Заметки. Перевод с немецкого Марии Шеврекуко
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 11, 2020
И вот, наконец, день отъезда. Вместе с двумя подругами я отправляюсь в путешествие из Базеля в еще незнакомую мне страну. Мы затаскиваем наши вещи в вагон. Поездка по Германии кажется нам прологом, и ожидания растут с каждым оставленным позади километром. Но настоящее действие начинается на берлинском Восточном вокзале. Здесь чувствуется, что мы ступаем на неизведанный берег. Как будто вторгаемся в славянский анклав. Запах в купе меняется. И пропорции начитают смещаться. Иностранцы теперь не те, другие, — иностранкой становлюсь я. Это происходит еще до того, как мы пересекаем границу. Мы говорим теперь на языке меньшинства. Обрывки слов и звуки, доносящиеся до моего слуха сквозь вокзальный шум, мне непонятны. Поезд медленно трогается. Наши попутчики взволнованы, им не терпится наконец оказаться в России, у себя дома, пусть даже дом этот уже давно живет только в их воспоминаниях. Мы едем в одном поезде с русскими эмигрантами, с пассажирами, которых ждут дела или родственники. Я замечаю в вагоне немногочисленных туристов.
Или, быть может, мы были единственными туристами? Теперь мне трудно утверждать что-то с определенностью.
Мы выходим в тамбур покурить и сталкиваемся с мальчиком, в чьем голосе звучат странные металлические нотки. Трудно сказать, сколько ему лет. По росту я не дала бы ему больше десяти. И вся его фигура кажется еще детской. Тем больнее видеть, как он закуривает одну сигарету за другой.
Лицо его угловато. Будто насаженная на шею карнавальная маска, оно заставляет меня размышлять о том, что жизнь преходяща и напрасна. Мне грустно думать, что этот мальчик слишком рано проиграл судьбе свое детство. Мы частенько сталкиваемся с ним, пока наш поезд несется вперед, и он не без развязного гонора и чувства собственного достоинства рассказывает нам о своем превратном и уже криминальном опыте. Ночью поезд несколько часов стоит в Бресте, ожидая перевода на новую колею и продолжения движения. Пограничники не церемонятся с пассажирами. Они с грохотом проходят по вагонам, громко требуя предъявить паспорт, и врываются в наше купе. Спросонья мы даже не успеваем испугаться, а лишь обрадованы, что нам позволено беспрепятственно пересечь границу. И вот, наконец, мы прибываем в Петербург. На вокзале нас ожидает Ольга (ее действительно звали Ольгой?) и первым делом сообщает нам, что провела всю ночь без сна в веселой компании. При этом она абсолютно не кажется усталой. Скорее возбужденной и болтливой.
С тех пор я уже так часто бывала в России, что потеряла счет этим путешествиям. Меня постоянно спрашивают, что привлекает меня в этой стране. Сама я никогда не задавалась этим вопросом. Особенно в России от меня ожидают разъяснений. Быть может, швейцарцев меньше интересует, почему кто-то делает то, что он делает?
Я могла бы назвать много причин, но мне трудно остановиться на какой-то одной. Мой интерес к России возник в силу различных обстоятельств и встреч. Так, например, мне сразу пришелся по душе русский язык. Но этот язык завоевал мою симпатию не потому, что на нем говорят в России, а, напротив, Россия завоевала мою симпатию, потому что там говорят на этом языке. И то же самое я могу сказать о литературе или об искусстве и о многом другом. Мне представляется неверным выводить из моей увлеченности отдельными аспектами и случаями из жизни правило, касающееся страны в целом. Вероятно, именно в этом нежелании выражается типично швейцарская привычка ставить частное выше общего и не пытаться стереть противоречия в угоду вышестоящего целого. И не является ли именно эта потребность ставить частное выше общего выражением какой-то универсальной идеи? Как и сама попытка назвать эту привычку типично швейцарской? Как бы то ни было, я действительно спрашиваю себя, как можно восхищаться целой страной. Что именно должно тогда вызывать мое восхищение? Что определяет характер целой страны? Любая страна – это сложное целое, составляемое бессчетными факторами. И даже если удалось бы аккуратно сложить все главные и второстепенные факторы в одну мозаику, нам вряд ли удастся полностью осмыслить целое. Любая страна является тем, чем она является, и одновременно тем, чем она не является. Любая страна уже существует и одновременно находится в становлении – в ней сквозь завершенность пробиваются ростки нового. И что из всего этого доступно постороннему, прибывающему извне?
Ольга с матерью занимают три крошечные комнаты в огромной коммунальной квартире с узким коридором. Обстановка, как в кукольном домике, продумана до мельчайших деталей. Стоит Ольге распахнуть дверцу кухонного шкафа, как за его задней стенкой словно обнаруживается новое пространство – такое множество тарелок, стаканов и чашек вынимает она оттуда. Я в изумлении, и первое изумление тут же сменяется вторым, когда посуда снова без остатка исчезает в бездонном нутре шкафа. Здесь определенно не обошлось без какой-то хитрости, или же Ольга умеет колдовать, и я просто еще не замечала этого. Обнаружив в туалете нарезанную газету, мы не в состоянии воспользоваться ею. Мы решаем купить настоящую туалетную бумагу, нам стыдно за свою разборчивость. Ольга отправляется с нами за покупками. Она заходит в разные магазины, но, как только мы собираемся что-то купить, увлекает нас за собой в следующий. Причина ее действий нам непонятна. Без нее мы уже давно бы все купили. Лишь некоторое время спустя мы догадываемся, что Ольга запоминает цены товаров, чтобы посоветовать нам, где будет дешевле. Вся эта процедура занимает несколько часов. Ольга не жалеет для нас своего времени, и мы благодарны ей за помощь. Похоже, она даже получает удовольствие от процесса, в то время как нас постепенно оставляют силы. К тому же разница в ценах, по нашим понятиям, не столь велика, и мы пытаемся объяснить Ольге, что хотели бы, наконец, приступить к покупкам. Но Ольга не оставляет нам никаких шансов. Похоже, мы сражаемся с ее священным принципом, и нам удается что-то купить, лишь когда Ольга с уверенностью может сказать, где найти самый дешевый товар.
В изнеможении мы возвращаемся домой. Мы собираем поесть, занимаем большую комнату и пытаемся осмыслить нашу магазинную эпопею. Про себя я называю эту комнату салоном. Ее размеры придают ей что-то буржуазное.
Если смотреть беспристрастно, то салону необходим ремонт, и в нем не хватает мебели: обстановка исчерпывается лежащим в углу матрасом и парой подушек на полу. Места в этой комнате хватило бы для танцев. Но мы ограничиваемся тем, что много часов подряд сидим по-турецки на полу, курим, едим, пьем и философствуем ночи напролет, объясняя друг другу свое мировоззрение. Находя общее и подчеркивая различия, и все это на смеси английского и обрывков первых русских фраз. Наши толкования миропорядка вместе с планами по его обновлению все больше смешиваются с клубами сигаретного дыма, вдыхаемого и вновь выдыхаемого нами. Мы пытаемся найти общее и в конце концов создаем для себя переживаемое вместе одиночество.
Только впоследствии мне стало ясно, что эта комната предназначалась для всех жителей коммуналки, а не принадлежала Ольге и ее матери. Другие жильцы тоже имели право пользоваться ею. Однако в те дни ее занимали только мы. Может быть, соседи стеснялись к нам присоединиться или даже чувствовали себя вытесненными с общей территории? Тогда я не понимала устройства коммуналок, и мне даже не приходило в голову, что нас могли воспринимать как чуждых оккупантов. Сейчас я опасаюсь, что как раз такое впечатление мы и оставили после себя.
Именно в этой комнате встает перед моим внутренним взором сцена из романа Достоевского «Идиот», когда Настасья Филипповна бросает в огонь сто тысяч рублей, перевязанные в пачку. Мне трудно объяснить себе, почему это так, но мне чудится, что в углу комнаты Рогожин нетерпеливо топчется со своей буйной ватагой. А вместе с тем, в комнате даже нет камина. Но в этой комнате явно разверзлась не одна душевная бездна. Отчаяние, безысходность и печаль составляют ее главное настроение. Ольга (или не Ольга) – волосы у нее темные и кудрявые – показывает нам эскизы и рисунки друзей. Рассказывает, что им не удался прыжок в новую реальность. Нам не все ясно, но мы понимаем, что друзья в конце концов все же прыгнули, но не в новую реальность, а в тот другой мир, который ждет каждого из нас.
Под новой реальностью – или она называла это как-то иначе? – Ольга понимает переход из коммунистической в капиталистическую эру.
Есть страны, чье самосознание основано на истории. Но есть и другие, вдохновляемые мечтой, которая окрыляет их и вкладывает в них духовную сущность. Еще Достоевский обращался к «русской идее» — а в начале двухтысячных, во время моей учебы в университете, поиски этой «русской идеи» приобрели новое значение и пережили новый взлет. Быть может, в этом есть что-то от бегущих навстречу друг другу волн. Чем меньше определяющая роль прошлого, тем сильнее становится потребность ориентироваться на всеохватывающую визионерскую идею. И чем сложнее, в свою очередь, сохранить веру в эту всеохватывающую идею, тем сильнее становится потребность искать опору в достижениях прошлого. Мы можем понять страну через ее культуру, язык, политику, историю – но все перечисленное не является самодостаточными ценностями и благами, эти ценности и блага насущны для человека, они формируются причастными к ним людьми. Страна создает людей или люди создают страну? Любая попытка дать определение какой-то стране через одно из ее качеств рано или поздно кончается тем, что это качество объявляют новой идеологией или, по меньшей мере формирующим общность признаком, который станет единственно признанным и действительным свойством этой страны.
Ольга берет у меня книгу о русской философии, которую я купила в большом книжном магазине. Пока я сплю или пытаюсь спать, она всю ночь напролет читает страницу за страницей. Меня не удивило бы, если б я узнала, что она выучила все написанное в ней наизусть. Наутро она возвращает мне книгу. Книга по-прежнему выглядит как новая и даже на корешке не видно залома. О том, с каким вниманием она читала, свидетельствует сделанный ею конспект, который она с гордостью показывает мне. Мы решаем снова отправиться в город. Дискуссия о целях нашей прогулки занимает довольно долгое время.
Вспоминая те дни, я не могу восстановить в памяти ни одной экскурсии – только эта комната снова и снова всплывает в моей голове. Неужели мы действительно провели там большую часть времени? Неужели мы предпочли эту добровольную изоляцию и даже не стремились познакомиться с городом? Или память изменяет мне, и я просто все забыла?
Слепящее солнце на Невском проспекте: куда ни посмотри, солнечный свет бьет нам прямо в глаза. Все небо словно увешано солнцами. Мы щуримся и стараемся на спотыкаться. Мы утратили координацию движений, и давящий зной вызывает у нас тошноту. Из душного марева выныривают матросы.
Мы заходим в дом, где жил Достоевский, но от дальнейшей прогулки по следам писателя отказываемся.
И снова возвращаемся в квартиру. Белые ночи уже давно закончились, однако ночные часы все равно мучительны для нас. Слишком светло. Ни занавесок, ни ставен. Мне так хочется как следует выспаться. Я пытаюсь завесить окно полотенцем, и оно превращается в рваную рану, сквозь которую в комнату врываются свет, вонь и уличный шум. Движение на улице не затихает ни на минуту, течет беспрерывно, проникает в мою комнату, липнет ко мне, завлекает и всасывает меня. А я уже и так полностью погрузилась в свои мысли, и это выше моих сил. Я кажусь себе распахнутым окном, вокруг меня веет сквозняк из мыслей и впечатлений, а я лишь стараюсь удержаться на ногах.
Страны не являются статичными конструкциями – это живые, постоянно меняющиеся системы. С историей, современностью и будущим. Каждую секунду они находятся под воздействием этих трех сил, и каждый индивидуум может управлять ими и изменять их. Возможно, это самый честный или, по крайней мене, самый непосредственный путь – познакомиться со страной через знакомство с людьми, живущими в ней или связанными с ней узами эмиграции. Другой человек является для меня зеркалом, в котором можно видеть влияние и отпечаток его среды, и, таким образом, он становится ключом, открывающим темы и вопросы, которыми я хочу заниматься и которые приводят меня к новым людям. Если бы страны были картинами, они состояли бы из частиц, возникающих от житейских трений между их обитателями. Описывая какую-то страну, мы неизбежно говорим о ее прошлом. Говоря о ее современности, нам приходится вступать в контакт с отдельными людьми.
Мне не удается закрыть окно в моей комнате. Подоконник заставлен стопками книг и старым громоздким компьютером. За день комната нагревается как духовка, а ночью немного остывает. Меня все еще мучает то, что у меня не получилось завесить окно. Я затыкаю банное полотенце за верхний угол оконной рамы и сооружаю что-то вроде занавески. Но поскольку створки не закрываются, то свет по-прежнему проникает внутрь, а некоторое время спустя сквозняк сдувает мою импровизированную гардину, и полотенце жалко свисает, цепляясь за раму только одним краем. Я стараюсь смириться с тем, что не все идет так, как мне хотелось бы. Несмотря на мои усилия, раздражение остается, и я падаю на кровать. Чуть не расплющивая кота — монументального, мягкого и грузного зверя, разлегшегося на моих простынях в таком же изнеможении, как и я. У него даже не хватает сил отпрыгнуть в сторону.
В ванной комнате, до которой можно добраться, только пройдя три темных коридора, постоянно течет горячая вода. Головка душа выскальзывает у меня из рук и разбивается о дно ванны. Не знаю, как это могло случиться, но мне вообще не везет с ванными комнатами. Это происшествие окончательно испортило отношения Ольги с соседями. С этого момента она лишилась их благосклонности. Кое-как ей удалось избежать скандала и уберечься от грозящих обрушиться на нее обвинений и протестов. Но вскоре начались ссоры, и уже впоследствии мы узнали, что после нас она отказалась от приема гостей.
Заинтересованность определяется не только рассудком и интеллектом, но и сердцем и личным опытом.
Рациональные доводы и аргументы затрагивают лишь какую-то отдельную грань, в то время как сущность предмета остается незатронутой. Возможно, это похоже на личную интерпретацию любимой истории, которую мы создаем, прибегая к тщательно подобранным аргументам, но в конце концов история освобождается от всего надуманного и гордо шествует дальше своей дорогой. И в какой-то момент за спиной вдруг вырастают крылья – или не вырастают (в этом и проявляется их неочевидная доступность).
И разве в таком опыте не заключается какая-то сила и какое-то волшебство, которые невозможно повторить? И даже если на этих крыльях удается подняться в небо не сразу, а лишь много позже, разве не останется этот момент в памяти навсегда? Впоследствии мы вспоминаем о таких минутах с особым наслаждением, ибо они являются началом и истоком новой эры. Особенно любопытно, что, вспоминая такие моменты, мы хоть и остаемся прежними, но в то же время воспринимаем себя как двух разных людей. Потому что крылья позволяют нам не только почувствовать что-то прежде нам недоступное, но и дарят нам новых нас. Они преображают нас, ибо мы уже никогда больше не будем прежними.
Поездка за город. Ольга пригласила нас провести выходные на своей маленькой даче в зеленом пригороде. Мы с самого начала воспринимаем эту идею скептически. Но почему? Для нас все это чересчур. Мы вертимся вокруг своей оси, как спицы колеса, пока жизнь весело проносится мимо нас. Потом мы едем к морю. Пустое шоссе, тянущееся через лес, наводит на меня ужасную тоску. У моря прохладно, вода слишком холодна для нас, небо серо и затянуто тучами. Ольга предлагает разжечь костер. Ее воодушевления хватило бы на всех четверых. Мы в нерешительности стоим на месте, пока она сбрасывает одежду и визжа бросается в воду. Возможно, она надеется заразить нас своей радостью? Но мы не двигаемся с места. Может быть, мы так и не разожгли костер, потому что не нашли подходящего места и не знали, как правильно взяться за дело и пустить в ход валяющиеся вокруг ветки? Или мы все-таки жарили потом шашлыки? Все это могло бы быть так увлекательно, но не было, нет. Не то чтобы нам там не понравилось, просто все это было слишком. Мы пребывали в растерянности, в каком-то миноре. Мы взяли не ту тональность и не знали, как найти правильный настрой. Нам не хватало правильного ключа. Ольга погружается в серую влагу, а мы провожаем ее взглядом.
Тогда, в конце июля – начале августа 2001 года, я впервые была в России. В тот первый раз я не осмелилась войти в этот незнакомый мне могучий поток. Я чувствовала себя лишней и на верила, что это загадочная вода способна нести меня. Я боялась утонуть или быть унесенной в еще более отдаленные и непонятные воды, из которых мне было бы не найти дорогу назад. Я боялась потеряться и поэтому упорно хваталась за нечто привычное, что позволяло мне удержаться на спасительном берегу. Но все же я чувствовала неодолимое стремление довериться этому огромному и ярко сияющему небу надо мной и дать этому стремительному потоку увлечь себя.
Летом 2019 года я встречала рассвет в Нижнем Новгороде. В поздний, или, лучше сказать, ранний час мы вышли c Женей и Ильей из какого-то подвала и с удивлением заметили, что в небе уже занимается заря. Начинался Иванов день, и его нежное, ровным напором прогоняющее ночную тьму сияние привело наши усталые головы в радостное возбуждение. Мы стояли на высоком берегу Волги, на горизонте из бесконечной дали навстречу нам поднималось пылающее солнце. Какие-то подростки толпились невдалеке, и из динамиков доносилась ритмичная музыка, бессильная заглушить тишину этой картины. Мы танцевали и не могли оторвать глаз от медленно восходящего солнца.