Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 12, 2018
Памяти Петра Вайля
Приятно, нахватавшись по верхам, ввернуть в очерк об Италии словосочетание «раскрепованный антаблемент» — этого я делать не буду.
Никаких молодых грез именно об Италии я за собой не числю. У меня, подозреваю, как и у подавляющего большинства сограждан интеллигентского сословия, с шестидесятников начиная, стойкой idée fixe была вообще заграница, особенно, как говорилось во время оно, «капстраны» — США главным образом.
Первый раз нашими проводниками по Италии стала чета Вайлей – Петр и Эля, шел 1996 год.
По невежеству и невежественной категоричности я допустил тогда такое количество ляпов, что впору поспешно выдумать какого-нибудь имярека и свалить на него собственный позор — так начинающий поэт, протягивая мэтру рукопись, плетет небылицы о приятеле, который-де пишет, но стесняется показывать свои вирши.
Наутро по приезде в Рим Вайль предложил начать с Форума.
— Стóит ли? — спросил я, потому что в моей памяти тотчас появилась тусклая черно-белая фотография со спичечный коробок из учебника истории для 5-го класса. Уже через час и блеск, и величие, и затхлый запах руин вразумили меня. Навсегда запала в память, как это нередко случается, сущая малость, вполне, по ощущению, в римско-имперском духе: ящерица на горячем гранитном обломке, тоже будто каменная, невозмутимо давилась огромной дергающейся стрекозой. И вообще смешение одушевленного с неодушевленным не раз сбивало в Риме с толку — скажем, черепаха, которую ты по аналогии с черепахами фонтана на Пьяцца Матеи принимаешь за маленькое изваяние, при твоем приближении с мелодичным всплеском плюхается с парапета в пруд.
Форум, как никакая другая из известных мне достопримечательностей, не растерял изначального пафоса и исправно превращает нескончаемые толпы обвешанных фото и киноаппаратурой туристов в слоняющуюся, галдящую и глазеющую чернь, будто на дворе времена цезарей.
Наверху над Форумом — кучка зевак, я протиснулся. Седой долговязый чудак за семьдесят в добротной туристической сбруе улыбается, приобняв усталую белобрысую спутницу. К другому его плечу прислонен крест в натуральную величину, правда, на одном опорном колесике. Паломники?
Но промахом с Форумом дело не ограничилось. Днем позже на Пьяцца делла Ротонда, кивнув на размером с Большой театр портик с колоннадой, въехавший на средневековую площадь, я уточнил с видом знатока: «Муссолиниева работа?»
— Никак нет, — оторопело возразил мне Вайль, — Пантеон, извини, второй век нашей эры.
Стыд и срам, конечно, но как быть, если коринфские колонны и прочие красоты декора связаны в моем восприятии, прежде всего, с ВДНХ и Московским метрополитеном им. Ленина!
Помню острый укол зависти к соотечественникам-эмигрантам, испытанный мной внезапно и впервые в ту поездку: Вайль узнавал по прошествии многих лет кафе и владельцев антикварных лавок, перемежал римскую экскурсию давними историями вполне личного характера — вот этого биографического измерения я почти лишен за границей раз и, скорее всего, навсегда.
Хотя скромная пожива памяти в считаные минуты отхода ко сну все-таки имеется: полная — глаз не оторвать — луна над платанами вдоль набережной Тибра и завораживающий, будто из оркестровой ямы, грохот цикад ночью над Форумом или, само собой, вечерние прогулки «кремнистым путем» вблизи замка, о которых ниже.
Больше я таких вопиющих оплошностей не допускал. Разве что простительные: как-то из окна поезда принял за снег грязно-белую каемку поверх окрестных гор, но меня поправили, что это — мрамор, мы проезжали Каррару.
Дневник, увы, я начал вести лишь год спустя, поэтому воспоминания о первой поездке в Италию (потом их было еще несколько) туманны и отрывочны.
Во Флоренции Вайль настойчиво завел меня в церковь, имеющую какое-то отношение к Данте (мой товарищ, эрудит не мне чета, ценил культурные подробности). Сразу бросилась в глаза довольно странная паства: сплошь молодые мужчины средиземноморского типа и вида — брюнеты с трехдневной щетиной, белый верх — черный низ; итальянцы итальянцами, если бы не взгляды исподлобья, которыми они, будто на российской танцплощадке в какой-нибудь дыре, провожали нас, новичков. Сделалось не по себе, и мы вышли наружу. Неугомонный Вайль спросил у церковного сторожа, кто эти угрюмые прихожане. «Албанские беженцы, — ответил сторож, — им по воскресеньям положено ходить в церковь».
А в Венеции за утренним кофе мы стали гадать, чьи вопли мешали спать. Оказалось, что Вайль, ночью стоя в халате на пороге нашей квартиры, криками «Basta!» и «Silenzio!» несколько даже по-тютчевски призывал к порядку расшумевшихся в темноте недорослей.
***
В следующий раз я очутился в Италии тринадцать лет спустя, причем на месяц с гаком. N, художник и хороший знакомый, получил приглашение в своего рода дом творчества для художников, музыкантов, литераторов и т. п. и по доброте душевной присоветовал начальству и меня. Обитель «трудов и чистых нег» располагалась в Умбрии в замке XVвека.
Так что ниже — выдержки из моих дневниковых записей почти десятилетней давности, приправленные нынешними соображениями и комментариями.
9 августа 2009. Прилетел, и сразу поехали к морю — за Остию. Зной. Чистый пляж. Нудисты. Причем, по моим одноразовым наблюдениям, охотно оголяются стройные женщины и жирные колченогие старики, выставляющие на всеобщее обозрение свое хозяйство. Ресторан «Средиземноморье». Луна на ущербе. Кайма огней спереди и сзади по границе моря. Официанты — румыны. На обратном пути — мужчины в блядских женских одеждах, сигналящие с обочины фонариками (человека три вдоль дороги). Дома открыл ставни — шумная ночь: молодежь в двух кафе внизу на перекрестке.
10 августа. Заблудился, по обыкновению, и вдруг наобум вышел на Пьяцца де’ Массими с «гоголевской» колонной…
Через два года упомянул это место и возникшие здесь литературоведческие домыслы в стихотворении:
Вот римлянка в свои осьмнадцать лет
паркует мотороллер, шлем снимает
и отрясает кудри. Полнолунье.
Местами Тибр серебряный, но пробы
не видно из-за быстрого теченья.
Я был здесь трижды. Хочется еще.
Хорошего, однако, понемногу.
Пора «бай-бай» в прямом и переносном,
или напротив: время пробудиться.
Piazza-de-Massimi, здесь шлялись с Петей
(смех, а не «пьяцца» — черный ход с Навоны),
и мне пришло на ум тогда, что Гоголь
березу вспомнил, глядя на колонны,
а не наоборот. Так и запишем.
Вот старичье в носках и сандалетах
(точь в точь как северные старики)
бормочет в лад фонтану.
А римлянка мотоциклетный шлем
несет за ремешок, будто бадейку
с водой, скорее мертвой, чем живой.
И варвар пришлый, ушлый скиф заезжий
так присмирел на склоне праздной жизни,
что прошептать готов чувихе вслед
«Хранят тебя все боги Куна…»[1]
Вот этот знаменитый пейзаж из «Мертвых душ», который имеется в виду: Белый колоссальный ствол березы, лишенный верхушки, отломленной бурею или грозою, подымался из этой зеленой гущи и круглился на воздухе, как правильная мраморная сверкающая колонна; косой остроконечный излом его, которым он оканчивался кверху вместо капители, темнел на снежной белизне его, как шапка или черная птица…
Годы спустя я с приятным удивлением нашел то же предположение у Набокова.
11 августа. Утром выехали в замок и по пути завернули в городишко Тоди. N купил в антикварной лавке здоровенную аптекарскую вазу (из-под цветной воды).
Первый ужин в замке — понятный наполовину треп благовоспитанных людей. Мои хоромы: две огромные и по площади и в высоту комнаты с видом на зеленые горы.
12 августа. Ходил искать пруд. Жара, подсолнухи и кукуруза на выпуклых холмистых полях. Детский запах зноя, Украины и проч.
Два новеньких… Забавно видеть, как из стерилизованно вежливых незнакомцев выкристаллизовываются маленькие общности по тайным слабостям и пристрастиям. Нэнси — явная алкоголичка: с вечера она прелестна, с утра идет пятнами и некстати улыбается. Знакомые материи.
Курит в замке только владелец — старенький граф, когда изредка наведывается.
Мне живо вспомнился такой же фарфоровый старичок — отпрыск обездоленного революцией знатного русскогой рода, князь Г. Он, вероятно, для придания всему почину аристократического лоска, участвовал в довольно фантасмагорической литературной гастроли. Предводитель поездки, обрюзгший комсомолец хорошо за пятьдесят, с особым сладострастием выговаривал «Ваше сиятельство», распахивая перед высоким парижским гостем дверцу видавшего виды мерседеса. Князь, казалось, не проронил ни слова за всю фестивальную неделю, но на прощальном банкете требовательно постучал черенком вилки о бутылочное горло, добился тишины, встал, приосанился и произнес:
Пью за здравие больных,
За свободу пленных,
За хорошеньких девиц
И за нас, военных!
Повеяло штабной рутиной позиционной войны. Впрочем, я, как водится, зарапортовался.
14 августа. Еще новенький, вернее, муж одной из здешних писательниц, американки. Он итальянец, которого в десять лет родители увезли в Америку. Узнав, что я русский, гость обнаружил удивительную начитанность: вспомнил из «Хаджи-Мурата», как солдат курит, вырыв ямку в земле и продев в нее чубук.
16 августа. Перуджа отложена. Вместо этого ходили с N пешком к развалинам крепости, а после — на маленькое местное кладбище. Зной, гравий, склепы в три-пять этажей, как купейные полки. Зачем-то списал имена и даты под размытой фотографией двух стариков:
Ann Quartucci (1875–1949)
Luigi Benedetto (1845–1937)
Рядом — свежие цветы в стеклянной вазе, обложенной для устойчивости кирпичами.
Вечером (поскольку воскресенье и кухня выходная) большинство насельников ушли в ресторан в Умбертиде, а мы с N довольствовались своими припасами. Он сделал два итальянских салата: из аниса и помидоров с сухарями и ветчиной.
18 августа. Вчера ездили в Ассизи. Я был там с Вайлем тринадцать лет назад. По словам N, после землетрясения на восстановление Ассизи с миру по нитке собрали такую сумму, что хватило не только на реставрацию фресок Джотто, но и на обновление всего города, что пошло ему во вред: он приобрел вид «культурной достопримечательности». И все равно… Фонтаны и каменные ванны для стирки, каменные улицы-лестницы вверх-вниз, в арке фреска XVI века: среди прочего — ссущий черт, которого некто тянет за хвост, и сидящий в кресле кобель с огромной эрекцией. Я решил, что изображен ад, но N сказал, что картинка вполне мирская.
Между тем в этом доме творчества довольно дурацкий режим, который мешает сосредоточиться. С утра постирушка, потом на ланч заявились и щебетали какие-то гастролирующие ирландские поэты, в три — у меня в номере индивидуальная, как и у каждого из постояльцев, фотосессия (фотограф — красавица итальянка с кольцом в носу), в 6.30 — презентация южноафриканца… Пионерский лагерь какой-то: мероприятие на мероприятии.
19 августа. С утра собрались в Губбио. Заминка с автомобилем, но в конце концов поехали. Сперва по пути свернули в Читта-ди-Кастелло (Подольск, в сущности). В одной церкви — картина Вазари, двухтомные жизнеописания которого я купил в букинистическом в 9-м классе, решив заделаться интеллектуалом.
Каменные города без деревьев на улицах, светлый камень, траченный временем. Произвольная кладка: камни, кирпичи, бой, от чего замечательная пестрота. Лишайник на стенах, будто старческая гречка. Зной, яркое небо, светлый камень — и тени в дверных проемах и арках кажутся угольно-черными.
Собственно Губбио. Прекрасный в три-четыре яруса город. Сначала поднялись на фуникулере на самый верхний ярус к герцогскому замку. В нишах церкви мощи святых и блаженных — мне по грудь, сморщенные, с какими-то зверушечьими ручками и лицами. Патио и галерея герцогского дворца. После спустились ярусом ниже. Панорама. Выпили по второму кофе. Еще ярусом ниже — блистательная прямоугольная площадь, не очень людно, много маленьких собачек на поводках. И уже вовсе на спуске — как гром среди ясного неба — американский кочевой джаз-банд в оранжевых безрукавках и джинсах, человек 12-15 строем, в шеренгу по трое, сплошь духовые и ударные, двинулся вниз, увлекая за собой зевак, включая нас. Играли одну и ту же мелодию «Роллинг стоунз» — «I can’t get no satisfaction», посетители уличных кафе повскакали с мест, толпа росла и прибывала… Молодые францисканцы, с неподдельным участием на ходу притопывали и прихлопывали в такт музыке.
20 августа. Дорога в Урбино по серпантину и сквозь длинные тоннели. Герцогский дворец. Запах сажи из средневекового камина с зевом в человеческий рост.
Ланч в остерии. Я сидел на «американском» конце стола, и коллеги-американцы резвились и ностальгировали под американскую ретропопсу, которую крутили в заведении.
По приезде смотались в Умбертиде. Затрапезный и оттого вдвойне славный городок: тут и стильная ж/д станция, и пустырь за церковью, очень по-кирилловски[2] поросший муравой. Ландшафт сновидения. Улицы Карла Маркса, Юрия Гагарина, Джона Кеннеди…
На окраине, говорят, есть блядская точка.
Дома рано ушел спать, но не мог уснуть, потому что на танцплощадке, внизу в долине, крутили музыку, иногда в точности ту же, что и в моем детстве и отрочестве. Кому-то сейчас семь или двенадцать.
22 августа. Сегодня здесь проездом чета славистов. Муж занимается чтением в России, сейчас — кругом чтения Николая I и его семьи. Выпытал у него, как называется роскошное дерево, под которым я приспособился сидеть с ноутбуком: он сперва сказал, что quercia — дуб, а после моего протеста предложил leccio — каменный дуб.
Я сверился с Интернетом, похоже на правду. А уже через день-другой чуть не подпрыгнул над книгой от радости: …играющая толпа стен, террас и куполов, покрытая ослепительным блеском солнца. И над всей сверкающей сей массой темнели вдали своей черною зеленью верхушки каменных дубов из вилл Людовизи, Медичис, и целым стадом стояли над ними в воздухе куполообразные верхушки римских пинн, поднятые тонкими стволами (Гоголь «Рим»).
Совсем не считаю Гоголя мыслителем, но вот такое его соображение мне очень нравится: Смотрите на пользу, а не на красоту. Красота сама придет. Пример вам города: лучше и красивее до сих пор города, которые сами построились, где каждый строился по своим надобностям и вкусам; а те, которые выстроились по шнурку, — казармы казармами… В сторону красоту! («Мертвые души», II часть)
Но подозрительна истина, не знающая исключений. Из трех «амстердамов» — собственно Амстердама, Нью-Йорка и Петербурга — последний выстроен как раз «по шнурку», и ведь хорош! Ансамблевый, как Париж, но не буржуазный, а с приветом. Какая-то нежилая красота — безучастное совершенство, то ли природы, то ли шедевра искусства, напрочь равнодушных к твоему присутствию.
24 августа. Сегодня ровно год Петиного впадения в коматозное состояние[3].
27 августа. Вчера после ланча супруги Л. позвали меня с собой в Сполето. (Он — американец, еврей, адвокат, на свой страх и риск защищает обманутых акционеров. Двухметровый бритый паганель, снимающий показания наладонного компьютера даже на салфетку в ресторане — ничего, кроме дела, его не интересует. Еще, впрочем, каратэ.) По дороге Л. хотели передохнуть в Тоди, но поскольку я уже был там, сошлись на совершенно произвольном и нетуристическом местечке Акваспарте. Тем показательней! Красота здесь норма: городишко на ять. Плакаты коммунистов (их вообще немало в Умбрии).
Сполето — большой город. Запарковались с трудом. Меня, забалованного здешними видами, покоробили строительные краны и вообще обилие реставрации. Сунулись было в римский театр, но я дал задний ход, когда оказалось, что просмотр платный – уже видел нечто подобное в Иордании и где-то еще. Крепость, цель нашей поездки, закрывалась, но мы нашли по путеводителю знаменитый акведук: диво дивное. Гигантские арки над пропастью, поросшей лесом. Огромные тени от проемов акведука на закатном солнце.
Много монументов (то в одном городе, то в другом) жертвам Первой мировой войны. А в России ее как и не бывало. Чтобы не отвлекала от Октября.
29 августа. Я предложил поехать куда-нибудь купаться. Ехали почти наугад гористо-лесной дорогой в сторону Тразименского озера. По дороге, на серпантине, заметили глубоко внизу красивые руины крепости. Решили глянуть вблизи. Боргетто Рокка-ди-Пьерле — что-то вроде городища. Чувство, какое испытываешь в российской глухомани: деревенский запах, квохчут куры, брешут псы. Любопытные (но приветливые!) взгляды вдогонку, корявые старики в сандалетах, надетых на носок. Огромная полуразрушенная башня, увитая плющом; заглянули внутрь через зарешеченное окно. Внутри вымахало дерево, и вся стена изнутри, как и снаружи, в чем-то вьющемся. Неподалеку отличный горный отель на пять-шесть номеров — такой же в прошлом «кремль», но отреставрированный. Кормить без предварительного заказа нас вежливо отказались, но пива дали. Вокруг и около этого приюта преспокойно бродят кабаны, поджарые, величиной с дворнягу. Спустились в долину, в городок Меркатале, и сели на улице за столик траттории “Mimmi”. Сумерки, желтые, как на детских рисунках, фасады двухэтажных домов, ставни закрыты, полное безлюдье, причина которого — трансляция футбола, доносящаяся из-за ставен. ½ луны, кувшин красного вина, вкусная жратва… Невероятно!
31 августа. N нашел почти наобум на карте местечко, где родился Микеланджело, — туда и направились безо всяких обязательств. Забрались в горы, стало существенно свежее, лес грабовый и буковый, темно-зеленое аквариумное освещение. Виды — самые невообразимые. Я скомандовал себе «вольно»: можно не запоминать, а выдумывать по максимуму — все равно будет мало. Внизу — большое кривое озеро. Наудачу свернули по стрелке в Santuario Francescano della Verna (Францисканское святилище Ла-Верны). Огромный монастырь на отвесных замыленных очертаний скалах вокруг пещеры Св. Франциска. Все очень ухожено; столпотворение, но благообразное. У входа (как и у нас перед Савва-Сторожевским монастырем) торговля всякой ремесленной всячиной и экзотической снедью. Купил баночку трюфелей за 10 евро — подмешивать в макароны. На выгоне при подъезде к аббатству — стадо белых буйволиц врассыпную, а ниже — отара овец и козлов с бубенцами, пастух в шортах и два игручих пастушеских белых больших щенка породы «маремма».
Добрались до Капрезе, где родился Микеланджело. Церковь Св. Иоанна Крестителя XIII века, здесь он был крещен. Пока N по моей просьбе фотографировал меня у церковного портала, подъехал маленький автобус, из которого вывалились десятка полтора душевнобольных. Взрослые, суетливые, торжественные. Расположились для группового фото на церковных ступенях. Женщина за сорок с большой прижатой к груди тряпичной куклой с резиновой головой (из тех, что находят на русских дачных чердаках) в сильном волнении приглаживала свободной рукой короткую стрижку и привставала на цыпочках, стараясь попасть в кадр. Другая, молодая женщина, по подсказке воспитателя или врача попробовала было примоститься на корточках на переднем плане: хотела сделать это залихватски, но потеряла равновесие и плюхнулась на попу. Душераздирающее зрелище. Но ведь их возят!
В здешних стремительных сумерках добрались до Ангьяри. Краше я ничего не видел, впрочем, так здесь кажется постоянно. Я, представитель цивилизации садоводческих товариществ, по собственному опыту знающий, каково это — проложить через 6 соток дорожку из песчаника, о которую бы не спотыкалась тачка, постоянно прикидываю затраты труда на эти горные городки-соты, на искусственные террасы под поля и т. п. И все это дело рук народа с самой праздничной и легкомысленной репутацией!
Закат, грязно-желтые изумительные дома с затворенными ставнями, камень-камень-камень, рябой, в крапинку, замечательно пестрый. Ткнулись на центральной площади в одно заведение, в другое — только паста и пицца. А нам охота чего посущественней. Поднялись на уличный марш и нашли открытый разлатый ресторан прямо в сквере. Взяли по тарелке мяса с грибами, по помидорному салату, пива. За соседним столиком местные жирные тетки тихо-мирно глушили красное вино. Удивляет, что могут сидеть два молодых мужика, в трениках, с трехдневной щетиной, вполне понятного вида, и вдумчиво есть, уговаривая под обильную закусь… 0,7 минералки.
Уже в темноте, на ночь глядя, заехали в Читта-ди-Кастелло, поскольку прослышали про тамошнюю ярмарку (или фестиваль, по-здешнему). Там дело шло к концу, но еще было, на что попялиться. Ремесленники в средневековых национальных костюмах вращали гончарные круги, плели корзины, красили шерсть, варили мыло, ковали ножи, плели кружева, готовили допотопным образом всякую еду. Даже проститутки сидели на ступеньках под вывеской «Bacco i Venere» в старинных одеяниях. Потом, с хохотом задирая прохожих, под барабанный бой прошла по ночным улицам процессия в масках и на ходулях с двумя оторви и брось девками во главе. Толпа, но никакого страха не испытываешь — в воздухе жизнерадостность. Я вспомнил, как стал свидетелем празднования «Алых парусов» в Петербурге — специального торжества для выпускников. Все живое прячется, город на целую белую ночь отдается на милость пьяных орд.
Впрочем, бывалый европеец N заметил по поводу умилившего меня фестиваля, что при Муссолини с фольклорными представлениями дело обстояло еще лучше.
Строго с последним днем лета ночами стало прохладней: сегодня первый раз под утро натянул на себя одеяло — до сих пор обходился простыней.
3 сентября. Вчера утром обитателей замка разбудила ружейная пальба: видимо, начался охотничий сезон, из окна я видел, как над зарослями взмывали в воздух куропатки.
Вчера же всей гоп-компанией ездили в Ассизи.
Ланч в пригороде Ассизи в ресторане самообслуживания. Мои застольные визави были сильно удивлены, узнав от меня, что Горбачев многословен, бессвязен и говорит с провинциальным акцентом. Для них он – златоуст.
Сегодня в замке с утра суета и мелькание швабр: приезжает американский культурный атташе в Италии.
4 сентября. Вчера был вечер Х. — негритянское пение. Мне понравилось.
Потом — пышный ужин. Директриса сперва сказала здравицу в честь бенефицианта Х., потом поблагодарила своих помощников и лишь в последнюю очередь помянула высокого гостя — атташе. Мне это чуднó: сиди какая-нибудь такая же шишка за российским официальным столом, все бы, скорей всего, вились вокруг него.
Чувствуется осень и смеркается все раньше и выразительней. Вчера коротко гулял в полнолунье: черные тени от кипарисов, мертвенного цвета пологое кукурузное поле.
6 сентября. Вчера в 9.00 в Ареццо. Я был нехорош, два-три раза прикладывался (сначала на полпути — рюмка граппы и уже в Ареццо — два бокала вина и пиво), но держался. Многолюдная барахолка. Купил африканский ставень и шар для игры в «бочче», черный, в ссадинах, тяжелого дерева. По возвращении ходил «кремнистым путем» — из тех прогулок, что уже не забуду: шелест сухих стеблей кукурузы, дуплистые оливы, подсолнухи сплошь черные, как обгорелые. Выучу наизусть каждый фрагмент пути, чтобы в Москве перед сном «гулять». Дважды, поднимаясь по проселку, прокричал «бонджорно» незнакомому дядьке, стоящему возле приткнувшейся в кусты легковушки, и удивился, что его перекосило; потом сообразил, что он — охотник в засаде, и мои приветствия ему вовсе ни к чему.
Наворовали с N кукурузы на обед, оказалась совершенно несъедобной — мучной сорт. Потом лазили в часовню при замке. Старье, церковные одеяния и утварь, какашки летучих мышей.
Сильный ветер, и по всему замку ухают двери под сквозняками: то одна бабахнет, то другая — аж побелка с потолка сыплется на каменный пол.
10 сентября. Доехали до монастыря, который едва виднеется из моего окна. Чуднó, будто очутились в России: на территории бездействующего монастыря — автобаза. Неподалеку — славный терракотовый памятник тенору Джильи, чуть выше человеческого роста. Просто так, Джильи даже не здешний уроженец. Просочились на территорию монастыря-автобазы, благо был обеденный перерыв и работяги разбрелись. Побродили, озираясь, по пустым замусоренным бывшим кельям, в одном помещении сушились непонятные прокладки, похожие на круглые половики с дыркой посередке. Тем временем N надыбал какой-то грязный широкогорлый сосуд литров на восемь. Сказал, что это ручной работы старинная винная бутыль, которую он приспособит под вазу для цветов. Когда я глянул на нее вечером, уже отмытую, я крякнул от зависти: кривая-прекривая посудина зеленоватого стекла.
В связи с этим странным монастырем-автобазой я подумал, что, докатись Красная армия до Италии, какая бы здесь вплоть до развала соцлагеря в конце 80-х царила грузинско-болгарская курортная мерзость запустения: знакомая наизусть, постылая и своя — бетонный долгострой, грязища, разливная и бутилированная кислятина с осадком, поддатые горняки-сибиряки-передовики по путевкам и курсовкам, запах общепита, волейбол в кружок и с женским повизгиваньем…
Потом поехали наугад, затесались в какую-то высокогорную глушь — глаз не оторвать: огромные многоярусные ямы воздуха, горизонты, горизонты, горизонты.
Ночью в комнату снова влетела летучая мышь.
13 сентября. Визгливые маленькие черные собачки в вольерах на задах замка, как я сегодня выяснил, предназначены для охоты на трюфеля. В округе – брех этих песиков.
15 сентября. Встал в 7.00. Курил на крыльце замка, укрывшись от дождя, когда со сложенным зонтом из комнаты Нэнси вышел Z., композитор. Минутное замешательство. Ай да Нэнси! Взыграла беспричинная мальчиковая ревность!
Ближе к полдню я сделал запись в гостевой книге и рассчитался за услуги. Время откланиваться.
***
Кажется, что некоторые города можно с завязанными глазами узнать по звуку: в Венеции это — тарахтенье колесных чемоданов по плитам мостовой и щелканье фотозатворов. А в летнем Петербурге — экскурсионный галдеж зазывал и гидов, усиленный громкоговорителями и отражаемый несметными речками и каналами.
Впрочем, можно и по запаху: Нью-Йорк пронзительно пахнет восточной стряпней, на которую не пожалели карри, а Венеция — рыбой, точнее — магазином «Рыба» на правительственной стороне Можайки. Там неподалеку «Аптека», где я уже более полувека назад тайком косился на презервативы в витрине и куда бегал за кислородной подушкой, когда отцу делалось нехорошо с сердцем.
Проверено: в самых прославленных городах мира — в Лондоне, Нью-Йорке, Венеции — с особой жалостью вспоминаешь родителей: прожили жизнь и НИ РАЗУ не сфотографировались у львов Трафальгарской площади, на Бруклинском мосту или на Сан-Марко!
Сесть на лавочку в каком-нибудь первом попавшемся дворе или сквере; закурить или не курить, если бросил по состоянию здоровья. И думать снова и снова: «Господи, как быстро это все подошло к концу!..»
[1] Позже я посвятил это стихотворение переводчику и поэту Евгению Солоновичу.
[2] Имеется в виду Кирилло-Белозерский монастырь, где я жил и работал летний сезон 1975 г.
[3] Петр Вайль (1949–2009) — скончался 7 декабря 2009 года, на 61-м году жизни, в Праге, проведя перед смертью более года в состоянии комы.