Главы из книги. Перевод с немецкого и вступление Н. Васильевой
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 6, 2018
Когда он пишет о себе,
он пишет о ком-то другом.
И в том, что он пишет,
он скрывается и исчезает.
Из стихотворения
Х. М. Энценсбергера «Посыл»
В 2014 году Ханс
Магнус Энценсбергер, "один из самых больших, по
признанию критики, немецких поэтов", опубликовал книгу, в которой
рассказывает о себе. "Большая смута" возвращает читателя к событиям
"бурных шестидесятых", участником или, как Энценсбергер
предпочитает себя называть, "включенным наблюдателем" которых он был.
Десятилетие
шестидесятых — знаковый период в истории очень многих стран, время разных по
характеру, но мощных общественных взрывов: годы "оттепели" и
поэтический бум в России, волна молодежных протестов в Европе и Америке,
движение хиппи, "лето любви", "Парижский май",
"Пражская весна". И хотя разделяет нас с тем временем уже полвека — в
этом году отмечается пятидесятилетие легендарного 1968-ого года, — о шестидесятых не
перестают спорить. Кто-то превозносит царивший тогда дух свободолюбия, кто-то
винит шестидесятые за утрату традиционных ценностей. Гюнтер Грасс,
несмотря на довольно критическое отношение к "молодежной революции",
отмечал, однако, в 2008 году, в год сорокалетия протестных движений, что того
подъема, той "тяговой силы" общественных перемен "сегодня не
хватает".
Книга Энценсбергера восстанавливает атмосферу тех лет по непосредственным
впечатлениям очевидца: по дневниковым записям и личным воспоминаниям автора.
" Это была полная неразбериха… Один единый турбулентный вихрь, —
рассказывал Энценсбергер, представляя свою книгу, в
интервью журналу "Шпигель". — Многое происходило одновременно, и я
был везде". Невероятная мобильность автора позволяет увидеть сотрясавшие
тогда мир катаклизмы в их синхронности, в очень разных странах: Западная
Германия, Америка, Куба, Чехословакия. Важное место в "Большой смуте"
занимает Россия, а точнее, СССР времен "оттепели". Первоначально книгу даже предполагалось назвать
"В Москву и другие края". Даются в книге и емкие портреты ключевых
фигур того времени, с которыми Энценсбергер лично
встречался: Никита Хрущев, Фидель Кастро, Илья Эренбург, Евгений Евтушенко и
другие.
Свое особое видение
происходившего Энценсбергер объясняет годом своего
рождения (1929) и
своей "социализацией", пришедшейся на период нацизма, "время
войны и диктатуры". "Всевозможные отзвуки прошлого сильно влияли на
мое восприятие, — говорит он в уже упоминавшемся интервью. — На моем отношении
к ГДР, к примеру, сказывались воспоминания о прежних парадах и униформе.
Печатный шаг Национальной народной армии казался мне знакомым". "Вот
почему на любые разновидности диктаторского правления, — отмечал он в другом
интервью, — я реагирую прямо-таки иррациональным отторжением".
Необычность данной
книги еще и в том, что автор, до сих пор неизменно придерживавшийся принципа не
"распахивать перед читателем ландшафтов своей души", делает на этот
раз исключение и открыто рассказывает о своем «русском романе».
"Изначально я думал, — объяснял он в интервью "Шпигелю", — что
эти важные с политической точки зрения процессы, свидетелем которых я был, эти
различные цивилизации, в которых мне довелось побывать, эту стилистику
различных диктатур следует изобразить абсолютно бесстрастно и объективно. Но
оказалось, что это невозможно… Без личного компонента весь этот кавардак
остался бы непонятен".
И хотя личная тема
красной нитью проходит через всю книгу, "Большая смута" — не
мемуарное произведение. Уже сама композиция книги, объединяющая дневниковые
заметки со стихами, с философскими мини-главками и даже с воображаемым диалогом
автора с самим собой, свидетельствует о том, что это скорее коллаж литературных
текстов. "Будь бдителен, читатель!" — предупреждает и сам автор, как
бы призывая читателя не ставить знака равенства между литературой и жизнью.
"Стихи говорят о
том, о чем молчат", — еще одно ключевое для Энценсбергера
замечание о литературе.
В книге "Большая
смута" отчетливо слышится голос шестидесятников, "сердитых молодых
людей" — пафос протеста, отрицания, гнева. Но эта книга говорит и о том, о чем молчит, и,
несмотря на весь критический настрой, возводит своеобразный
памятник той ушедшей эпохе, тем исчезнувшим, по крайней мере в своих прежних
географических очертаниях, странам, и в первую очередь — исчезнувшим людям,
которым она и посвящается.
(Главы из книги см. в
бумажной версии.)