Перевод с японского Татьяны Делюсиной
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 5, 2018
Начну с огня.
Впрочем, об этом я уже
говорила. О том, что играла с огнем и из-за этого погибла моя семья. Только все
это неправда. На самом-то деле я вовсе не играла с огнем. Я, конечно, была
тогда мала, но не настолько ведь, чтобы не знать, что будет, если поджечь
занавеску. Вы, доктор, мне еще сказали, что я всегда говорю так, будто в чем-то
виновата. Что, наверное, мне это вообще свойственно — чувствовать себя
виноватой. Что я до сих пор не могу простить себе ту историю с пожаром… Небось,
у вас в голове уже возникла мысль о «травме». А мне вообще не очень понятно,
что это такое — «травма»? Неужели вы, врачи, считаете, что люди устроены
настолько примитивно? И их так легко разделить на определенные типы? Скажете
«травма» — и дело с концом… Ой, простите, что-то меня опять занесло не туда.
Нет, на самом деле я вовсе не чувствую себя виноватой…
Я уже вам говорила, что до сих
пор ни к кому не обращалась, ну, я имею в виду так, как сейчас. Нет, я,
конечно, бывала в разных местах, но чтобы вот так, всерьез, это впервые. А что,
мне, правда, не нужно ложиться? А то я в кино видела — в таких случаях пациент,
ну как я вроде, обычно лежит, а доктор мельтешит где-то на заднем плане… А у
вас по-другому — я просто сижу вот здесь, а вы там… Впрочем, мне так даже
спокойнее. Хотя, трудно это, ничего не скажешь. Я имею в виду выкладывать все
как есть — что подумала, что в голову пришло. Но ведь это нужно для того, чтобы
вылечиться, да, доктор? Боюсь только утомить вас излишними подробностями. Но
это ведь в порядке вещей, да? — врач просит пациента говорить все, что приходит
тому в голову, и постепенно вникает в мучающую его проблему. Если пациент
начинает запинаться — значит, подошли к самому главному… Я не права? Ведь ваша
задача — проанализировать, что мы говорим и как, и понять, что за всем этим
стоит… Вот ужас-то! Но ничего, сегодня я готова говорить. Ведь, насколько я
понимаю, если ничего не рассказывать, вы не сможете подобрать подходящий способ
лечения. …Вы, доктор, такой серьезный… Впрочем, я где-то читала, что, общаясь с
пациентом, врач не должен выдавать своих чувств…
Ладно, продолжим. Вы слушаете
меня вроде бы совершенно спокойно, но, боюсь, что на самом деле вас многое
коробит… Росла я в неблагополучной семье. Отец редко бывал дома, а когда
приходил, мать встречала его в полной боевой готовности, набрасывалась с
упреками, истерически рыдала. Я могла бы сказать что-нибудь вроде — в такие
моменты на ее лице появлялось примерно такое же выражение, как у меня сейчас… И
любой врач с радостью ухватился бы за это! Но, увы, на самом деле это не так.
Уж простите. Ничего общего. А впрочем, не знаю… Мне ведь тогда было всего
восемь. Кто знает, может, она так орала, чтобы защитить меня от пьяного отца? А
может, он начинал буянить именно потому, что она орала? У меня тогда была
зажигалка. Мамина. Я очень ее любила. Такая маленькая, за сто йен, черненькая,
блестящая, а вокруг тоненькая золотая каемка. Кажется, мама принесла ее из
закусочной, где работала, а может, еще откуда-то. Иногда, играя на улице, я
поджигала бумагу. Было весело смотреть, как крохотный язычок пламени, вспыхнув,
вырывается из рук и стремительно разрастается. Однажды, не зная чем себя
занять, я слонялась возле оконных занавесок, а мать и отец спали в соседней
комнате. Не знаю, зачем я это сделала. Может, из любопытства? А может,
захотелось испробовать какие-то новые возможности? Сейчас вот возьму да и сожгу
их. А может, просто чтобы их попугать? Трудно сказать. Не помню, что я тогда
ощущала. Что-то вроде — дай-ка попробую. Вот будет классно! Во всяком случае,
все как-то изменится, а сама я пройду сквозь что-то такое… Ну, в общем, получу
острые ощущения. Точнее сказать не могу, но в голове у меня вертелось нечто
подобное. Короче, я щелкнула зажигалкой и пламя поползло вверх. Оно
распространялось куда быстрее, чем я себе представляла, поднималось все выше и
выше, полыхало все сильнее. Оно было совсем как живое. Оторопев от
неожиданности и страха, я отскочила в сторону, но ярко пылающий рыжий огонь был
таким красивым. Ничего более прекрасного я никогда не видела. При этом он мог
существовать только сжигая все вокруг себя… Такое красивое зло… Мне казалось,
огонь вот-вот поглотит и меня, я стояла, завороженно на него глядя, и думала —
как было бы хорошо оказаться там, внутри этого бушующего пламени. Я готова была
смотреть и смотреть на него до бесконечности, но потом все-таки убежала. Потому
что вдруг повалил черный дым. Если бы не этот дым, я бы, может, так и осталась
стоять… Их я будить не стала, боялась, что они разозлятся и побьют меня.
Наверное, у многих жизнь сложилась бы удачнее, если бы я тогда тоже погибла в
огне. Звучит сентиментально, правда? Но вы-то, доктор, меня понимаете? Иногда
хочется впасть в сентиментальность и винить во всем только себя, это как-то
успокаивает… Короче, я открыла тяжелую железную дверь нашего подъезда и
выскочила на улицу. Сердце бешено колотилось, но я говорила себе — вот и
отлично, ну, что-то вроде. С одной стороны, я испугалась того, что сотворила, а
с другой — думала: «Вот здорово!».
Вас это удивляет, да? Ничего не
поделаешь. Это правда… Было ли у меня намерение их убить? Может, вы, доктор,
сумеете в этом разобраться? Самой мне трудно понять. Я просто-напросто не знаю,
хотела я их убить или нет. Но то, что я их ненавидела, это точно… Каждый
божий день крики и ругань пьяного отца, вопли матери, а если я случайно
попадалась им под руку, оба накидывались на меня и принимались колотить, причем
мне становилось больно заранее, еще до того, как они начинали меня бить,
странно, правда?.. Естественно, я их ненавидела. Возможно, с моей стороны это
действительно была попытка все изменить? А огонь… это ведь высшая форма
насилия, доступная ребенку по отношению к взрослым. Разве не так?
…Как внимательно вы меня
слушаете, доктор. А ведь, может, я все это рассказала для того, чтобы вас
завлечь. Не знаю только, куда именно. Вы женаты, и в этом плане не
представляете для меня интереса. И тем не менее я с удовольствием слежу за
вашей реакцией… А вы, в свою очередь, наблюдаете за мной, анализируете, делаете
выводы, да? Заранее предупреждаю — в том, что произошло со мной, никто не
сможет разобраться… Но рассказывать о себе почему-то так приятно. Как бы вам
объяснить… Возникает такое странное ощущение… Я слишком много болтаю, да?
Ходить в школу для меня было
сущей мукой, я всегда чувствовала себя там неуютно. Кто-то пустил слух, что я
приютская, и надо мной стали издеваться, сначала мальчишки, а потом и девчонки.
Впрочем, об этом я уже говорила. Была у нас в классе одна девочка, прыщавая
такая, она выросла примерно в таких же условиях, как и я, но я с ней не
водилась. Как бы это сказать… Мне неприятно было заводить друзей по такому
принципу. Но, честно говоря, после того как я перешла в среднюю школу,
издеваться надо мной перестали. Не хочется хвалиться, но я была очень
хорошенькой… Я связалась с дурной компанией и сошлась с одним парнем. Он был
тогда еще школьником, но отличался невероятной жестокостью, к тому же от меня
ему нужен был только секс. Правда, как я сейчас понимаю, по части секса он был
слабоват, но на что можно было рассчитывать в таком возрасте — учился-то он
тогда в третьем классе. Изо рта у него пахло какой-то химической дрянью, он все
время меня лизал, в общем, мне было скорее противно, да и не понимала я —
почему при этом должно быть так больно… Когда я перешла во второй класс, то
сошлась с другим, он был байкером и учился в колледже. Подзалетела
и сделала аборт… Обычная история, правда? А скольким такие обычные истории
стоили жизни? Одна девчонка ехала со своим байкером на мотоцикле, сидела у него
за спиной, упала, угодила под другой мотоцикл, колесо переехало ее прямо по
глазам, и она умерла. А другую заставили заниматься рэкетом, может, она просто
слабенькая была, не знаю, в общем, умерла от наркотиков, сердце остановилось… Когда
я забеременела, мне было страшно, и только. Никаких детей я, конечно же, не
хотела, а тут еще дошло до нашего классного руководителя, короче, такое
началось, жуть… А этот парень, когда я ему сказала, — залетела, мол, — только
вытаращился на меня с глупой улыбкой, рожа премерзкая, так противно стало… Ну
да ладно, зато больница была хорошая. И доктор попался такой добрый. Санитарка,
правда, была не очень… Маленькая белая больница в пригороде Сайтамы, в тихом
таком местечке, в горах. …Пошли, конечно, разговоры, но прямо в лицо мне никто
ничего не говорил. Потом я закончила среднюю школу… Да, все-таки закончила… А
из колледжа я ушла, со второго курса. Ну а потом… Устроилась работать на завод,
в канцелярию.
О чем я тогда думала? Сейчас и
не припомню. Со мной тогда был Р. С ним было так хорошо. Мне довольно было
просто сидеть рядом с ним в машине, привалившись к спинке сиденья… Пожалуй, я
никогда не чувствовала себя лучше. Заниматься с ним сексом тоже было приятно…
Он многому меня научил, ведь до него я не получала от секса никакого
удовольствия. Где он работал? Этого я не знала, но машина у него была классная
— синяя такая, шикарная… Мне хотелось приобщиться к наркоте, но он мне не
разрешил, мол, ни к чему тебе. В конце концов, его одного и замели. Оказалось, что
за ним там еще много всего числится. Короче, рано утром к нам нагрянула
полиция. Когда я проснулась, они уже с ним беседовали. А я лежала на кровати,
прикрытая махровой простыней… В такие минуты я как-то плохо соображаю что к
чему… Я только что проснулась и никак не могла врубиться: то ли происходит
что-то, не имеющее ко мне никакого отношения, то ли случилось что-то
неожиданное, что затронет и меня тоже… Меня тут же осмотрели, как бы желая
убедиться, что в руках у меня ничего нет, велели одеться, я послушно делала
все, что мне велят… Потом, ничего уже не понимая от страха и трясясь, как
последняя дура, я потащилась вместе с Р. в полицию, но меня почти сразу же
отпустили. А его посадили, и довольно надолго. Что он такого сделал — этого,
доктор, я не могу вам сказать, но он, правда, был очень хорошим человеком… И
мне жаль, что я его не дождалась. Почему-то взяла и выскочила замуж. За брата
своей сослуживицы.
Что-то я запуталась, да? Вам не
кажется, что здесь жарковато? Или вы, доктор, мерзляк? Это как-то по-женски…
Впрочем, я-то как раз не мерзлячка. …Знаете, раньше я о таких вещах никогда
особенно не задумывалась… А теперь… как бы это лучше сказать… мне кажется, я
никогда ничего в своей жизни сама не решала. За некоторым, правда, исключением…
Я всегда пассивно подчинялась обстоятельствам, а когда ситуация менялась, снова
уклонялась от всяких решительных шагов и оставалась на месте, не пытаясь ни
приноровиться к новым обстоятельствам, ни отстраниться от них… А тут эта моя
сослуживица устроила смотрины, да даже и не смотрины никакие, а просто
познакомила нас. Мне тогда был двадцать один год. Рановато, конечно, для
замужества. Но ее брат неожиданно произвел на меня довольно приятное
впечатление. Да, можно и так сказать… К тому же у него было много денег. Я быстро
забеременела и не знала, что делать, а тут еще врач сказал, что еще один аборт,
и я уже не смогу иметь детей. Ну, короче, он сделал мне предложение. В то время
он был настроен довольно серьезно. Вот только говорил как-то странно, вроде как
принимал на себя полную ответственность, но при этом на лице его было написано
такое упоение самим собой, что у меня невольно возникли неприятные
предчувствия… Но я, как всегда, поплыла по течению, вышла за него замуж и
родила ребенка. Девочку. Планировалось, что мы будем жить отдельно, но пришлось
жить вместе с его родителями… …Да, с ними вместе… Одной семьей. Его отец был
членом парламента, у них был большой дом в провинции, в Сайтаме. Братья отца
владели фирмой… Короче, семья была богатая. Муж мой работал на этой фирме. Но я
сразу же почувствовала, что мне не хватает воздуха. Свекровь не оправдала моих
надежд, и я ее невзлюбила… Она отняла у меня ребенка. При каждом удобном случае
перемывала мне косточки. Однажды муж жестоко избил меня: я, видите ли,
осмелилась возмутиться, узнав, что он мне изменяет. И даже тогда никто не
принял мою сторону… Типично, правда? Да, такой была моя жизнь, как это ни
печально. Впрочем, наверное, у всех так — если какая беда, то непременно
типичная… Так что расстраиваться глупо. Вот у вас, доктор, небось, если и
бывают огорчения, то наверняка какие-нибудь мелкие, да? К тому же такие, о
каких и рассказать не стыдно… Ну там, не смог найти общий язык с пациентом, или
с детьми что-то… А ведь для большинства людей типичны трудности совершенно иного
рода, как правило, связанные с чем-то жестоким и непристойным. Разве не так?
…После того как я родила, я
стала, если можно так сказать, погуливать… Сама не знаю почему. Может, на меня
повлияло знакомство с Р. или вообще это было мне свойственно… Секс с мужем
постепенно стал для меня чем-то совершенно невыносимым. А если он принимался
экспериментировать, у меня мгновенно возникала мысль: а, это он научился у той
своей бабы. Или нет, скорее у другой… Стоит начать так думать, и все, конец.
Короче, я стала потихоньку встречаться с мужчинами на стороне. Мне ведь было
тогда всего двадцать шесть. Желающих заполучить меня оказалось предостаточно…
А я никогда не могла понять — когда надо сразу уступить, а когда лучше еще
немного помурыжить. Мне было приятно чувствовать себя
кому-то нужной… Впрочем, нет, ничего такого я тогда не думала. Скоро меня стали
попрекать, что я часто ухожу из дома, муж начал подозревать, что я ему изменяю.
Так ведь всегда бывает, человек, который сам погуливает на стороне, уверен, что
и все остальные ведут себя точно так же. Он стал часто бить меня, пинал ногами.
Однажды дочка, тогда совсем еще маленькая, увидела, как он меня бьет. Она вовсе
не была привязана ко мне, для нее матерью, скорее, была эта дура свекровь. И
смотрела она с опаской не на отца, который бил, а на меня, которую били. Увидев
ее лицо, я задохнулась от гнева. У нее были такие глаза… В общем, ясно было,
что она предпочитает наблюдать за происходящим со стороны. Представляю, что ей
напела обо мне свекровь. Но я, конечно, и сама виновата. Не смогла найти общий
язык с собственной дочерью. Иногда мне казалось, что так даже лучше… Ну что
свекровь у меня ее отняла. Я решила уйти из дома. Но не просто так — взять и
уйти… Я слишком ненавидела эту подлую семейку, которая использовала меня,
всячески унижала, не ставила ни во что… Нет, я не подожгла их дом — ведь
именно это пришло вам в голову, правда, доктор? Ха-ха-ха. Забавно, да? Нет, я
поступила иначе — положила глаз на свекра.
Ну, нельзя сказать, что это
случилось ни с того ни с сего. Я и раньше ловила на себе его взгляды. И вот —
скорее всего, это произошло, когда я уже твердо решила уйти, — однажды,
воспользовавшись тем, что свекровь куда-то отлучилась, я стала вертеться возле
него, то как бы случайно касалась его рукой, то заглядывала в глаза.
Разумеется, он сразу же завелся. А у меня в тот момент, сама не знаю почему,
возникло какое-то такое ощущение, ну, что вроде бы я не одна. К сожалению,
свекровь вернулась слишком быстро. Но он уже распалился и стал делать все,
чтобы поближе сойтись со мной. Мне было его жалко, и я согласилась пойти с ним
в отель… Мужчины, почти утратившие мужскую силу, существа довольно примитивные,
ими можно вертеть как угодно… А может, я просто привязалась к нему, не знаю…
Как бы то ни было я попросила подругу сфотографировать нас… Как-то в очередной
раз мы пошли в отель, а надо сказать, что к тому времени я уже могла из свекра
веревки вить. У входа я, дурачась, нарочно стала упираться, мол, не пойду и
все, а свекор, тоже дурачась, обхватил меня руками и стал тащить внутрь. Эту-то
сцену она и запечатлела. Ну и повеселилась же я, когда показала им это фото за
ужином. Вы бы видели, какие у них были лица — у мужа, свекра и свекрови… Ведь
все действительно выглядело так, будто я сопротивляюсь и не хочу идти в отель.
Мало того, эту фотографию я послала потом на фирму братьев свекра и в их
благотворительный фонд. Причем обставила дело так, будто ее послал какой-то
тайный недоброжелатель свекра, ну, он же был членом парламента… Когда мне
сказали, что я не могу больше оставаться в их доме, что мужа грозятся уволить,
я постаралась выдавить из себя слезы… В общем-то мой свекор был хорошим
человеком. Пусть он и предпочитал не замечать, как обходятся со мной муж и его
мамаша, но в целом он был хорошим человеком. И зачем я все это затеяла? Но мне
так этого хотелось, так хотелось… Я плакала, и все во мне дрожало. Дрожало от
радости… Я сидела, скорчившись, не поднимая глаз, и мне казалось, что на меня
смотрит моя дочь, ее лицо было как раз на уровне моего. Громко всхлипывая, я с
трудом сдерживала непроизвольную улыбку.
На следующий день я ушла из
дома и некоторое время жила в квартире мужа, потом он меня выставил, и мне
пришлось снимать себе жилье. Работала я в клубе, и приходилось мне несладко,
потому что я плохо переношу алкоголь. Беседовать с клиентом один на один — еще
куда ни шло. Но принимать большие группы гостей было совсем уж невмоготу. Я
молча улыбалась, иногда заставляла себя смеяться… Ощущение премерзкое. И еще я
совершенно не выносила, когда у меня на глазах кто-нибудь из клиентов отдавал
явное предпочтение другой девице. И ведь всегда находились болваны, которые
проделывали это нарочно, причем с большим удовольствием. В нашем заведении было
полно девиц куда моложе меня. Мне ведь было тогда уже двадцать восемь. И когда
какая-нибудь пигалица делала мне замечание, я просто из себя выходила. Желающих
же поучать меня было предостаточно. Причем говорили они как бы от имени
заведения, получая от этого особое удовольствие. Я часто меняла место работы,
но везде было одно и то же. Так прошло несколько лет. Уволившись из последнего
заведения, я почувствовала, что теряю почву под ногами. К тому же и здоровье у
меня стало пошаливать… Впрочем, я никогда не отличалась крепким здоровьем…
Вы ведь меня слушаете, да,
доктор?.. Я уже очень долго говорю… Небось, не знаете, как от меня отделаться,
думаете, ну вот попал, с этой наверняка хлопот не оберешься… Может, вам лучше
отказаться от меня? Впрочем, скорее всего, вы так и поступите. Ведь сегодня
только предварительный прием. А может, вам здесь холодно? Неужели вам каждый
день приходится выслушивать подобные глупости? Интересно, такие пациенты, как
я, у вас бывали? Ну, я имею в виду, которые с места в карьер начинают нести
ахинею, будто только и ждали подходящего момента? Которые непрерывно звонят,
чего-то требуют… Странная у вас работа. Зато, наверное, зарплата хорошая, да? А
вы знаете, каково бывает, когда нет денег? Когда их действительно нет, а не
когда говорят ради красного словца — ах, вы знаете, я что-то совсем обнищал!
Когда радуешься до смерти, если удастся перехватить у кого-нибудь хоть немного
деньжат. И знаешь, что сможешь, наконец, купить какой-нибудь еды и заплатить за
квартиру… А потом все по новой. Сумма долга растет, а ты стараешься не думать
об этом, будто это тебя вовсе не касается, будто это так, не по-настоящему…
Получаешь одно за другим уведомления о задолженности и требования ее погасить,
они становятся все более угрожающими, потом тебе начинают звонить, приходят
какие-то люди… Знаете, есть поговорка: «Не в деньгах счастье». Глупости! Так
могут считать либо те, у кого денег куры не клюют, либо те, у кого их вообще
никогда не бывает. Так называемым «людям со знаком минус» ничего подобного и в
голову не придет… Отсутствие денег лишает человеческого достоинства. Ну я-то
никогда не была образцом порядочности и все же… Испытываешь постоянный стресс.
Думаешь только о деньгах. Ощущаешь себя несчастной, слабой, беспомощной… И это
действительно так. Все время думаешь о том, какое впечатление производишь на
окружающих. В супермаркете, глядя на других покупателей, невольно прикидываешь
— есть ли у них долги или нет. И если нет, как же они должны быть счастливы…
Впрочем… Я вряд ли могу сказать, что так уж счастлива теперь, когда умер мой
дед, которого я ни разу в жизни не видела, и оставил мне все свои денежки…
Как-то мне написал по имейлу один мой старый клиент, мы встретились, пошли в
отель, и я получила за это деньги. Поскольку вид у него был вполне
презентабельный, я осталась довольна… Потом как-то незаметно это стало для меня
основным занятием. Я писала старым знакомым по клубу и продавала им себя… Они
знакомили меня со своими знакомыми, и круг моих клиентов постепенно расширялся.
Поначалу я отказывалась знакомиться с несимпатичными мужчинами, такая уж у меня
была причуда, но потом… Я стала спать со всеми подряд… Тут-то и возник этот Т.
Среди моих клиентов были разные
люди. Большинство — служащие фирм… Впрочем, я не знаю, действительно ли они
были служащими… Я бы выделила два основные типа. Одни, перед тем как приступить
к делу, оживленно болтали, были очень ласковы — то есть явно чувствовали себя
прекрасно, а после того, как все заканчивалось, у них резко портилось
настроение, они замыкались в себе и угрюмо молчали. У других все было наоборот:
до того они вели себя грубо — может, робели, не знаю, зато после становились
очень ласковыми, внимательными такими… Лицемеры вроде вас, доктор, наверное,
относятся к первому типу, я угадала? Ха-ха-ха… Но я всегда имела слабость к
мужчинам второго типа. Как бы это лучше сказать… Мне казалось, что я помогаю им
освободиться от всего дурного… Жалела их, что ли… Ну и старалась, как могла,
это дурное принимать на себя… Вы презираете меня, да, доктор? Ха-ха-ха…
Наверняка презираете. Ну и пусть, мне теперь все равно…
Вы готовы и дальше меня слушать?
Ну вы даете! До бесконечности слушать одно и то же… Но знаете, у меня такое
странное ощущение. Это какой-то даже кайф… Вот так сидеть с закрытыми глазами и
постепенно выкладывать все, о чем я никогда никому не рассказывала… Да, я ведь
начала говорить о Т. …О, он был страшным человеком. Надеюсь, вам, доктор,
известно, что на свете бывают страшные люди? Впрочем, вернемся к Т. …Знаете,
бывают такие мужчины… Они вроде бы и не преступники, во всяком случае, за ними
не числится преступлений, совершенных по глупости, как, скажем, за мной, и их
не отнесешь к этим задавленным бытом и духовно опустошенным субъектам, каких
часто показывают в новостях… Не знаю, как лучше объяснить. Вроде бы и настоящим
злодеем его не назовешь… Откуда он обо мне узнал? Понятия не имею. Какое-то
предопределение, что ли… Вообще, проституцией имеет смысл заниматься только под
чьим-то прикрытием. А если действовать так, как действовала я, то обязательно
раньше или позже нарвешься на какого-нибудь Т…
Да, это, увы, неизбежно… Сначала он вроде бы ничем не отличался от других клиентов. Молча меня раздевал, занимался со мной сексом, платил и уходил. Доволен он был или нет, сказать невозможно, его лицо никогда ничего не выражало. Но однажды он стал выламывать мне руку. Я сказала — перестаньте, больно, но это его не остановило. Сил у него было предостаточно, я боялась, что он действительно ее сломает… Перепугавшись ни на шутку, я закричала, тогда он отпустил руку, но тут же вцепился мне в волосы, словно пытаясь их выдрать, потом стал душить меня. Он все сильнее и сильнее сжимал мне горло, глядя прямо в глаза. При этом у него был совершенно отсутствующий взгляд и лицо оставалось бесстрастным… Такими-то ручищами и до смерти задушить недолго — думала я. Естественно, дышать я уже не могла, но больше всего боялась, что он раздавит мне горло… Едва он ослабил хватку, я отскочила в сторону, зашлась мучительным кашлем, заплакала. А он все с тем же каменным выражением лица навалился на меня сверху и опять стал выкручивать мне руку, казалось, еще вот-вот и она сломается. Одновременно он занимался со мной сексом. Я плакала и отбивалась, но от этого делалось только больнее… «Прекратите», — закричала я, но он сказал: «Ничего, потерпишь, это еще только начало…»
Он был совсем не таким как С. или М. Он ко всему относился, как бы это сказать, безучастно… Делая мне больно, он всегда внимательно следил за выражением моего лица. При этом его собственное лицо оставалось спокойным и совершенно бесстрастным. Он как бы старался выжать из меня мою боль, мое горе… Выжать все горести и страдания, которые таились у меня внутри, выжать все, что только можно было выжать, до самой последней капли… И, что уж тут говорить, наверное, добился бы своего, и я стала бы полным инвалидом…
Когда в следующий раз он заявился ко мне без всякого предупреждения, я отказала ему. Тогда он, лениво размахнувшись, ударил меня, повалил на пол и насильно овладел мной. Потом связал мне руки и принялся фотографировать мое жалкое нагое тело. Все снимал и снимал, никак не мог остановиться. После этого я уже не сопротивлялась. Самое странное, что он всегда мне платил. Причем именно ту сумму, которую я назвала в самом начале, не больше и не меньше…
Все это… удивляет, да?.. Что ж, ничего не поделаешь. Сегодня я все расскажу. Я так решила, когда выходила из дома, я все хорошенько обдумала… Так вот, именно тогда… Или нет, пожалуй, даже раньше. Да, значительно раньше. Ко мне вдруг заявилась моя дочь. Она училась тогда в средней школе. У нее были крашеные волосы, и она была точной копией меня, ну, в смысле, какой я была когда-то… Она стала требовать денег. Это у меня-то, которая совершенно погрязла в долгах и даже вынуждена была заниматься проституцией… Ну, я конечно ей отказала, и она стала кричать — тогда я буду торговать собой, ну что-то в этом роде. Типичный случай испорченного ребенка, а какой еще она могла вырасти в той семье, которую я разрушила? Когда я спросила, как там бабушка, она ответила, что бабушка умерла. Умерла-то она от болезни, но, думаю, я сыграла в этом далеко не последнюю роль. Помимо воли я расплылась в улыбке. Ну вот, уж ее-то, по крайней мере, удалось вогнать в гроб, можно сказать, что жизнь прожита не зря. Да, такая вот мысль у меня возникла. О муже я и спрашивать не стала. И так ясно, что живется ему несладко, достаточно было увидеть дочь.
Сумма, которую она просила, была ерундовая, вполне допустимая для школьницы. А всякие там заявления о том, что она будет торговать собой, это так, лишь бы пыль в глаза пустить, на самом-то деле она совсем еще ребенок. Я ведь как-никак ее мать, и уж такие-то вещи мне понятны. Манерой говорить она напомнила мне свекровь, и, хотя меня это разозлило, мне невольно вспомнились те годы, когда я жила вместе с ними. Да, хорошее было времечко. Разумеется, я имею в виду только себя, не семью. Проявляя определенное терпение и не обращая внимания на семейные дрязги, я могла сколько угодно развлекаться на стороне, встречаясь с теми мужчинами, которые были мне симпатичны. Мне не приходилось ложиться в постель со всякими грязными типами и никаких жизненных трудностей у меня не возникало. Наверное, можно было спросить ее и о свекре. Может, ему тоже недолго осталось… А если так… Да нет, что за праздное любопытство в самом деле…
Проценты были большие и выплачивать их удавалось только понемногу. Я и думать не думала, что придется так туго, ведь я брала в долг не у какого-то там ростовщика. Клиентов у меня постепенно становилось все меньше. Многим было неприятно, что у меня на теле появлялись все новые синяки и ссадины. Но так или иначе я кое-как сводила концы с концами и понемногу расплачивалась с долгами. Честно говоря, ничего другого мне просто не оставалось…
Проституция считается преступлением. Хотя мне это кажется странным, ведь я продаю свое собственное тело или, правильнее сказать, работаю, используя собственное тело… Какое же это преступление? Разве человек не вправе распоряжаться собой? Как вы считаете? И тем не менее мои действия квалифицировались как преступление. В этом смысле положение мое было, скажем так, очень шатким, я чувствовала себя слабой и беспомощной. Человек вроде вас, ну такой добропорядочный, что ли, оказавшись в сложной ситуации, будет вести себя совсем по-другому. Скажем, если у него расстроится здоровье, он обратится в службу социальной защиты, если у него непомерно возрастут долги, наймет адвоката, а если над ним станет издеваться какой-нибудь Т., обратится в полицию. Так ведь? Я же в то время была совершенно неспособна на разумные действия. Да и вообще, всякие там учреждения, полиция, казались мне чем-то… Ну, из другого мира, что ли… Я была далека от всего такого… приличного. Ну не могла я бесстыдно выставлять на всеобщее обозрение свое грязное белье… рассчитывать на то, что кто-то войдет в мое положение и оно изменится к лучшему… Нет, все это было не для меня… Я все решала сама. Собственно, это-то и привело меня к трагическому исходу. Действовать по собственному, причем весьма ограниченному, разумению, весьма и весьма опасно. Если бы я пошла в полицию, рассказала бы там о Т., призналась бы, что занимаюсь проституцией, на этом бы все и закончилось. Не думаю, что попала бы в тюрьму. Вряд ли. Ведь даже о поджоге им ничего не было известно… Но я боялась обращаться в полицию, мне было стыдно, что всплывут мои фотографии… То есть, беспокоясь о каких-то ничего не значащих мелочах, я только ухудшала свое положение. У меня и мысли не было — идти в полицию. Честно говоря, я всегда предпочитала обходиться без нее…
Но какой же это кайф, доктор! Вам, наверное, не очень приятно все это выслушивать, но у меня никогда не было случая вот так вот выговориться… Т. …Так вот, этот Т. дважды в неделю… Вы слушаете, доктор? Дважды в неделю являлся ко мне. Я терпела все его издевательства, давала дочке, когда та ко мне заглядывала, небольшие карманные деньги и следила за тем, как понемногу уменьшается сумма долга. Так вот и жила. Т. больно щипал меня за кожу возле глаз, бил затылком о стену, душил, насиловал… В те дни моим единственным прибежищем был С. Да, тогда я верила, что он мое единственное прибежище. С. был неплохим человеком… К тому же мы идеально подходили друг другу физически. Так было хорошо лежать с ним рядышком после секса… С. преподавал в частной школе. Ему было чуть за тридцать, он коротко стригся. Правда, может быть, он был излишне сдержан и суховат… Он всегда хорошо одевался, не скажешь, что учитель, в общем, производил приятное впечатление… И хотя его неудержимо влекло к такой женщине, как я, в дневное время он в школе объяснял своим ученикам вполне серьезные вещи. Стоило ему поманить меня, я тут же бежала за ним, как собачонка. Я даже говорила: не надо денег, так мне хотелось, чтобы он звал меня почаще. Но он все равно мне платил. Мне это было… неприятно. Да, неприятно. И я все твердила — не надо никаких денег… Тогда он стал мне платить только по десять тысяч йен. И эти десять тысяч отдаляли нас друг от друга. И тем не менее… Вы, наверное, считаете меня дурой? Так себя вести, когда не знаешь как расплатиться с долгами… Ну да, я дура. Но тогда я думала только о том, как бы видеться с ним почаще…
…Когда Т. положил глаз на мою
девочку, я была в шоке. И откуда только он о ней узнал? Понятия не имею. Он
стал требовать, чтобы я свела его с ней. Ну, то есть чтобы я позвала ее к себе,
потом сама бы куда-нибудь ушла, а он тут как тут — ключи я должна была дать ему
заранее. Естественно, я отказалась. Вернее сделала вид, что не принимаю его
слова всерьез и попыталась перевести разговор на другую тему. Но на самом-то
деле все это было всерьез. Я сказала: и не думайте, расплакалась… А он, когда
понял, что я ему отказываю… Посмотрел на меня озабоченно и сказал: «Что ж, раз
так, придется пустить в ход…» Причем с таким видом, будто беспокоится за меня…
Понимаете? Будто он мне сочувствует. А ведь пускать-то в ход фотографии будет
он сам… Нет, может, он и в самом деле сочувствовал мне, зная каково мне будет,
когда мои фото будут выставлены на всеобщее обозрение. Да что говорить, в нем
всегда ощущалась какая-то явная ущербность… Интересно, как бы все
повернулось, если бы я тогда обратилась в полицию? Скорее всего, он просто убил
бы меня на месте. Не преминув при этом позаниматься со мной сексом.
Не могу забыть, какое странное, отсутствующее выражение было тогда у него на лице. Я придумала, как заставить его отступиться. Позвонила дочери и сказала — больше не могу с тобой встречаться, не приходи. Она недовольным тоном спросила: это еще почему? Поскольку истинную причину, то есть что кое-кто ее домогается, я никак не могла ей открыть, то ответила, что выхожу замуж. Я думала, она станет кричать и ругаться, но она просто бросила трубку.
Все это было очень неприятно, но я успокаивала себя тем, что, по крайней мере, достигла своей цели. Т. я решила сказать, что дочка вернулась к отцу, и он не разрешает ей разговаривать со мной даже по телефону. Но едва я начала говорить, он меня ударил. Потом связал и опять принялся фотографировать в разных позах, еще более непристойных, чем раньше. «Зря ты мне не помогла», — сказал он. Потом приговаривая: «Понимаешь теперь, что надо было сделать так, как я просил?» — принялся избивать меня, норовя ударить побольнее.
Да провались он пропадом, подумала я. Ведь если бы его не было, я бы каждый день встречалась с С., потихоньку освобождалась бы от долгов… С. я не стала ничего говорить. Просить его совета я не решилась, все-таки он был не тем человеком, к которому я могла бы запросто, по-родственному обратиться за помощью. Да я на это никогда и не рассчитывала. К тому же он узнал бы, что у меня есть дочь, что Т. меня фотографировал, а этого мне меньше всего хотелось. Однажды, выйдя за чем-то в магазин, я увидела дочку, она стояла рядом с нашей стоянкой машин, в руке у нее был школьный портфель. Ну и разозлилась же я… Я-то из кожи вон лезу, чтобы ее уберечь, а ей наплевать — что хочет, то и делает… Или вы скажете, детей надо жалеть? Скажете это мне, которая в таком же примерно возрасте живьем сожгла своих родителей? Которая, увидев во сне огонь, каждый раз просыпается, ужасаясь собственной жестокости? Ну, я, конечно, задала ей хорошую головомойку. Она была так похожа на меня, какой я была когда-то… Ругая ее, я думала: отвяжись от меня, наплюй на родителей, забудь о том, что они у тебя вообще есть, будь такой, какой была я… Я ругала ее самыми последними словами, ее, которая так тянулась ко мне…
Т. с каждым днем распоясывался
все больше. Он повредил мне плечо, а поскольку страховки у меня не было, к
врачу я обратиться не могла. Однажды, когда Т. в очередной раз издевался надо
мной, я от страха, что он окончательно сломает мое бедное травмированное плечо,
так плакала и кричала, что в конце концов потеряла сознание. У меня потемнело в
глазах, собственные крики доносились до меня как бы издалека… Поле зрения,
по-прежнему затянутое черным, стало сползать куда-то вбок, и скоро слева возник
дом, охваченный огнем… Горело в каком-то микрорайоне, а мои вопли как бы
накладывались на картину пожара… Тут Т. опять набросился на меня, и я очнулась.
Но очень скоро перестала вообще что-либо ощущать. Как бы это вам объяснить… Мне
было больно, но я уже не могла ни плакать, ни кричать… Естественнее,
наверное, было плакать, кричать, но почему-то у меня только очень сильно билось
сердце… Отсутствие какой-либо реакции с моей стороны приводило Т. в
бешенство. «Ах тебе мало?» — приговаривал он и расходился все больше… А я
вглядывалась в его застывшее, лишенное всякого выражения лицо, в его пустые
глаза, и мне хотелось понять, что скрывается там, за ними. Сквозь глаза
разглядеть внутреннюю полость его тела… И мне казалось, что там, — не знаю, как
это лучше объяснить, — ну, словом, есть там что-то очень мне нужное… Что-то
неотъемлемое от человеческой жизни, и, как бы это сказать, что-то такое, что
существует за пределами нашего мира… Я настолько ослабела, что даже к С. ходить
была не в силах. Других же клиентов принимала в полубессознательном состоянии…
Наверное, мне просто было противно. Клиентов становилось все меньше. Если бы не
было Т… Если бы только я смогла уйти от него… Ни о чем другом я не думала. Даже
когда вглядывалась в его лицо… Еще я думала, что он наверняка уже начал
продавать мои фото…
Когда я увидела его с моей дочерью… я была в шоке. Я уже подходила к дому… тут вдруг появились Т. и моя дочь. Я спряталась. Зачем — непонятно… Спряталась и в полной растерянности смотрела на них. Бережно поддерживая ее за спину, Т. открыл дверь. Не знаю, откуда он взял ключ. Дочь явно робела. Т. добродушно улыбался. Раньше я никогда не видела его улыбающимся. И никогда не видела на его лице такого, вроде бы добродушного, но вместе с тем отвратительного выражения… Право же, человеческое лицо… Короче, эта дурочка, наверное, опять меня подстерегала, а Т. заметил ее и сказал: мама дома, пойдем, или что-нибудь в этом духе… Или нет, скорее, было так: дочь приняла Т. за человека, за которого я якобы выхожу замуж… И ведь все же каким-то женским чутьем она ощущала опасность, потому и не решалась входить… Я плохо помню, что было потом. Да нет, помню. Отлично помню. Я не пошла домой, чтобы защитить свою дочь, а остановила такси и отправилась к С.
Это такси подъехало прямо к нашему подъезду. Я, можно сказать, машинально подняла руку, в голове билась только одна мысль — скорее, а то уедет… Даже уже сидя в машине, я не понимала, что, собственно, происходит. Сердце у меня отчаянно колотилось. Задыхаясь, я широко открытым ртом хватала воздух, и в голове крутилось только одно — такси уносит меня все дальше и дальше от квартиры, все дальше и дальше от квартиры, где сейчас находятся Т. и моя дочь. Теперь я смогу уйти от Т. Да нет, не смогу… Надо же, как странно… Даже если я пожертвую дочерью, пожертвую дочерью, как того хотел Т., мне не удастся от него уйти. Все, что я делаю, совершенно бессмысленно. Я снова поступаю так же, как тогда, когда убежала из горящего дома, оставив родителей гибнуть в огне, нет, даже хуже. К тому же мои действия не поддаются никакой логике… И все же… И все же. Альтернативы у меня не было, вернуться домой мне и в голову не приходило. Несмотря на то что я вовсе не желала дочери зла, несмотря на то что мне была нестерпима мысль о том, что она подвергается насилию… Я ведь заранее знала, что поступлю именно так. И теперь представляла себе в подробностях, как все происходит в моей квартире, и у меня мучительно перехватывало горло… Зло предстало передо мной во всей своей огромности, вобрав в себя и то зло, которое совершила я сама, когда сожгла живьем своих родителей… Подъехав к дому, где жил С., я бегом поднялась в его квартиру. Сначала он удивился, да… Но тут же на лице его появилась похотливая улыбка. «Что это вдруг? Ах ты бесстыдница такая…» — бормоча что-то в этом роде, он привлек меня к себе. У меня было такое ощущение, будто мое тело, повинуясь силе притяжения, вдруг переместилось из одного места в совершенно иное. Он прижимал меня к себе, явно не испытывая ничего, кроме похоти, шептал всякие глупые непристойности… Не выдержав, я начала истерически хохотать. Никогда так не смеялась… Он обнимал меня, а я видела огонь, видела как Т. опрокидывает на пол мою дочь, и в голове у меня помутилось. На меня накатывала какая-то непонятная тревога, опять начинало отчаянно биться сердце, но еще миг и жгучее наслаждение пронзало тело. С., лежа на мне, ритмично двигался. Мое разгоряченное тело пылало в его объятиях, мне казалось, что я вот-вот лишусь сознания. На меня раз за разом накатывала тревога, пронизанная жгучим наслаждением. Рисуя себе страшные картины разворачивающихся в моей квартире трагических событий и ощущая себя их участницей, я, громко крича, кончала снова и снова. Подхваченная неистовым порывом, я превращалась в какое-то иное, отдельное от меня, высшее существо… Находясь внутри зла, погружаясь в зло, я становилась единым целым с чем-то высшим, чем я сама, с чем-то более сильным, огромным… Представляя себе Т., всем телом навалившегося на мою девочку, представляя себе ее, плачущую и пытающуюся ему сопротивляться, глядя на пылающий огонь, я выходила за пределы своего «я»… Все теснее и теснее прижималась к С. и сама становилась наслаждением как таковым… Потом я потеряла сознание. Мне казалось, я где-то на улице. Где точно, не знаю, в каком-то странном месте, похожем на школьную спортивную площадку…
Когда я пришла в себя, то обнаружила рядом с собой С., отпускавшего всякие гнусные сальности в мой адрес. Он явно был очень доволен собой, но мне было все равно, что бы он ни говорил… Я попросила сигарету и, глядя в потолок, закурила. С. продолжал изощряться в остроумии насчет моего вида. Глядя на его равнодушно-холодное с правильными чертами лицо, я как бы невзначай сказала: вероятно, полиции скоро станет известно, что я занимаюсь проституцией. К тому времени мне было совершенно наплевать на все. А уж на такую мелочь… Станет ли Т. распространять мои фото, заберут ли меня из-за дочери в полицию… Ничего особенного… Если Т. ко мне придет, хорошо бы его убить. А если не получится, хорошо бы он убил меня. Ничего особенного… Но С. спросил: «С чего вдруг?» — «Да какая разница», — ответила я. С. взял сигарету и нервно затянулся… Лучше бы он с присущим ему хладнокровием сказал что-нибудь вроде: «Не вздумай упоминать там обо мне». Тогда я бы ответила «Ладно», хотя на самом деле, если бы это могло помочь дочери, я бы даже от полиции ничего не стала скрывать… Но он громко спросил: «Но тебя ведь кто-то крышует?» Небось, считал, что проституцию всегда контролируют мафиозные группировки. Мне все это надоело, и я ответила что-то неопределенное. Но от него не так-то просто было отделаться, пришлось соврать, что в помещении той организации, которая меня крышует, был шмон и кое-кого арестовали. Тут С. затушил сигарету, прикурил новую, вылез из-под одеяла и сел на край кровати ко мне спиной. Некоторое время он молчал, я тоже молчала. Потом он спросил: «Но откуда? Откуда они узнают? Я имею в виду — обо мне?.. Я ведь не то, что другие твои клиенты!»
Я смотрела на него с недоумением. «Ну да, я ведь совсем не то, что другие клиенты. Мы ведь с тобой вроде как любовники… Ты сама мне говорила — не надо, мол, денег. Разве не так? Точно говорила. Я прекрасно помню. Правда, я и потом тебе платил, но, так сказать, чисто символически… Да ты и сама это знаешь! И потом, я ведь тебе нравлюсь. Так что я совсем не то, что другие твои клиенты».
Я непонимающе смотрела на него. Несмотря на напускное спокойствие, он явно перепугался и был сам на себя не похож… Во мне вдруг вспыхнула ярость — что за отвратительная мелочность, какое ничтожество, только о себе и думает… Мне стало тошно, я хотела уйти, а он попытался меня задержать. Но делал это иначе, чем Т., его жалкие судорожные потуги были неспособны меня возбудить… Кровь бросилась мне в голову… В глазах помутилось от гнева. Почему-то вдруг возникла мысль: и ради этого я отдала Т. свою дочь… Как можно волноваться из-за такой ерунды? Да что он вообще такое? Чего он собственно хочет? И ради этого я отдала Т. свою дочь… В голове у меня помутилось, в поле зрение попал кухонный нож. С. что-то настырно бубнил, еще надеясь меня уломать.
Его прикосновения были мне неприятны, и я схватила нож. И пырнула им С., этого гадкого, настырного С., все еще что-то бубнившего… С первого раза у меня ничего не вышло, нож только скользнул по его коже, но С., остолбенев, перестал ко мне приставать, и тогда я пырнула его еще раз… Удар оказался не очень сильным, сначала нож словно наткнулся на что-то твердое, потом, преодолев сопротивление зажавших его мышц, мягко вошел в тело. Отпихнув С., я стянула грязное платье, умылась, не обращая внимания на доносившиеся из комнаты жуткие стоны, набросила на себя пальто и выскочила из квартиры. Я не смогла его убить, но ведь его ничтожная жизнь не имеет никакого смысла… Вы так не думаете? Полиция пока еще не пришла за мной, думаю, С. меня не выдал. Небось, сказал, что его хотели ограбить или что-нибудь в этом роде. Мне это без разницы…
…Когда я вернулась в свою квартиру… то некоторое время стояла в растерянности. Никого не было, но в мусорном ведре лежала порванная одежда… Висевшее над кроватью бра было разбито, на кровати валялось скомканное покрывало… некоторое время я непонимающе глядела на все это, как бы еще не осознав, что произошло, потом ноги у меня подкосились, и я рухнула на пол. Странно, правда? Ведь я с самого начала знала, что он изнасилует мою дочь… У меня перехватило дыхание. Кровь прилила к голове, неистово застучала в висках, все поплыло перед глазами… Нет, сказала я себе, этого просто не может быть, глупо так психовать… Горло по прежнему судорожно сжималось, я вдруг совсем обессилела… И тут я услышала чей-то голос. Наверное, это был голос моей матери. Так мне, во всяком случае, показалось. Он звучал где-то внутри головы. Произносил этот голос что-то крайне неразборчивое, я уловила только: пока нет. Странно, правда? Чего — пока нет?.. И еще этот голос как бы ругал меня не за то, что я сделала, а за то, что я позволила себе в сложившихся обстоятельствах потерять контроль над собой, за то, что не умею держать удар… Я повалилась на ковер, чувствуя себя совершенно разбитой… Мне вдруг примерещился устремленный на меня взгляд Т. Сильно заболела голова, как будто кто-то методично и последовательно рвал на мелкие части мои кровеносные сосуды, меня затошнило. Я потеряла сознание… А потом меня опять начал изводить голос. Голос, неразборчиво произносящий слова… Опять мне слышалось что-то вроде «пока нет»… Но чаще — крики… Кричали гибнущие в огне, кричала я, истязаемая Т., кричала моя дочь. Громкие крики переплетались, крутились водоворотом… Потом вроде бы голос матери произнес: пока нет!, еще недостаточно!.. Странно, правда? Чего недостаточно? Того, что я сделала? Или, может, я не довела дело до конца, и кто-то остался неудовлетворенным? Разве я не все делала сама? Ведь вроде бы все, что я делала, я делала по собственной воле? Или же… нет? Почему мать, которая, как известно, умерла… Это же абсурд, разве такое бывает? Этот голос… откуда-то издалека, словно из глубины зрачков Т. …Ах, при одной мысли об этом, становится жутко, просто невыносимо. В самом деле жутко… Да что же это такое? Должны же быть причины! Как им не быть, вы же и слушаете меня, чтобы до них докопаться!.. Ха-ха-ха! Вы слушаете меня так внимательно, доктор. И пусть для вас это всего лишь работа! И пусть даже вы лицемерите! Мы же, доктор, разные люди… Вы ведь совсем не то, что я… В моих-то делах никому не разобраться… И вот что я вам скажу, доктор — все это вранье! Ха-ха-ха! Я ведь смотрела, не отрываясь, как насилуют мою дочь. Смотрела, да еще и с улыбочкой! Да-да, именно так… И это еще не все. Да, не все! Я ведь наверняка держала дочь за руки, пока Т. ее насиловал… А потом еще, и дочь, и всю эту семейку!.. Нет, никакого огня. Тогда-то я просто баловалась. Я сожгла их живьем и глазом не моргнув. Никакой проституцией я не занимаюсь. А дочь и сейчас вполне…
Ну как, доктор, можно мне жить?