистике. Окончил Мюнхенский университет по специальности семитские языки. В Израиле с 1923 г. Хранитель отдела иудаики в Национальной и университетской библиотеке в Иерусалиме, профессор Еврейского университета, президент Национальной академии наук Израиля в 1968–1974 гг. Дружил с Агноном семьями и был почитателем его творчества.
Со своей стороны добавлю: Гершом Шолем – автор одного из немногих академических сочинений о каббале (не только о каббале), переведенных на русский язык. Фундаментальный труд – «Основные течения в еврейской мистике». По-моему, ничего подобного на русском нет. Если ошибаюсь, пусть специалисты поправят.
Сноска Сергея Гойзмана – стандартный интернетный текст, правда, с одним важным, ориентированным на книгу Дана Лаора, дополнением: «Дружил с Агноном семьями и был почитателем его творчества». Но читатель книги естественным образом найдет это и в тексте Дана Лаора.
По тому же лекалу выполнены и прочие справки о персонах, обильно населяющих книгу Дана Лаора. Сергея Гойзмана интересуют не только персоналии. Он предпринимает романтическую и героическую попытку объяснить «всё», всю культуру, начиная с самых простых вещей и кончая достаточно сложными концептами. С персональными ссылками все очевидно: они комментируются без изъятья, а с религиозными, культурными, историческими реалиями – отнюдь. Все прокомментировать невозможно. Но если не всё, нужны критерии.
Вот, например, из рассказа Дана Лаора о получении Агноном Нобелевской премии. Прежде, чем выйти из гостиницы, Агнону «было нужно дождаться исхода субботы, совершить обряд ѓавдалы и зажечь третью свечу Хануки». Сергей Гойзман поясняет: ѓавдала – «обряд отделения субботы от будней». Третью свечу и почему она зажигается после ѓавдалы не объясняет, почему ѓавдала задержала Агнона в гостинице, почему он побриться не успел, тоже не объясняет: полагает, что это уж читатель книги наверняка знает? Или считает, что, пожалуй, и одной ѓавдалы довольно?
Дает справку, что такое «митнагдим», и что такое «моэль», и что такое «миньян». Не подозревает у читателей и таких знаний. Интересно, у меня всё на «м», но это случайность. Вот «филактерии» объясняет. Мне кажется, «филактерии» – устар., давненько я этого слова не встречал, почему бы не написать «тфилин», или, на идишский манер, «тфилн». Надо полагать, у Сергея Гойзмана были соображения.
Сказанное – менее всего критика, я просто ставлю вопрос. Критерий нужен, потому что наряду с самыми простыми вещами Сергей Гойзман поясняет достаточно сложные, которые представляют интерес для человека, наверняка знающего, что такое ѓавдала и прочее. Как если бы «мама мыла раму» и «Школа для дураков» в одном флаконе. Как бы забывает про существование интернета.
Посмертная литературная судьба Агнона завидна. Народный писатель, наше израильское всё.
Агнона также изучают в школах и изучают хорошо. Произведения Агнона время от времени включаются в хрестоматии для начальных школ и младших классов средних школ, но основное внимание его творчеству уделяется в старших классах средних школ: уже многие годы романы и рассказы Агнона входят в обязательную программу подготовки к сдаче экзамена по литературе на аттестат зрелости. Практически Агнон является единственным прозаиком ХХ века, изучение произведений которого составляет обязательную часть школьной программы. Агнон занимает значительное место в учебных программах высшей школы.
Да что там в школе! Его прославленный портрет был одно время одним из самых популярных израильских изображений, редчайший случай совпадения эстетических вкусов и сердечного политического консенсуса: любим левыми и правыми, религиозными и не, евреями и арабами, шейхами и поселенцами, профессорами и лавочниками, шабаком и хамасом, Бней-Браком и Эйлатом – всеми.
Не то чтобы все они великого человека читали, вообразить это затруднительно, – быть может (лестная надежда!), укажет будущий невежда на мой прославленный портрет и молвит: то-то был поэт! – просто изображение Агнона до недавнего времени украшало пятьдесят шекелей. Уберите Ленина с денег. Почему в прошедшем времени? Да потому, что сменил его теперь на банкноте Шауль Черниховский (не путать с генералом, при чем тут генерал? генерал был Черняховский). Он «Слово о полку Игореве» на иврит переложил, «Эпос о Гильгамеше» переложил и много чего другого не менее интересного. Сергей Гойзман, естественно, дает обширную сноску. Я против – я за Агнона. Но кто меня спрашивал? Да и отставка была не персональным гонением – Агнон пал жертвой концепции: в новой серии только поэты.
Кстати, Дан Лаор про ротацию портретов ничего не знает: книга его вышла на иврите до ротации. А Сергей Гойзман отвлекся и не прокомментировал, так что в мире книги Агнон продолжает свое пребывание на банкноте, а читая справку о Черниховском, мы не узнаем о посмертном его триумфе: портрете, украшающем ныне пятьдесят шекелей.
Про шекели я, по правде сказать, запамятовал, хотя не раз, не раз пускал в оборот гравюру с задумавшимся Агноном – Дан Лаор напомнил.
На сем книгу Дана Лаора я с признательностью закрываю и, идя вослед Гершому Шолему, – приятно оказаться в одной с ним компании, он об этом, естественно, не подозревает, – завершу анекдотом.
К моему уже упомянутому мимоходом московскому приятелю приехал в гости внук. Молодой человек родился в Израиле, окончил школу, отслужил в армии, студент Техниона. Приятель, каких только людей нет у нашего царя, вполне себе ивритоязычный человек, любитель израильской литературы, сказал: мне тут одно место у Агнона неясно, темное место, давай, разъясняй. Внук рассмеялся: дедушка, это же Агнон, кто может понять Агнона?
Что за вопрос?!
Дан Лаор может.
И Сергей Гойзман.
[1] Не вменю переводчику «с козырьком на голове» – у меня у самого такое случается.
[2] Дан Лаор. Шмуэль Йосеф Агнон. Перевод с иврита Сергея Гойзмана. – М.: Мосты культуры, 2020. – С. 368.
[3] Свободный от евреев (нем. букв.). Понятие, употреблявшееся нацистами Третьего рейха и означавшее области или города, еврейское население которых было уничтожено или вывезено в лагеря смерти.
[4] Дан Лаор. Хаей Агнон. — Иерусалим–Тель-Авив.: Шокен, 1998. – С. 744 (Иврит). Перевести можно как «Жизнь Агнона». На иврите название (в духе Агнона) апеллирует к Библии: «Хаей Сара», в Синодальном переводе «И жила Сарра» (Быт 23:1), – придает уже на уровне названия библейскую эпичность. Шокен – главное издательство Агнона при его жизни – продолжает с ним и посмертную связь. Иврит – консонантный язык (без отображения на письме гласных), как бы специально создан для экономии бумаги. На русском объем книги был бы, наверное, под тысячу страниц.
[5] Да и то сказать, Моше Даян – герой поколения времен очаковских, поколения времен покоренья Крыма о нем уже и не ведают.
[6] Считая неудовлетворительной работу предшественников, Сергей Гойзман заново переводит названия произведений Агнона, переведенных и опубликованных в России. Таблица соответствий прилагается в конце книги.