Перевод с английского Натальи Тагер
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 6, 2017
Vladimir
Nabokov. The Enchanter. — N. Y.: G.
P. Putnam’s Sons, 1986
Перевод с английского Натальи Тагер
Рассказ
“Волшебник”, написанный Владимиром Набоковым по-русски в Париже в 1939 году,
сейчас рекламируется как европейская “Лолита” и действительно схож с ней по
тематике. Но только десять лет спустя, после отъезда Набокова в Америку,
истинная Лолита, наша Лолита, заявила о себе в полной мере.
В
“Волшебнике” рассказывается о безымянной двенадцатилетней девочке. Однажды,
катаясь по парку на роликовых коньках, она привлекает внимание мужчины за
сорок. Он сидит на скамейке и наблюдает за ней, сгорая от желания. Чтобы стать
ближе к ней, он женится на ее обедневшей, больной матери, которая по
счастливому для него стечению обстоятельств вскоре умирает. Почти сразу после
ее смерти девочка и отчим отправляются в путешествие на Ривьеру на машине,
которой управляет наемный водитель. Дождавшись пока девочка уснет, главный герой
попытался овладеть ею, но она просыпается и кричит, застав его на пике
наслаждения. В ужасе он выбегает на дорогу, где его насмерть сбивает машина.
Эта
опьяняющая смесь страсти, юмора и красоты объединяет “Волшебника” и “Лолиту”,
но “Лолита” продолжает традицию Пушкина и его блестящего романа в стихах
“Евгений Онегин”, в то время как “Волшебник” более схож с жутковатой “Шинелью”
Гоголя, с ее сюрреалистическим финалом и кротообразным главным героем.
Тем не
менее юмор рассказа предвосхищает юмор “Лолиты”. В “Волшебнике” педофил так
взволнован близостью жертвы, что замечает в своем помутнении газету,
датированную тридцать вторым числом. Позже он гротескно размышляет об
отравлении своей жены, но не делает этого из страха вскрытия: “…а ее
непременно вскроют, по привычке вскрывать”. Ослепленный желанием, он замечает
“черный салат, жевавший зеленого кролика”.
Здесь
налицо частицы буффонады Гумберта Гумберта, правда, нет его тонкой иронии.
“Волшебник” местами предвосхищает лиризм “Лолиты”, хотя и уступает по силе
роману, особенно в восторженных описаниях незрелой красоты. В действительности,
каждая деталь рассказа работает как спусковой механизм, открывающий тайник
пугающей неземной поэзии, которая всегда прячется в недрах лучшей прозы
Набокова.
Однако, в
текстах больше различий, чем сходства. Лолита — полноценный персонаж:
обворожительно живая, вульгарная в высказываниях, с розовой помадой и мягким
близоруким взглядом, влюбленная в актеров и плохо играющая в теннис в своих
стильных нарядах, тогда как девочка из “Волшебника” — тупица. Эта невероятно
застенчивая домашняя девочка с перхотью, в черных чулках и на ужасных железных
роликовых коньках навевает мысли о сырой шерсти и тяжелых косах. Напротив, ее
американская кузина обожает вязкое шоколадное мороженое, заигрывает с
посыльными и умеет ходить с той изумительной свободой, которая присуща только
американкам.
Главный
герой “Волшебника” так же не схож с Гумбертом, как и нимфетки.
У
худощавого лысеющего ювелира с сухими губами, жестоким сердцем и расчетливыми
чреслами нет ничего общего с магом обольщения Гумбертом, наделенного “…чистой
линией нижней челюсти, мускулистой кистью руки, глубоким голосом, широкими
плечами”, не говоря уже о его нежности, которую сдерживают только огромные
сексуальные амбиции. Волшебник — приземленный в своих эротических фантазиях
эмпирик, в то время как Гумберт — вдохновенный пророк нимфолепсии.
Самое
большое формальное различие заключается в том, что в “Волшебнике”, в отличие от
“Лолиты”, повествование ведется от третьего лица. А повествование Гумберта
постоянно меняется, становясь то безмятежно ясным, то трагически мрачным;
временами лживое, но всегда отличающееся эрудицией, высокой культурой и юмором,
именно оно придает мощь “Лолите”, этой “Анне Каренине” ХХ века.
Полифония
голосов Гумберта с вкраплениями джазового звучания американского сленга
позволяют Набокову противопоставить европейскую утонченность и американскую
прямолинейность. Напряженность отношений между французской и американской
культурами (Гумберт франко-швейцарского происхождения), подчеркнутое
болезненной несовместимостью Лолиты и Гумберта, не находит параллелей в
рассказе, что лишает “Волшебника” глубины.
Набоков
всегда описывал Гумберта как монстра, извращенца, но мы вполне можем
проникнуться сочувствием к нему как к герою, которого преследуют фурии похоти.
Примечательно,
что Волшебник больше походит на типичного социопата. Если бы получше
разработать его характер, то, возможно, герой избежал бы участи предначертанной
ему создателем: стать эмблемой того сочетания воображения и реальности, которые
типичны для изображения любви и искусства в прозе Набокова.
Несмотря
на то что “Волшебник” уступает “Лолите” в полноте реализации замысла, он
остается шокирующей, смешной и интригующей историей. Мучительно чувственная
заключительная сцена рассказа превосходит по своей одержимости соответствующую
сцену романа, но уступает ей в мрачности и фантастичности. Даже спустя десять
лет после смерти Набокову удалось подарить нам главное литературное событие
сезона.
New York Times Book Review, 1986, October 19, p. 7