Перевод Сергея Морейно. Вступление Ирмы Робиня
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 3, 2019
Поэзия Майи Лаукмане отсылает нас к культуре древнего племени ливов, упомянутых под именем «либь» в «Повести временных лет» и заселявших балтийские берега еще в раннем Средневековье. После XIII века о них мало что известно, поскольку немецкие бароны активно перемещали население для обработки земель и тем самым ускорили ассимиляцию. Тем не менее эта культура оказала большое влияние на латышскую, ведь неотъемлемой ее частью являются песни, традиционно исполняемые у берега моря на родном ливском языке. Герои поэмы тоже говорят на этом языке…
Одно из самых распространенных ливских преданий – предание о синих коровах, которых Богиня моря по ночам выгоняла на берег у мыса Колки попастись под луной. Однажды одна из коров отбилась от стада и задержалась на берегу. Рыбаки пристроили её в хозяйство, и она стала родоначальницей земной популяции. Синие коровы – не просто поэтический образ, они на самом деле существуют, так называют особую породу коров (Морская корова, Латвийская светло-голубая корова), которых крестьяне разводили в приморских регионах Российской империи. Эти коровы весьма выносливы и не боятся холода.
1.
неисчислимое стадо синих коров
как в замедленной съемке ускользает в море
туман свивается в клубки затягивая увиденное
так что я уже не знаю было или не было –
разом было и не было разом словно мое вечно
встречь сну плывущее существо
находит и не находит разом получает и не получает
а сердце смотрит смотрит и вновь надеется
разглядеть:
белый туман над водой вьется поднимается на крыло
и в жизни не виданные лишь во сне встреченные
синие коровы древних ливов
как в замедленной съемке исчезают в море
могу тосковать не могу коснуться а туман завился
в клубки
скользят скользят и скользят –
было и не было разом, точно мое вечно
встречь сну плывущее существо: находит и теряет
находит и теряет… все только на миг
на миг
2.
не могу вспомнить слова – мелодию знаю но слова
солнечными зайчиками манят поджидают пока не
отбегут чуток дальше а я за ними во всё хорошеющие
давно позабытые луга всё выше в небеса
всё глубже меж корней
не могу вспомнить слова – где-то тут дни текут
близко
по моим свету открытым линиям руки
седая пращурка придет стряхнуть пыль и снова
(я надеюсь!)
легко наметит утраченные вчера
курсы движения
и давно забытые карты
3.
веки мои это карты древние и живые
сдунув пылинки с карт прочтешь всё то
что вбито в мысли продуманные пути пройденные
и в предначертанное мне
даже тогда когда утро еще не настало
на веках лишь миг спустя свет затеплится чайка
закричит
и по губам побегут так быстро слова
стрижами торопливыми –
тогда седой лив рыбак
вблизи от моих пяти чувств отчалит от кабы время
и скажет на языке (которого не помню) первое слово
дню
в древних картах найденное –
и каждая буква тех карт дорогой сердцебиенья
в быстром световом беге над веками
сквозь далекое прошлое
втечет в предчаянье этого дня
4.
пристально изучая мое лицо прочитаешь далекие
реки
места где некогда росли деревья дома с коптящими
трубами
окруженные лесами (где и руин уже нет) луга
со множеством пасущихся синих коров древних
ливов –
я слышу, как они уминают траву
как медленно и задумчиво жуют наблюдая за мной
умными глазами – это
всё (убеждена) записано у меня на лице в линиях
руки голосе
акценте походке – я только
уже не могу расшифровать текст язык позабылся –
и не могу читать то
что во мне записано глубоко-глубоко
что изредка накатывает руслами исчезнувших рек…
да нет
просто накатывает
5.
порой за миг перед пробуждением вдруг знаю
как называют ту реку чье русло я ищу покуда живу
ищу день за днем только не могу найти нету такой
реки
а ведаю что есть – различаю журчанье воды знаю
что там – на ее берегах – черемуха так бела и так
горька
как нигде больше и правда
порой вдруг: утром перед пробуждением
моя мать из далека-далека входит в речной поток и
сквозь годы без конца сквозь времена что
переменятся
скупо отмерят
щедро отрежут
медленно напевая держит руку над веками и глядит
вдаль на меня – и
в глазах ее такая страшная жажда разбудить меня и
охранить перед дорогой мой путь
что в сердце поют ясные бубенцы: я просыпаюсь
к рождению
я рождаюсь вот я
обуюсь пойду найду реку текущую в бесконечности
времен
на чьих берегах моя стародавняя мать бдит над
руслом
тихо заговаривает со мной теплой речью курсы и
горькая черемуха нежные цветки в реке к которой иду
которую ведаю и ищу день за днем – да
в ту реку
нежные цветки сыплются…
6.
вольно и непринужденно качается лебедь на
спокойной волне
а серебряная поверхность воды рябит словно миг
что всплывет и исчезнет – всплывет и
вновь растворится
каждый взгляд проблеск
каждый взгляд попытка угадать
что ветер шелестит что серебро воды говорит
все-таки до сих пор не умею вслушиваться –
до сих пор уши заложены и зрение не проникает
дальше того куда
оно проникает…
однако
вольно и непринужденно качается лебедь на
спокойной волне
и море теплых невесомых огоньков столь
бесхитростно
слепо бьет мне прямо в глаза
что я отдаюсь его касаниям как ребенок отдается
веревкам летящих качелей –
и слух понемногу открывается
и глаза делаются озерами
7.
остовы затонувших судов и бесчисленные обломки
горы компасов без или же со стрелками но таких
чьим показаниям всё одно не веришь лежат
в заповедных
глубинах спящего во мне моря и я знаю что там
(глубоко-глубоко) разбросан зернистый жемчуг и вот
он дремлет себе припав
к мертвому дну некогда мощного судна и его
одиночество порой
убаюкано неизвестно откуда взявшимся морским
коньком а порой
его качают мгновения
когда уже утонувший во мне сон вздрагивает
на волнах памяти
а я бессильна – отсутствующая стрелка компаса
не может отворить
ни путь назад ни лунную дорожку через море –
разве что порой едва-едва без причины заноет
(во мне) горизонт
и в этот миг я знаю что уже затонувший корабль…
я знаю что уже потускневший сон в этот миг не так
уж и тускл
где-то в мыслях крадущийся линиями моей руки
где всё еще едва-едва еле-еле теплятся неугасимые
знаки
отметивших меня давным-давно (в той жизни?..)
ветра и звезды
и полного надежд паруса
8.
дальние отзвуки порой подходят столь близко что
видны черты
лица той женщины моих лет чужой но
столь все-таки родной в этот миг когда
она прикладывает ко лбу ладонь от солнца и я
ощущаю чужую женщину ее корни вплотную к моим
тянутся к бьющим из-под земли ключам – мы обе там
воду черпали черпаем станем черпать – и по
правде так и есть:
дальние отзвуки порой подходят столь близко
что и не будучи птицей
ты в силах распознать в небе птичьи пути
нехоженые тропы диких серн подводные лабиринты
рыб и мы
все и всюду вдоль поперек и сквозь любой сезон
в корнях под землей в голосах дальних отзвуках
носим
неизвестно как вдруг почуянную
посюсторонность ушедшего времени – и носим
сродность
щемящую
в шуме
крови
9.
не знаю –
может ярко-красные ягоды тиса знают а может знают
вечно-зеленые иглы может именно оттого
растут тисы на жилистой земле берегов моих
курземских что
гнездясь уже сотнями лет
помнят больше чем я – может именно оттого силу
умеют взять
скопить да вытянуть из всё тех же многовековых
корней
чтобы из подземелий наверх нести и хранить
в вершинах нечто
что не смеем терять: весть об огнищах урочищах
об именах домов
что силимся угадать об азбуке красок вышитого узора
о силе о боли
о страхе – если и правда кто знает наверняка оттого
вековые тисы по-прежнему гнездятся на земле
берегов куршских
чтобы удостоверить
если я однажды утром вновь захочу стать ближе
к тому
что пытаюсь понять – начну спрашивать встав
рядом
но не решаясь тронуть зная сколь ядовиты ягодки
ярко-красные
иголки вечно-зеленые – столь ядовиты
что уже тень дерева остерегаться велит: нечего
дескать тут шляться
топтать без толку корни ты сердцем смотри то и дело
взгляд обращая к вершинам – оттуда
собранное в корнях
излучается яркими ягодами скрытыми среди игл
– всё здесь
в кругу вековых оберегов что корешок помнит
верхушка передаст и тебе
придется в рот не положенное самому почуять
и звать
пока не отзовется – все звательное при тебе –
никуда не делось
точно в корнях глубоко-глубоко все
еще в тебе самом
живет
10.
ночь безлунна и ни одной звезды нет над морем
ну и пусть: так легче шагается зябким прибрежным
песком
твердя самой себе что не стоит частить
оглядываясь – так или иначе
цепочка следов никому не видна
глубоко-глубоко в душе завидую малым птицам
даже они оставляют знаки в песке я же нет шаги
бегут… куда?
как тут объяснишь
бегут мимо…
бегут по кругу…
в нигде… и вот
ночь безлунна и ни одной звезды нет над морем
единственное событие: мне слышен скрип сухого
песка
когда прохожу вблизи птичьих рисунков и
горькая словно полынь зреет правда: вписанные
ветром
птицами
выполосканной морем гладкой галькой в песок
следы – именно
эти следы безлунной ночью (когда бегу мимо… когда
по кругу)
освещают прибрежную темноту и разом свет над
заросшими садами
над забытыми тропами поддерживают над веками
моими
11.
сквозь ночь и сон только что вновь прошагали
синие коровы древних ливов – не одна не две а стада
стада и стада на ближнем плане перцепции плавно
клоня головы
чтобы потрогать мокрым языком
холмики острой прибрежной осоки – и я
наблюдая как они движутся
испытываю опасение
что острыми как бритва краями могут травы
ранить мягкие коровьи губы – и я
наблюдая как они движутся испытываю опасение
если так случится
возможно ничего не изменится: я так и не узнаю
зачем
синие коровы древних ливов идут и идут во сне
что им так важно сообщить – опасаюсь
если краями как бритва острыми осока ранит их
мягкие губы
продлится начатое не вчера: медленно
как в летней утренней дымке будут идти в мой сон
синие коровы древних ливов
идти и идти ничего не открывая идти и идти
так ничего и не сообщая – просто будут стадо
за стадом на
ближнем плане перцепции…
молча
12.
воздух пахнет нагретыми солнцем хвойными иглами
отбросами моря соленой водой и еще в иную погоду
ничем особенным не пахнущим мышиным
горошком – воздух
настолько витален
что рождает в глубинах души такую музыку что я
застываю робко в миг полный от земли и до самых
небес изумления
слова не умеют сказать нам то о чем говорят оттенок
и аромат
и свет над водами –
и еще слова не скажут нам того что известно одной-
единственной
сверкнувшей и погасшей –
блеснувшей и в мгновение ока возвратившейся
обратно туда
откуда вышла: капле, упавшей блистая с высоко
воздетого
весла времени
13.
речь застряла в забвении: втиснувшись между ветром
и неглубоким подворьем через выломанные
прохожими штакетины давно не открывавшихся
ворот – но
что ни лето упрямо вновь и вновь хотя бы
несколько слов языка вдруг берут да и вызревают
заново
где-то в запустелом саду в зелени бурьяна черноте
бузины
в шершавых ладонях
прибрежного вереса
время не может отнять
если сама не позволю и
või sa äd un? – а ты не забудешь? спросит
валун вросший в морской песок
спросит долгие годы выстоявшая на ветру сосна
спросит
и опять во сне придет старый лив рыбак но мне
не суметь
ни найти слова ни подтвердить клятву (рот
нем) äb, äb kunāgid. ma läb sin azmõl! – нет, никогда. я иду
твоими следами! из глубока-глубока явившаяся
сродность
вдруг в теплом пульсе
и в шуме крови
отзовется
ädskunāgid sōm tegīž kubbõ
как-нибудь встретимся
14.
белый лебедь часами беседует с серым морским
валуном
и я (сидя на берегу) не слышу, о чем спрашивает
птица и что отвечает ей камень – я (сидя на берегу)
и
следя за обоими
учусь терпению учусь забывать о частых взглядах
на циферблат
учусь справляться со своими пальцами
когда они выбегают навстречу телефону чтобы
прервать тишину
как хлипкую веревку
и
белый лебедь часами беседует с серым морским
валуном –
вот лебедь выйдет на берег
и крылья пронесут надо мной больше чем могу
постичь я –
зернышко морского песка перед лицом огромного
мира – и
вот лебедь выйдет на берег и крылья поднимут его
над моим
тревожным
угадыванием и
жаждущим постижения тайн взглядом
много выше
15.
я это река прямотекущая вспять а мир этот
столь широк
что наверное некому даже заметить мое впадение
или несовпадение с морем – но
ни на что иное нет сил кроме как
отдаться прямотечению вспять ведь каждая водинка
струй впавших в меня самоё
журчит на двух языках в две мелодии и pūgõ tūļ тихо
про себя напеваю pūt vējiņi
дуй ветерок
дуй ветерок – сколь долго мне напевать: столь долго
сколь много судьбы отпущено сколь
прямотекущая вспять река это я и сколь долго моему
pūgõ tūļ без слов
(но убедительно) небесам и тынам побитым бурей
и хуторам
запустелым подпевать – и правда столь долго
сколь будет над морем звучать голос чайки во мху
скользить ящерка
сколь древними и живыми картами будут веки мои
сколько
буду я рекой – насколько
вспятьтекущей
ведать
Об уплывающем времени и вечном горизонте
Спасибо Курземе за то, что жизнь свою мне определено жить именно здесь. И не прожить, а прочувствовать и вершины, и корни. И небо над головой, и какую-то особую, трудно уловимую словами подземную пульсацию.
Это место под солнцем, Курземе, мне суждено любить так – очень и сильно, – что и не знаю, как мне выразиться точнее. Любовь состоит из разных пластов, она прорастает сквозь боль и страх: вот-вот пропадет, исчезнет, а нам – мне, разумеется, в том числе! – самим не дано будет ни сберечь, ни удержать. Страх, что достойно не оценим, растратим по пустякам. Моя любовь существует среди опасений, что То-которое-вечно-берет, Время, добьется своего… и многое забудем, упустим, не вспомним.
Как раз оттого (в частности, оттого) написались эти «Записки с Ливского берега» или – как любит повторять Сергей Морейно – пульсации Курсы. Эти разговоры с собой, куда я вложила все, что важно и близко моему сердцу, пока я здесь проживаю отмеренное мне время. Почти у всего, из чего складывается это наше подсолнечное проживание, есть множество слоев, граней, нюансов – и памяток.
Не устаешь удивляться, сколько всего нам принадлежит: сколько звезд в тканых узорах, сколько слов силы, выносливых спин, мудрых голов, сколь нескончаемы наши песни и сколь многие люди способны их петь без конца. Но и тому (увы!) не устаешь удивляться, как расточительно швыряем на ветер, бросаем в запустении, запираем шкатулки знаний – роняя в колодец, а то и просто теряя ключи. А те, что нырнут за ключами запертых ларцов, чтобы пустить затем дары их в ход – они не родятся грибами после дождя; в любом случае, не так уж часто.
По-прежнему много чего должна сказать о Курземе; здесь нам удалось собрать лишь несколько капель росы. Кому – нам? Один из «нас» – фотохудожник Дайнис Карклувалкс, человек подлинных ливских корней. Другой «мы» – поэт и переводчик Сергей Морейно, по сути своей безусловный искатель корней, неустанно взвешивающий вечное и преходящее. В его переводе моя курземская мысль, как в узоре тесемочки приевите, красиво свивается и сливается с теми тонами, что вплетает в текст звучный русский язык. Как малюсенькие речушки Курземе отыскивают пути ко впадению в просторы моря, точно так же страсть, мечта, чувство принадлежности и многое другое человеческое, рожденное полнотой жизни, впадает сюда же.
Бескрайнее море времени. Каждое море, однако, приносит сны о горизонте, что на протяжении всей Богом отпущенной жизни читается тоской… Еще многое, многое нужно сказать. Звезды и пески сквозь пальцы. Уплывающее время и надежда, что я смогу его удержать. Словом. Ну да, и словом. А главное – сердцем. Желанием вообще удержать.
Я всегда думала о том, что на побережье Курземе песок особенно мелок и легок, и потому так быстро высыпается из ладоней; как бы то ни было, на Видземском взморье морской песок кажется более крупным, шершавым и не таким хрупким. Да, песок моего Ливского берега может быстро течь сквозь пальцы. А Время неумолимо. Оно, что ни день, напоминает: вот тут под песком есть какие-то особые, трудно уловимые словом, хотя и бережно пестуемые подземные пульсации. Именно они, эти трудноуловимые пульсации присущи всему, из чего складывается наша жизнь под солнцем. Они суть основа, смысл, дорога, море и горизонт.
Майя Лаукмане