Перевод с немецкого и вступление Анатолия Егоршева
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 4, 2019
«Людей влечет не столько к свободе, сколько к правдивости»
Ни один из современных швейцарских писателей не будоражит умы и сердца читателей так, как Лукас Берфус. И мало кто из них обладает такой силой воображения, таким тонким чутьем на происходящие в мире процессы, как этот драматург, прозаик и публицист.
На сегодня у нас есть возможность прочитать все три романа Берфуса («Сто дней», «Коала» и «Безбилетник») и окунуться в мир шести его пьес («Сексуальные неврозы наших родителей», «Путешествие Алисы в Швейцарию», «Автобус», «Тест», «Фрау Шмиц» и «Нефть»). Всего же на счету писателя, родившегося 31 декабря 1971 года в городке Тун, что возник в Гельвеции на берегах реки Ааре, более двух десятков сочинений для театра, и ставятся они по всему миру: в Гамбурге и Нью-Йорке, Мадриде и Буэнос-Айресе, Бухаресте и Самаре, Ташкенте и Токио.
Его «Эдипа по Софоклу» поклонники Мельпомены впервые увидели 27 августа 1998 года в пешеходном переходе под площадью Эшера-Висса в Цюрихе, а со «Слоновьим духом» могли познакомиться 29 сентября 2018 года в постановке знаменитого Мангеймского театра.
Среди его героев Медея и Отелло, Парцифаль и английский король Генрих IV; неистовый репортер Никлаус Мейенберг и юная паломница Эрика, стремящаяся во что бы то ни стало добраться до Ченстоховы, чтобы увидеть там Черную мадонну; доктор Штром, помогающий людям из разных стран добровольно покинуть этот мир и принимающий их боль на себя; геолог Герберт и инженер Эдгар, занятые поиском «черного золота» на краю ойкумены и ставящие при этом на кон свои понятия о верности, любви, преданности долгу; семья бравого Симона Кораха, расколотая тестом на крепость кровных и духовных уз; молодой человек Тони, страдающий под грузом вдруг обрушившихся на него сведений о том, как страна его вела себя в годы Второй мировой войны; фрау Шмиц, представляющая интересы своей фирмы то в мужском, то в женском обличье. А также — дух федерального канцлера Гельмута Коля, обитающий в его боннском бунгало, среди руин давно минувшего времени.
«Я люблю персонажей своих пьес и романов, — говорит Берфус, — люблю со всеми их взлетами и падениями, с их пристрастиями, страхами и надеждами, наделяя их теми чертами моего характера, которые ценю или, напротив, хочу преодолеть в себе».
Вот молодой швейцарец Давид Холь, плоть от плоти своей страны. И смуглая красавица Агата, любя и ненавидя друг друга, делаются соучастникам и кровавой драмы, жертвами которой станут – чуть ли не в одночасье – сотни тысяч мирных мужчин и женщин, детей и стариков.
Вот безымянный рассказчик решает отправиться к берегам далекой Австралии, где на ветвях эвкалиптов дремлют коалы. Не эта ли картина поможет ему понять, почему его брат вдруг покончил с собой? А что заставляет вроде бы успешного маклера забыть о деловой встрече в центре Цюриха, последовать в час пик за стройной молодой женщиной, сесть в тот же вагон электрички, дойти до ее дома, но так и не увидеть лица незнакомки? Назад он побредет голодный, без денег, в одном ботинке…
Человек теряет себя в мире, где новейшие средства коммуникации разъединяют людей, гася в них естественное влечение к сплоченности, полагает Берфус. Мы вступили в переходное время, и оно не может не закончиться иначе, кроме как «крушением того мира, который мы знали до сих пор». При этом он ратует за то, чтобы мы не боялись преступать привычные нормы, правила, обычаи. Ратует за небольшие, быть может, рискованные или даже запретные шаги в неведомое — с освобождением себя от всего, что делает нашу жизнь конформистской. Человек измотанный и голодный воспринимает окружающую действительность обостренными чувствами. Только в таком состоянии можно идти навстречу чему-то новому.
Впрочем, Берфус далек от того, чтобы считать себя единственно правильным толкователем своих книг. Любое суждение о них он воспринимает как неожиданность, ведущую к диалогу с читателем. «Я пытаюсь писать книги, которые непонятны мне самому или содержат нечто такое, что будет занимать меня и после того, как они написаны».
А как Берфус чувствует себя во второй своей ипостаси? «У меня нет двух идентичностей» — говорит он. Подход к тексту литературен и на театре. Что такое фраза? Как она действует? На бумаге, конечно же, не так, как на сцене. Перед актером не страницы, а зрители. И скорость посыла слов к ним для всех одна. «Я вынужден быть лаконичным. Точности в приблизительном, возможной в прозе, на сцене нет». С одной стороны, театр представляется ему машиной, в которую он забрасывает свои пьесы. На выходе получаются спектакли. И всегда с риском для автора. С другой стороны, это искусство древнее, по-своему несовершенное. «Все здесь скрипит. Скриплю я. Скрипят актеры и даже старые кресла». Ужас, производимый механикой, сталкивается с ужасом виртуальным. Берфуса интересуют чувства, идущие вразрез с разумом: почему люди смеются, когда актерам на сцене совсем не смешно, почему они сочувствуют виновному и желают наказания человеку безвинному.
Процитируем здесь одного из именитых немецких критиков:
«Неповторимость зрительных образов и отточенность языка его текстов позволяют говорить о Берфусе как о поэте среди людей, пишущих для театра. И вот что еще отличает его пьесы: недостатки в жизни общества он описывает без умничанья, а бездны в человеческих душах — без вуайеризма».
Есть в творчестве Лукаса Берфуса еще одна ипостась. И заключается она в его умении изложить свои взгляды как на явления глобального масштаба, так и на частные вопросы нашего бытия в лаконичной, яркой, полемической и увлекательной форме. В эссе, объединенных в сборнике «Стиль и мораль», он размышляет о творениях Шекспира и Лессинга, Клейста и Бюхнера, Чехова и Роберта Вальзера, Фриша и Дюрренматта; осмысливает свое отношение к государству под названием «Швейцарская Конфедерация»; слагает оды учителям и ученикам; утверждает, что ничего безальтернативного в этом мире нет; вспоминает о детстве в захолустном городке — той поре своей жизни, когда он мог навсегда остаться на ее обочине.
Желания получить высшее образование не было. Вкалывал на табачной плантации, копал ямы под саженцы в садах, ставил и разбирал леса на стройках. Недельного заработка здесь хватало, чтобы целый месяц только читать. Книги притягивали его с детства, только теперь он погружался в сочинения Эсхила и Еврипида, Эразма Роттердамского и Гегеля. Предложение стать продавцом в книжном магазине он воспринял как дар небес. До профессии книготорговца с верным куском хлеба отсюда было уже рукой подать.
Театр тоже манил его с раннего детства. На подмостках сельских гостиниц играли любители, изъяснялись они на местных диалектах, шутили смачно, плясали лихо, пели с задором — и соло, и хором. Ну а летом в Туне появлялись актерские труппы из больших городов. И тоже завораживали своей игрой — в драмах Шиллера и Гёте, Мольера и Гауптманна.
В эссе Берфуса ощутимы несгибаемость и гордость человека, который выбился в люди сам. И одновременно высокая требовательность к себе. Его рассуждения о таких понятиях, как время и пространство, свобода и правдивость, стиль и мораль, обоснованы фактами собственной жизни, базируются на личном опыте. Именно стремление досконально исследовать проблему на месте, в сочетании с доброжелательностью, открытостью и мужеством, позволили ему собрать огромный материал о чудовищном преступлении, совершенном в Руанде в течение ста дней 1994 года.
Жизнь неотделима для Берфуса от понятия радости, от шиллеровского «племени неземного». «Вещи, за которые я борюсь и которые рождают во мне страсть, — говорит он, — по большей части такие, что доставляют мне радость. Это и театр, и литература, и жаркий спор».
И писателем он стал, потому что открывая книгу, каждый раз испытывал радость. С годами это чувство не притупилось. Встречу с тем опытом, который начал накапливаться много тысяч лет тому назад, при обрел черты абстрактной спистем ы и конкретизируется в его голове, он считает настоящим чудом.
«Если писатель пишет, подумывая о наградах, то как художник он многим рискует», — говорит лауреат премий Иоганна Петера Хебеля, Фридриха Шиллера, Анны Зегерс, Эриха Марии Ремарка, Ханса Фаллады, Берлинской литературной, Швейцарской книжной, городов Золотурна и Туна и пр. Нет пока в длинном списке Grand Prix Literatur — высшей награды Швейцарии за вклад в ее словесность. «Но ведь чтобы получить ее, нужно сотворить нечто такое, что было бы достойно этой награды. К тому же, получив ее, так легко забронзоветь…»
(Эссе см. в бумажной версии.)