Вступление к новому изданию “Шерлока Холмса”. Перевод Т. Казавчинской
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 1, 2018
Доктор
Ватсон не записывает истории, он с нами разговаривает. С эдвардианской
учтивостью, у тлеющего камелька. Голос у него ровный — без взлетов и падений. Ясный, энергичный, как и подобает случаю. Голос далеко не
глупого колониального британца — в твидовом костюме, пребывающего в мире с собственной особой. Обладатель костюма вволю
попутешествовал. Поколесил по свету, что называется, понюхал пороху. Но за границей
так и не прижился. Он отличный малый,
верный до самозабвения, храбрый, как лев, на таких,
как он, земля держится… Подходят все трюизмы, но сам он вовсе не банален.
Тонкие
чувства приводят доктора Ватсона в смущение. В искусстве он не силен. Зато, как
и его создатель, он один из лучших рассказчиков, каких только знал мир. В тех
редких случаях, когда он уступает сцену Холмсу, мы ждем, когда он вернется.
Холмса, сложного, блестящего, стремительного, неуемного, небезопасно оставлять
одного. О нет, он в полном порядке. Отлично маскируется, умеет залегать на дно,
гримироваться так, что мать родная не узнает, притворяться мертвым или
умирающим, прочесывать опиумные притоны, вступать с Мориарти
в рукопашную на краю уступа, обводить вокруг пальца кайзеровского шпиона. Но
все это не меняет главного — того, что сам по себе он лишь половина личности, а
полной становится, лишь когда верный Ватсон вновь
берет повествование в свои руки.
Слава
богу, ни кипы ученых трудов, ни глубокомысленные диссертации чиновников от литературы
не могут объяснить, почему один авторский голос нам слаще другого. Отчасти это
вопрос доверия, отчасти — вопрос хороших или дурных манер рассказчика, отчасти
— его авторитета или отсутствия такового. И отчасти — вопрос красоты, но в
очень малой степени, совсем не в той, в какой бы нам хотелось. Я жажду, чтобы
меня очаровали как читателя, причем с первых же строк или уж никогда, из-за
чего на моих полках теснятся ряды книг, бог весть
почему брошенных на двадцатой странице. Но если уж я поддался авторским чарам,
дело сделано. С самого детства Конан Дойл приобрел
надо мной власть. Я люблю его бригадира Жерара, и его cвирепого пирата Шарки, и его профессора Челленджера,
но больше всего я люблю Холмса и Ватсона. Такую же власть он обрел над моими
сыновьями, и я с удовольствием наблюдаю, как мои внуки один за другим подпадают
под его обаяние.
Загляните
ненароком в творческую лабораторию писателя, и поначалу вы испытаете
разочарование: ни изысканных оборотов, ни редкостных прилагательных,
разбросанных по странице, ни завораживающих психологических откровений. Но зато
перед вами своего рода совершенство: совершенный баланс диалогов и описаний,
совершенный выбор характеров, cовершенное
распределение действия по времени. Немудрено, что Конан
Дойла, в отличие от других великих повествователей девятнадцатого и начала
двадцатого веков, практически без потерь переводят на любой язык.
Профессиональные
критики никогда не могли разгромить Дойла и никогда не смогут. Можно было
глумиться над его спиритизмом, над его неразборчивой любовью ко всем научным
открытиям подряд, можно было хулить позднего Холмса: он-де выродился и уже
совсем не тот, что раньше. Но никто не обращал внимания на критиков ни в его
время, ни сегодня. Сейчас, как и тогда, водители такси, государственные мужи,
ученые и уличные мальчишки сидят у его ног, как зачарованные, — что доказывает,
если бы требовались доказательства, что за скупостью языка скрывается великая
терпимость — приятие человека во всей его сложности. Даже в его времена у Дойла
было множество подражателей, неизменно и во всем уступавших ему, но
преуспевающих. Если по какой-то невероятной случайности кто-нибудь из них
сподобился бы придумать ужасного профессора Мориарти,
готов поспорить, что Мориарти превратился бы в
коварного еврея. Придумай его Джозеф Конрад, он был бы озлобленным балканским
радикалом, зацикленным на уничтожении индустриального общества. Но у Конан Дойла не было на душе подобного бремени. Он знал, что
зло способно жить ради самого себя. И не нуждался в ненависти и предрассудках —
был достаточно умудрен жизнью, чтобы не клеить ярлыки на дьявола.
Задумайтесь,
как искусно помещает он читателя между двумя своими протагонистами. Холмс —
гений, бесконечно нас опережающий, и мы знаем, что никогда нам не догнать его.
Да и зачем? Это и не нужно. Но не падайте духом: мы на милю опережаем еле
ковыляющего простоватого доктора Ватсона! И что же в результате? Читатель, к
своей радости, располагается между двумя главными героями. Есть ли в популярной
литературе лучшее соответствие тому, что Томас Манн звучно окрестил
противостоянием художника и обывателя?! В Холмсе, о чем нам никогда не дают
забыть, воплощено стремление художника к саморазрушению. Ватсон же постоянно
напоминает о присущей нам любви к социальной стабильности.
Неудивительно,
что пара Холмс-Ватсон вызвала к жизни больше подражаний, чем любой другой
литературный дуэт. Современная полицейская драма прибегает к нему снова и
снова. Они, и только они, ответственны за кинофильмы, где действуют напарники.
Нынешние триллеры тоже много потеряли бы без них. Не будь Шерлока Холмса, мог
ли бы я придумать Джорджа Смайли? И без Ватсона мог
ли бы я дать ему в сотоварищи Питера Гиллема?
Хотелось бы верить, но вряд ли.
Мне было
девять лет, когда в моей второй школе-интернате брат директора, святой человек
с дивным голосом, раз в неделю в общей комнате читал нам, младшеклассникам,
“Приключения Шерлока Холмса” на сон грядущий. В следующем семестре он перешел к
“Собаке Баскервилей”: я и сейчас слышу его голос,
вижу его мощную фигуру, лысину, на которой играют блики горящих в камине углей.
— Следы?
Это
Холмс расспрашивает Мортимера.
— Следы.
— Мужские или женские?
Доктор Мортимер
как-то странно посмотрел на нас и ответил почти шепотом:
— Мистер Холмс, это были отпечатки лап
огромной собаки![1]
А теперь
читайте. У вас в руках окончательная разгадка всех тайн Шерлока Холмса,
собранных воедино и щедро дополненных обстоятельным научным вступлением и
комментариями[2]. И не
волнуйтесь: о Холмсе и Ватсоне не пишут иначе, как с любовью.
24 октября 2003
[1] Перевод Н. Волжиной. (Здесь и далее — прим. перев.)
[2] Sir Arthur Conan Doyle. The
New Annotated Sherlock Holmes. Volume I: The Adventures of Sherlock Holmes. The Memoirs of Sherlock Holmes. Volume II: The Return of
Sherlock Holmes. His Last Bow. The
Case-book of Serlock Holmes / Ed. with a Foreword and
Notes of Leslie S. Klinger. — NY-London: “W. W. Norton & Company”,
2004.