Перевод с английского Николая Мельникова
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 6, 2017
Vladimir
Nabokov The Gift / Transl. by M.
Scammell with the collaboration of the author. — N.Y.: G.P. Putnam’s Sons, 1963
Перевод
с английского
Николая Мельникова
Этот
крепко сшитый роман, безусловно, заслуживающий того, чтобы его прочли самым
внимательным образом, относится к периоду, когда Владимир Набоков жил в Берлине
и писал по-русски. Сочинявшийся с 1935-го по 1937 год, ныне “Дар” переведен на
английский: первую главу перевел Дмитрий Набоков, сын писателя, остальные —
Майкл Скэммел. Английскую версию романа, созданную под присмотром Набокова,
отличает та свежесть, та оригинальность детального изображения
действительности, благодаря которой лучшие произведения русских авторов на
английском кажутся не переводами, а особой ветвью английской словесности,
обладающей неповторимым ароматом.
Чрезвычайно
сложно описать “Дар” — настолько неадекватной кажется идея охарактеризовать
книгу, просто назвав ее романом. Я трижды перечел “Дар” в попытке постичь, что
же представляет собой это произведение. Несколько уровней повествования
сочетаются в нем с тремя уровнями истины (истина истории, художественной прозы
и поэзии). Здесь мы находим небрежно закамуфлированную автобиографию (что,
разумеется, отрицается в авторском предисловии), биографию известного русского
мыслителя и революционера, самым причудливым образом совмещающую правду и
вымысел, очерк, описывающий Берлин двадцатых годов, литературную критику и то,
что, на мой взгляд, лучше всего назвать поэзией.
На первом
уровне прочтения “Дар” — это история русского эмигранта, который живет в
Берлине среди других изгнанников, “белых русских”, воскрешает в памяти Россию
своего детства и преодолевает безрадостность существования с помощью deus ex
machinа своего дара — сочиняя стихи.
История
эта исполнена комизма, грусти и ностальгии. Федор Годунов-Чердынцев — поэт,
кое-как поддерживающий свое существование в пред-ишервудском Берлине уроками,
переводами и писанием ностальгических стихов, которые сочиняет “запоем” и затем
публикует в эмигрантской “Газете”. Он ухаживает за Зиной Мерц, представленной
Набоковым столь же достоверной, как и наша жизнь, и в то же время наделенной
теми качествами, из-за которых мы влюбляемся в тургеневских девушек.
Медленно
развивающиеся любовные отношения, берлинские меблирашки, литературные вечера с
поэтико-философскими чтениями абсурдно-претенциозных писателей — все это лишь
внешняя оболочка, которая окружает сознание Федора, — наблюдающее, критикующее,
сочиняющее, предающееся грезам и воспоминаниям. В самом деле, все здесь
субъективно и фантастично: повествователь дает понять, что не несет никакой
ответственности перед читателем и даже не пытается убедить его в правдоподобии
своего вымысла. Вымысел, воспоминания, биография — эти элементы повествования
перетекают одно в другое, опровергая истинность друг друга.
Так, в
романе есть эпизод, в котором Федор ведет долгую беседу с Кончеевым,
поэтом-соперником, которому он завидует и которым восхищается; в конце концов
повествователь говорит нам, что вся беседа (и без того принадлежащая
воображаемому миру художественного произведения) никогда не имела места даже в
пределах романного вымысла. Таким образом, Набоков стремится уничтожить
иллюзорную истинность художественного произведения для того, чтобы утвердить
иную истину: способность творца художественной прозы творить и разрушать его
вымышленные миры. В то же время он хочет продемонстрировать эту свою
способность (благодаря которой первична не воображаемая действительность, а
воображающее сознание), обратившись к биографии реального исторического лица.
Именно поэтому он посвящает четвертую главу описанию “жизни” известного
писателя и революционера Чернышевского (которым восхищался Ленин), чью
биографию венчает двумя альтернативными финалами: первый — исторически
достоверный (суд в 1864 году и отправка на 24 года в Сибирь); второй —
вымышленный (его казнь).
Как нам
указывает заглавие, истинный герой романа — творческий дар Федора (относящийся
не только к поэзии, но и, судя по намекам, к тем романам, которые распускаются
из бутонов стихотворений). Истина для поэта, словно хочет сказать Федор, — то,
что он воображает с наивысшей силой; имеет ли он дело с реальностью или
фантазиями, в его произведениях живет лишь то, что он вообразил с величайшей
точностью. Не соответствующий действительности финал биографии может быть столь
же правдоподобным, как и ее истинное окончание, а иллюзию, созданную в высшей
степени солидной литературой, можно разрушить и заменить куда более значимой
поэтической истиной. Плотная текстура событий, созданная мощным воображением,
может казаться более реальной, чем обшарпанная ткань действительности.
Итак,
“Дар” — роман о правде воображения: правде художественного вымысла и, кроме
того, правде поэзии. Больше всего он напоминает мне произведение, которое,
подозреваю, не слишком нравится Набокову: “Записки Мальте Лауридса Бригге”
Рильке — еще один роман, сотканный из воспоминаний, истории, иллюзий и
интроспекций. “Дар” выдерживает сравнение и с джойсовским “Портретом художника
в юности”, также посвященным осознанию молодым человеком своего дара. В
набоковском романе гораздо больше иронии, юмора, силы наслаждения жизнью,
плотью, чем у Рильке. Но, смешивая реальное и воображаемое, Набоков задается фундаментальным
вопросом эстетики: что реально, а что ирреально, в то время как Джойс с его
иезуитской философской казуистикой избегает того, чтобы отождествлять различные
виды истины. В “Даре” Набоков явно противоречит сосредоточенному на своей
призрачной духовности Рильке, но при этом вовсе не чурается разного рода
причуд.
Набоков —
гениальный писатель, и в то же время переменчивый, своенравный, не лишенный
изъянов художник. Его произведения, хотя и выписанные с предельной
тщательностью, все же не производят впечатление, что они спланированы так, как
архитектурные сооружения. Что можно высоко оценить в “Даре”, так это огромной
силы многостраничные пассажи — разговор двух поэтов, портрет путешественника,
отца главного героя, воспоминание о детских годах в России, а также изображение
берлинской жизни, сопоставимое с тем, какое дал Ишервуд в своих “Берлинских
историях”[1].
New York Times Book Review, 1963, May 26, p. 4-5
[1] Изданный в 1939 г. сборник Кристофера Ишервуда, куда вошли романы “Прощай, Берлин” и “Труды и дни мистера Норриса”.