Перевод с испанского Марии Игнатьевой
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 4, 2018
Романс о Рождестве Христовом
И когда настало время,
предназначенное свыше,
Он родился в нашем мире,
как жених с невестой, вышел,
сам супругу обнимая.
Та, сияя благодатью,
шла из брачного чертога
и несла его в объятьях,
чтоб укрыться с ним в вертепе
среди тварей бессловесных.
Пели люди — подпевали
сонмам ангелов небесных,
празднуя соединенье
двух влюбленных. Но повитый
пеленой в холодных яслях
плакал Бог, прося защиты.
Эти слезы означали
для невесты Божью милость,
и перестановке новой
мать невольно удивилась:
плакал Бог, как люди плачут,
люди в Боге ликовали, —
а какие их недавно
расстоянья разделяли!
Куплеты души, желающей увидеть Бога
Я живу и не живу,
так что, смерти ожидая,
не до смерти умираю.
1
Сам не знаю, жив ли я,
так без Бога изнываю,
точно кровью истекаю:
нет Его — и нет меня.
Так не жить день изо дня —
умереть предпочитаю,
не до смерти умирая.
2
Эту жизнь, что не живу я,
потому и не живу,
что Твой образ наяву
я не вижу, торжествуя.
Слушай, Боже, что скажу я:
этой жизни не желаю,
не до смерти умирая.
3
Жаль себя мне самого:
«завтра» в очереди ждет.
Мерных дней круговорот —
смерть навыворот, мертво
все без Бога моего.
Только чудом выживаю,
не до смерти умирая.
4
Завидую рыбке пропащей,
попавшей в рыбачьи сети:
она в неминуемой смерти
все-таки смерть обрящет.
Любая погибель слаще
полумогилы, где зря я
не до смерти умираю.
5
Когда Твою благодать
Ты преподаешь в причастье,
тоскую, что я не во власти
Тебя целиком обнять.
И продолжаю страдать,
не видя Тебя, как желаю,
не до смерти умирая.
6
А если, Господи, мне
ты шлешь утешенье — в расплату,
предвидя свою утрату,
горюю уже вдвойне.
У жизни на самом дне,
страдая, как я страдаю,
не до смерти умираю.
7
Вырви меня у смерти,
Господи, дай мне жизни,
возьми меня, покажись мне,
развей мое горе, как ветер,
и разорви мои сети.
Я весь без Тебя пропадаю,
не до смерти умираю.
8
Я оплакивать готов
жизни скорбные страницы,
ведь она так долго длится
по вине моих грехов.
Но Ты скинешь свой покров,
и произнесу тогда я:
жив я и не умираю.
Иные стихи на божественный лад о Христе и
душе
Звучит
рожок над рощей предрассветной,
там
пастушок вздыхает на опушке:
один
как перст, он плачет о пастушке,
он
от любви страдает безответной.
Тесна
печаль и утешенья нет, но
он
слезы льет не потому, что больно,
хотя
болит. И ранит не любовь, но
сознание,
что оказалась тщетной.
Одна
лишь мысль, что он исчез бесследно
из
памяти пастушки ненаглядной,
его
гнетет в долине безотрадной,
он
от любви страдает безответной.
И
произносит пастушок: ай, бедный,
я
зря зову избранницу глухую,
в
душе ее родной не существую,
и
от любви страдаю безответной.
И
он взошел на дерево, и бледный,
раскрыл
объятья рук своих прекрасных.
Он
умер, свесив их крестообразно
и
от любви страдая безответной.
* * *
Поддавшись
властному кличу
любви,
я с кручи сорвался
и
так высоко поднялся,
что слету срезал добычу.
Далекое
поднебесье
такой
показалось близью,
такой
поманило высью,
что
взмыл и в небе исчез я.
Божественное
величье
мне
землю явило мнимой,
любовь
же — такою зримой,
что слету я срезал добычу.
Сказать
ли еще о том, как
все
больше темнело зренье,
как
лучшее приобретенье
я
совершил в потемках?
О,
странный любви обычай —
вслепую
идя вначале,
взлетаешь
в такие дали,
что
слету берешь добычу.
Чем
пламеннее горенье
испытывал
в вышине я,
тем
горестней и вернее
я
чувствовал пораженье.
Небес
не смогу достичь я!
И
так я к земле прижался,
что
так высоко поднялся —
и
слету срезал добычу.
Тысячекрылым
полетом
любви
пронеслась дорога;
чем
выше чаянье Бога,
тем
больше и подает Он.
Я,
наконец, дождался,
и
так высоко поднялся,
что
слету срезал добычу.
Однажды ночью темной
Однажды
ночью темной,
горя
огнем, неведомым вначале, —
о, дивная истома! —
я вышла без печали
из дома, где давно уже все спали.
По
лестнице в бездонной
кромешной
тьме шаги мои звучали.
О,
дивная истома!
Я
вышла в темной шали
из
дома, где давно уже все спали.
Я
шла, презрев соседство
чужих
теней глухих и безголосых.
Мне
в озаренном сердце
в
ответ на все вопросы
сама
любовь была свеча и посох.
Надежное
светило
сквозь
темноту вело меня подспудно
к
Тому, Кого любила, —
вело
сияньем чудным
туда,
где было тихо и безлюдно.
Ты,
ночь, меня водила,
нежнее,
чем рассвет. Неразделимо
ты,
ночь, соединила
любимую
с любимым,
дышавшую
и ставшую Одним Им.
И
я Его навечно,
а
для других закована в оковы;
Он
задремал беспечно
от
голоса родного
и
веера из деревцев кедровых.
С
порывом ветра схоже,
в
тот миг, когда к Нему я наклонилась,
вдруг
прикоснулась к коже
божественная
милость,
и
жизнь моя во мне остановилась.
Ни
человечий оклик
не
слышу я, ни криков петушиных:
гляжу
на милый облик.
Весь
мир, как паутина,
ушел
под сень сомкнувшихся кувшинок.