Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 8, 2018
Когда я писала вступление к первой публикации Джорджа Сондерса в нашем журнале, оно начиналось так: "Американский мастер рассказа Джордж Сондерс — это три “с”: сарказм, сюрреализм, сатира". С тех пор — с 2001 года — Сондерс почти не изменился, разве что в 2013-м, на волне громкого успеха своей книги "Десятого декабря", попал в список "100 самых влиятельных людей мира" (составляемый журналом "Тайм"), а в 2017-м получил за свой первый роман "Линкольн в бардо" Букеровскую премию.
А вот мне теперь хочется добавить еще одно "с" — сострадание. Для меня это главное свойство "Линкольна в бардо" — книги, которую мог написать только добрый и искренний человек. Коллега Сондерса, писатель Колсон Уайтхед назвал "Линкольна в бардо" "лучезарным подвигом великодушия и гуманизма".
Сатира в данном случае отошла на второй план, хотя автор, казалось бы, мог порезвиться, сочиняя для своего повествования вымышленные "свидетельства современников". Но нет — теперь он скорее флегматично иронизирует над злословием, наивностью или мелочностью, но понимает эти людские слабости. Сарказм тоже перекипел, сменившись печальным юмором, которому не дает распоясаться все то же сострадание. А вот сюрреализм чувствует себя вольготно, поскольку среди персонажей много призраков, и их причудливые эфирные тела — овеществленные метафоры, достойные кисти Иеронима Босха или Макса Эрнста.
Сострадание не только пронизывает ткань повествования, но и становится мотором сюжета. Действие происходит во время Гражданской войны, в центре повествования — человек, которому невозможно не посочувствовать: он только что потерял горячо любимого одиннадцатилетнего сына. В то же самое время он — президент, он командует войсками одной из воюющих сторон, и как могут сострадать ему те, кто винит его в смерти своих сыновей? Другим кажется, что, скорбя по сыну, Линкольн забывает о вверенной ему стране. Роман состоит из множества монологов (их произносят вымышленные персонажи — вышеупомянутые призраки, застрявшие в бардо, промежуточном пространстве между смертью и новым рождением), а также цитат (подлинных или сочиненных автором) из мемуаров и прочих документов. Вначале все цитаты воспринимаются как подлинные, затем начинаешь подмечать тонкие намеки и откровенные уловки. Подобный полифонический метод прекрасно годится для портрета эпохи: автор дает слово сторонникам и оппонентам Линкольна, пацифистам и милитаристам, черным рабам и белым рабовладельцам. А заодно — разрушает поверхностные, хрестоматийные представления о Линкольне.
Когда в радиоинтервью обозреватель "Гардиан" Алекс Кларк похвалил "Линкольна в бардо", ведущий возразил: "Но это все же не ‘Война и мир’, верно?". Поразмыслив, Кларк написал: "Читая ‘Линкольна в бардо’, невозможно не думать о нынешних конвульсиях Америки, о невозможности примирить личный долг с общественным, о мучительности и опустошительности невосполнимых утрат. Итак, на вопрос, предполагавший сравнение с Толстым, я мог бы ответить: Но это и есть ‘Война и мир’".
Эрика Вагнер, рецензент издания "Нью стейтсман", написала, что "Линкольн в бардо" — "ошеломляющий портрет Америки, расколотой яростными разногласиями". Собственно сейчас, когда американцы бьются, причем в прямом смысле слова, за снос или сохранение памятников конфедератам — участникам войны, которая закончилась более 150 лет назад! — любое произведение, где хотя бы упомянута война Севера и Юга, неизбежно приобретает политическую окраску. Как и следовало ожидать, некоторые раскритиковали Сондерса за недостаточный процент чернокожих персонажей. Писательница и фотограф Абиэр И. Хок, американка из семьи бангладешцев, родившаяся в Нигерии, заметила: "В конце концов — правда только во второй половине книги — чернокожие призраки появляются и получают возможность высказаться (но не так пространно, как белые). Если бы этого не случилось, я бы списала эту книгу в утиль, без сожалений, но, к счастью, Сондерс все-таки не настолько отсталый". Зато Хок горячо заинтересовалась "свидетельствами современников" и нашла роману практическое применение: "Хочу отправить нашему нынешнему президенту Трампу вот эту эпистолярную угрозу, адресованную в 60-е годы ХIX века Линкольну: ‘Если вы не уйдете в отставку, мы подложим паука вам в клецки’".
Американский историк Дэвид Ч. Уорд, старший научный сотрудник Национальной портретной галереи, истолковал "оживление призраков-афроамериканцев" в "Линкольне в бардо" как политическую аллегорию: "Освобождение рабов и предоставление всем афроамериканцам полноценных гражданских прав должны были сделать афроамериканцев зримыми в глазах белых, уравнять всех американцев в правах. Освобождение покончило со статусом раба — этой ‘социальной смертью’, статусом, отрицавшим право раба на индивидуальность". Но, по мнению Уорда, для Сондерса политическая тематика остается на втором плане, а главное — рассказы персонажей о том, как они жили и умерли.
Читая их истории, испытываешь томительное чувство, что выход из их проблем очевиден, но персонажи не только не видят выхода, но и не осознают правды о себе. И это возвращает нас к первой публикации Сондерса на страницах "ИЛ" — к рассказу "Приморские дубы". В захиревшем городке женщина восстает из гроба, чтобы предостеречь молодых родственников о грядущем несчастье. При жизни она была кроткой овечкой, а теперь сурово внушает, что за место под солнцем надо бороться (и резоны у нее есть — чтобы избежать беды, ее племянникам надо съехать из неблагополучного района).
Говоря о "Линкольне в бардо", Сондерс не проводит параллелей с этим рассказом, но в романе персонажи-призраки тоже должны повлиять на живых (а конкретно — на Линкольна) и в итоге невольно тоже побуждают его к решительным действиям на войне. Президент обдумывает, как "убивать эффективнее" и "покончить со страданиями путем причинения новых страданий". Что ж, в 1914 году Герберт Уэллс назовет только что начавшуюся Первую мировую "войной, которая должна покончить со всеми войнами". Дальнейшая история ХХ и ХХI века нам известна, а эффективность вооружений доныне повышается в геометрической прогрессии. В оправдание Линкольна отметим: он заботился об эффективности, чтобы поскорее и с наименьшими потерями выиграть войну. И финал — все-таки апофеоз сострадания (а автор и читатели не могут не вспоминать о своих современниках, которые ведут справедливые в их понимании войны).
В своем эссе о работе над романом Сондерс подчеркивает, что не стремился сознательно наполнить повествование состраданием. На его взгляд, текст движется в этом направлении сам, когда писатель просто старается не халтурить. Мне это кажется далеко не универсальным явлением, но Сондерс исходит из собственного опыта. Читайте его книги и судите сами.