Подготовлено и переведено с польского К. Старосельской
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 6, 2018
Гданьская встреча переводчиков в прошлом году прошла под лозунгом «Малые языки, большая литература». Третий по счету фестиваль «Обретено в переводе», с его богатой и разнообразной программой, можно рассматривать как ответ на довольно провокационное утверждение известного переводчика и исследователя Андре Лефевра. Во вступлении к своему исследованию культурной истории перевода «Перевод/История/Культура» он утверждает, что «переводы создаются людьми, которым они не нужны, для людей, которые не понимают оригиналов». Правда переводчики — гости фестиваля — напрямую с этим утверждением не полемизировали, но в их выступлениях явственно слышалось: перевод для них — насущная потребность, проистекающая из неистребимого желания создать текст на родном или еще каком-нибудь близком им языке. Понимание слов, из которых соткана иностранная литература, общение с описываемым этими словами миром, не остужает, а разжигает желание сотворить перевод; причем не всегда и необязательно в первую очередь для тех, кто из-за языкового барьера лишен доступа в мир оригинала. Трудно было не заметить достойной восхищения тщательности организаторов при выборе участников и построении тематики встреч: на них звучали не только новые ответы на извечные вопросы, но и высказывались новые сомнения, обнаруживались неизведанные поля и четко формулировались новые вопросы.
Выступивший с докладом на открытии фестиваля аргентинский писатель и переводчик Альберто Мангуэль нарисовал широкую перспективу, рассматривая на каком основании «малые» языки противопоставляются «великим»; показал, сколь условны и несовершенны демаркационные линии, которые мы упорно стараемся провести. Большие и малые языки — понятие относительное. Поэтому — в зависимости от принятых критериев, а на практике — от окружения, большим языком может стать даже самый малый; ведь языки не только вовлечены в отношения, связанные с литературными полисистемами (в соответствии с концепцией Ивена–Зохара), но, прежде всего, в межчеловеческие отношения; даже самый маленький родной язык может со временем превратиться в великий — как для тех, кто с рождения им пользуется, так и для тех, кто решил сопоставить/связать его с другим языком. Мангуэль подчеркивает, что язык языку не ровня, ибо каждый создает неповторимую и переменчивую систему мышления, является сырьем для разного рода фантазий, отражением и источником многообразных способов познания себя и мира. Но это «неравенство» — не основание для деления на языки «малые» и «великие»; категории эти существуют лишь в умах пользователей.
В этой связи признание польского языка «великим» не удивляет, особенно если говорить о языке великих писателей. Волнующим и важным событием стала живая и необыкновенно полезная дискуссия переводчиков Веслава Мысливского — Билла Джонстона, Марго Карлье, Кароля Лесмана и Ксении Старосельской, которые встретились со «своим» автором и друг с другом на почве польского языка. В ситуации, когда собеседники общаются не на родных языках, они особенно чувствительны к словам, обсуждают их значения, задают автору вопросы, чем с нашей — «польской» — точки зрения обогащают польский язык, строя чарующе неправильные фразы. Нельзя не согласиться с приведенной Мангуэлем метафорой: «малые» языки подобны весеннему паводку — они оживляют, удобряют истосковавшуюся по свежему воздуху и солнцу почву традиционного языка новыми, беззастенчиво прекрасными решениями.
Вопреки приведенному в самом начале утверждению Андре Лефевра, переводчики в ходе фестиваля многократно доказывали, что для них перевод чрезвычайно важен: они всегда готовы вести плодотворные споры о своем деле, прислушиваются к тончайшим оттенкам значений, не боятся обращаться за помощью к автору; они не только переводчики — они творцы, дерзкие сыщики, путешественники, обладающие огромными запасами эмпатии, позволяющей им углубляться в чужой текст, в культуру.
О том, что «нашим большим языком может стать даже самый малый», на панельном заседании говорили владеющие не одним языком писательницы Бируте Йонушкайте, Гвинет Льюис, Лета Семадени и Жанна Слонёвская (модератор Тульси Бхамбри). Они продемонстрировали, как сознание выросшей в атмосфере одного языка женщины расширяется и преобразуется при смене окружающей среды и, соответственно, языка. Взаимозависимость языков осложняется тем, что один из них «меньше», а другой «больше»; это же мешает прямо ответить на вопрос: что считать оригиналом? Бируте Йонушкайте, литовская писательница, родившаяся в Польше, утверждает, что перевод собственных произведений — «третье бытие», не поддающееся определениям сочинительства и перевода. В свою очередь, Лета Семадени, родившаяся в швейцарском кантоне Граубюнден[1], вспоминала: оба варианта стихов, которые она пишет параллельно на двух языках — немецком и ретороманском — в равной мере являются оригиналами. Свою работу и билингвальную поэзию она называет stereo—work: исходный пункт — несколько слов на одном языке, которым тут же вторят слова на другом. Эта встреча, как и встреча переводчика Мысливского с автором, ощутимо выявила полифоническую природу мышления на многих языках, слушатели были захвачены многоголосием и широтой языковых горизонтов писательниц.
Актуальная проблема «переговоров» значений предстала в беседе Петра Блюмчинского с Эвой Хоффман[2], которая не раз подчеркивала необходимость самоперевода как ответа на резкую и навязанную смену окружения. История жизни американской еврейки польского происхождения, описанная и написанная по-английски (!) в автобиографии “Lost in Translation”[3], сама Эва Хоффман иногда называет записью процесса ее превращения в билингва. Автор не скрывает, что процесс был трудный и не раз заводящий в тупик. В процессе самоперевода мы также обнаруживаем, что наши «я» на разных языках не идентичны. Упрочается самосознание и возрастают различия в метафизике, структурах восприятия, чувствах и мыслях. Постоянное сравнение, непрекращающийся диалог вызывают сильное, неотвязное ощущение релятивности и драгоценное внутреннее ощущение относительности культур. Стоит заметить, что, хотя разговор, в основном, шел по-польски, иногда звучали английские слова, что свидетельствует о глубокой убежденности Эвы Хоффман в том, что для определенных эмоций и подсказанных опытом впечатлений, укорененных в конкретном языке и культуре, подыскать эквивалент невозможно. Что касается перевода автобиографии, Хоффман призналась: она с самого начала знала, что автобиографию сама переводить не будет. На вопрос, как она оценивает польский перевод (надо заметить, что перевод одного только названия вызывает немалые затруднения), ответила: «На бумаге польский язык необыкновенно точен в грамматических построениях и — по сравнению с американским английским — формален. Поэтому в польском переводе ей не хватало, в частности, гибкости и свободы, присущим американскому английскому. Больше того, читая «Искусство потерь» по-польски, она сама удивлялась, как сильно американизирована — «не только в моих взаимоотношениях с культурой, но и в этих неформальных высказываниях».
Блестящий образец точности мыслей, аргументации и безукоризненного владения языком продемонстрировали Анджей Ягодзинский и Ян Стаховский, переводчики с чешского. Во время спарринга (модератор — Рената Путцлахер) они с жаром, виртуозно выворачивали суставы языку. Начали они с зачитывания своих предложений по переводу фрагмента прозы, что позволило им убедиться в том, с каким резонансом встречены «конкурирующие» языковые конструкции слушателями, которых сражение богемистов повеселило и которые обоих участников оценили по достоинству. Не меньше эмоций вызвало тщательное изучение отрывков из переведенного текста, сравнение фраз, времен глаголов, наклонений, структуры предложения, — все это делалось с энтузиазмом, свойственным, пожалуй, только переводчикам художественной литературы.
Значение такого рода «профессиональных упражнений» особо подчеркнула Малгожата Лукашевич в своей лекции, сопутствующей презентации ее книги «Пять раз о переводе» и циклу встреч с известной переводчицей, организованных кафедрой полонистики Ягеллонского университета. Поскольку именно такие, на первый взгляд незначительные, слова, с пылом обсуждавшиеся на спарринге, их различные формы и сопоставление и есть та материя, из которой строится литература, — неоценима роль критики перевода. Когда критик сравнивает перевод с оригиналом, он — убеждена Лукашевич — способен интересно и поучительно высказываться о литературе. Больше того, именно критика перевода может указать правильный путь литературной критике в целом; она к тому же напоминает, что произведения любых жанров, не только стихи, построены из словесной материи.
О том, что никто не изучает слово так вдумчиво, как переводчики, свидетельствовала дискуссия, сопутствовавшая торжественному вручению премий за переводческое творчество имени Тадеуша Бой-Желенского. Выступившие перед аудиторией семеро претендентов на награду за перевод отдельного произведения говорили о своих авторах и своих методах работы; их обостренный слух, настроенный на улавливание мелодики языка, внимательнейшее чтение, старания досконально понять смысл, то, как они рассказывали про свои любимые слова, доказывали: все они достойны высочайшей оценки. Жюри удостоило наградой Петра Пазинского за перевод с иврита книги «Притча о писце и другие рассказы» Шмэуля Йосефа Агнона, отметив высокую эрудицию переводчика, тщательность и изобретательность, с которыми он создал на польском языке новую, особую идиому супербогатого языка Агнона. Премию за творчество в целом получила Данута Чирлич-Страшинская, благодаря которой польский читатель много лет имел возможность наслаждаться югославской и постюгославской литературой.
Фестиваль был карнавалом метафор, которым надлежало помочь специалистам и дилетантам уловить, в чем суть понятия «перевод». Создает ли переводчик литературную подкладку пальто, каковым является оригинал (Марго Карлье)? Или он судья, выносящий окончательный приговор слову (Стефан Ингварссон)? Или почтальон, вручающий интимную посылку (Кароль Лесман)? А может быть, он подобен актеру, который, разучивая роль, ищет соответствующий голос, акцент, жесты (Билл Джонстон)? Или детектив либо шпион, которому необходимо влезть в шкуру, внедриться в голову и душу рассказчиков и героев (Ксения Старосельская)? Независимо от того, какой метафорой перевода мы воспользуемся, гости фестиваля, дискуссии, лекции и конфронтации показали, что мы нуждаемся в положительных примерах, демонстрирующих неоднозначность, непредсказуемость и красоту профессии переводчика, который — как нас без труда убедил Веслав Мысливский, является «соавтором книги на своем языке». А труд переводчика, вслед за Альберто Мангуэлем, надо рассматривать как попытку проникновения в нечто, сотворенное данным языком, с помощью собственного неповторимого способа выражения мира. Согласившись с делением на «малые» и «большие» языки, заметим — и фестиваль предоставлял для этого прекрасную возможность, — что они меняют наш способ понимания фундаментальных понятий, показывают животворное взаимодействие, подталкивают задавать новые и новые вопросы.
«Обретено в переводе» — не только фестиваль читателей и творцов, вышеупомянутые роли идеально соединяются в личности переводчика; это также, в более широком смысле, волнующее изучение построения и развития диалога, столь необходимого сейчас, когда вездесущность слова при одновременной небрежности его употребления приводит к его обесцениванию. Кажется, что перевод и переводоведение могут немало сделать для спасения слова.
Продолжению вышеизложенных размышлений о переводе могут помочь изданные по случаю фестиваля двуязычные поэтические сборники Сигбьорн Скаден, Аурелии Лассак, Кати Горечан, Аусшры Казилюнайте и Афины Фаррахзад, а также сборник эссе «Малые языки, большая литература/Small Languages, Big Literature» Альберто Мангуэля и Гжегожа Янковича, как и уже упомянутая книга Малгожаты Лукашевич.
Приглашенные на Гданьские встречи гости — писатели, издатели, университетские преподаватели и исследователи перевода — сошлись на том, что профессия переводчика многогранна, ее нелегко описать; что переводчик выбирает путь, связанный с постоянным приобретением нового опыта. Если «границы моего языка — это границы моего мира», как говорил Людвиг Витгенштейн, то расширение этих границ, пребывание на рубеже языков и культур, существование «между», «везде», «нигде» определяет особый и непреходящий статус переводчика.
[1] Граубюнден
является самым многоязычным кантоном Швейцарии. Помимо немецкого и итальянского
(точнее ломбардского наречия галло-итальянского)
именно в нем распространен четвертый национальный язык Швейцарии – романшский.
[2] Статью А. Борисенко о творчестве Эвы Хоффман и фрагменты этой
книги, в русском переводе названной «Искусство потерь», см. «ИЛ», 2003, № 1.
[3] Английское заглавие книги – «Lost in Translation» — предполагает двойное толкование.
Слово «Lost»
можно понять как «заблудившийся» или как «потерянный». (Мы позволили себе
вольность, опустив слово «перевод» — оно присутствует имплицитно,
посколько именно перевод называют «искусством
потерь».)