Перевод с французского и вступление Михаила Яснова
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 4, 2017
”Исправление
отклонений”
Существует
определение, которое я позаимствовал у летчиков: “Полет самолета, — говорят
они, — это исправление отклонений”. Кажется, эта формула применима и к
художественному — прежде всего, поэтическому — переводу; она встает в один ряд
с известными словами М. Л. Лозинского о переводе как искусстве потерь, или с
теорией функциональных соответствий А. В. Федорова, или с замечанием Иосифа
Бродского о поиске “эстетического баланса” при переводе.
Собственно,
“исправление отклонений” — это о перепереводе.
Что подвигает современных переводчиков переводить заново то,
что уже вроде стало классикой? В молодости мы не раз заводили романтический
разговор о том, что, возможно, самым идеальным для культуры была бы попытка
каждого поколения перевести заново всю мировую литературу. При безусловной
абсурдности этого утверждения, время от времени созревают обстоятельства,
все-таки заставляющие переводчиков обращаться к уже переведенным и вошедшим в
родную культуру творениям прошлого и осмысливать их — если и не по-новому, то,
по крайней мере, по-своему.
В
каждом поколении подспудно нарастает недовольство прежними интерпретациями
классики: меняется язык, проясняются исторические реалии, снимаются разного
рода идеологические и этические запреты, а главное — значительные образцы
литературного прошлого всегда современны. Приспособить их к злобе дня,
высказать с их помощью наболевшее сегодня — святое дело.
Перевод
в определенном смысле счастливей оригинальной литературы: он предполагает
полиавторство, растянутое во времени. Каждое новое прочтение выделяет в
переводимом тексте то существенное, на что обращаешь внимание именно сегодня.
Хотя вообще-то сам факт того, что классика все чаще переводится заново, причем
этот процесс достаточно лавинообразный и захватывает многие культуры, возможно,
свидетельствует и о том, что мы как цивилизация движемся к новой эстетике, при
которой, в частности, работа переводчика поэзии, в каждом конкретном случае
новаторская, в целом становится все более консервативной. Пользуясь известным
определением, я бы назвал это состояние умов: в ожидании варваров.
Предлагаемая
подборка из лирики Поля Верлена — это переводы из самой что ни на есть
верленовской “классики”. Вышедший пару лет назад в “Литературных памятниках”
двухтомник Верлена показал, насколько богата традиция интерпретаций его стихов
на русском языке и насколько она открыта новым толкованиям и формальным
решениям. В этом многообразии — залог непреходящего интереса отечественных
читателей к французскому поэту, который, по словам Е. Г. Эткинда, “не столько
личность, сколько медиум внешних сил, игралище стихий. Поэтому он с такой
пристальностью и каким-то мистическим ужасом всматривается в себя, в свою
душу”. В таком взгляде “вовнутрь” каждый переводчик располагает своей оптикой.
Ее чистота и точность определяют открытие новых глубин оригинала.
Nevermore
Что, память, хочешь ты, что хочешь
ты?.. В осеннем
Застывшем небе дрозд стремительным
движеньем
Чертил свой след и свет скользил с
изнеможеньем
Сквозь кроны желтые с их ветром и
смятеньем.
Вдвоем, рука в руке — о, этот
тайный пыл! —
Мы шли, мечтая вслух, и ветер нас
томил,
И вдруг смущенный взгляд меня
остановил:
“Каким он был, тот день, когда ты
счастлив был?”
О голос ангельский, как нежен он,
как светел!
Я на вопрос ее улыбкою ответил
И к бледным пальчикам молитвенно
приник.
Как много по весне цветов
благоуханных!
И сколько лепета смущенного в тот
миг,
Когда впервые “да” слетает с губ
желанных!
Чаяние
О вожделение, о первые любови,
Цветущие тела, и этот жадный
взгляд,
И плоти молодой и близкой аромат,
И ласки чистые и робкие — всё
внове!
Увы, былой восторг затих на
полуслове,
Не оживить любви и не вернуть
назад,
И солнце не блеснет сквозь черный
снегопад,
А скука, и тоска, и горечь —
наготове.
Я мрачен, одинок и всеми позабыт,
Я камня холодней среди могильных
плит,
Я жалкий сирота, покинутый сестрою.
А женщина, в любовь играя и шутя,
Бывает так мила и так нежна порою
И вас целует в лоб, как бедное
дитя!
Тоска
Природа, всё в тебе мне скучно — и
в полях
Обильные хлеба, и отзвук пасторалей
На сицилийский лад, экстаз
рассветных далей
И скорбных сумерек торжественный
размах.
Искусства, человек, поэзия, в
церквях
Витые лестницы, подобие спиралей,
Что пустоту небес издревле
подпирали,
Добро и зло — мне всё посмешище и
прах.
В Творца не верую и вовсе не
скрываю,
Что мыслить и любить от века
презираю
И слышать не могу о пошлости
страстей.
Устав от жизни, я, страшась, бегу
от смерти;
Как жалкий парусник, под ветром,
без снастей,
Душа моя вот-вот исчезнет в
круговерти.
Призраки
ночи
Темнеет. Льет и льет. Готические
шпили
На тусклых небесах сквозь ливень
проступили,
И стены с башнями, и острия зубцов.
Развилка. Виселица с кучей
мертвецов.
Так жадно воронье слетается к
приманке,
Что в пляске бешеной заходятся
останки,
Покуда волки обгрызают им ступни.
Кругом лишь остролист да чахлый
терн, одни,
И те от ужаса трясутся всей
листвою,
И, словно сажею, земля покрыта
мглою.
Трех жалких узников, синюшных и
босых,
Ведут копейщики, и протазаны их,
Как зубья бороны, ощерены и гладки,
—
И с копьями дождя сошлись в
смертельной схватке.
Сентиментальная
прогулка
Закат сгорал, но горизонт был
светел,
Кувшинки на пруду баюкал ветер,
Тяжелые кувшинки в камышах
Мерцали на безжизненных волнах.
Я брел один, залечивая рану,
Брел вдоль пруда, под ивами, туману
Поведав тайну горестей моих;
И он, как призрак всех скорбей
земных,
Мне отвечал, тоску мою усилив,
Утиным криком и биеньем крыльев
Под ивами, где я под вечер брел,
Залечивая рану; в темный дол
Спускалась ночь, но горизонт был
светел,
Закат сгорал, пока баюкал ветер
Кувшинки на безжизненных волнах,
Тяжелые кувшинки в камышах.
Час
свиданий
Краснеет лунный диск почти
впотьмах,
Туман дымится по низинам, пряча
Во мгле округу, песня лягушачья
Слышна в зеленых зыбких тростниках.
Кувшинки на воде спешат закрыться,
А призраки высоких тополей
Уходят вдаль, чем дальше — тем
черней,
И светлякам в кустах давно не
спится.
Тяжелокрылый, улетая прочь,
Бесшумный филин сумрак созерцает,
И в небе все отчетливей мерцает
Всходящая Венера. Это — Ночь.
Лунный
свет
Твоя душа похожа на пейзаж,
Здесь маски бергамаскам строят
глазки,
Здесь и поют, и пляшут, но не дашь
И медного гроша за эти пляски.
Напев их грустен, грустен он и тих,
Поют любовь, властительницу юных,
Но так, как будто счастье не для
них,
И музыка, в лучах мерцая лунных,
Таких же грустных, как напев
струны,
Укачивает птиц и усыпляет,
И рвется водомет на свет луны,
И падает на мрамор, и рыдает.
Шествие
В парчовой курточке зверек,
У ног ее мартышка скачет,
Пока она искусно прячет
В перчатку кружевной платок;
От напряжения краснея,
Шуршащих юбок чуткий страж,
Переступает черный паж,
Тяжелый шлейф неся за нею;
Мартышка с ревностью глядит
На груди пышные хозяйки,
Что возбуждают без утайки
Любой досужий аппетит;
А черный плут спешит украдкой
Шлейф приподнять чуть-чуть — и там
Увидеть то, что по ночам
Его терзает лихорадкой.
Ей все одно, что плутовство,
А что — слепое обожанье:
Идет, оставив без вниманья
Восторг зверинца своего.
* * *
Вся грация и все уловки,
Всё, что пленит в шестнадцать лет,
Любовь и нежность без рисовки —
С ней всё является на свет.
Очами ангела взирая,
Не взяв ни помысла в расчет,
Она внушает мысль о рае
Тому, кто поцелуя ждет.
Рукою, маленькой такою,
Что и колибри негде сесть,
Любое сердце за собою
Уводит, а куда — Бог весть!
Чуть что — к душе ее стремится
На помощь трезвый ум; она
Провидит все, что совершится,
И непорочна, и умна.
Сочувствие ни в грош не ставит,
И веселится без забот,
И, если верной музой станет,
Глядишь, до дружбы снизойдет,
А может быть, любовью страстной
Она поэта одарит,
Что под окном ее — несчастный! —
Тропу победную торит
И вечной песней без названья,
Фальшивых избегая нот,
Свои душевные страданья,
Как на духу, передает.
* * *
Луною бледной
Наполнен бор,
Листву победный
Озвучил хор.
О, гимн незримый!
Тебе — любимой…
В пруду — движенье
И волн извив,
И в отраженьи —
Дрожанье ив.
О, ветра слезы!
А нам — всё грезы…
Волною нежной
На дол и лес
Покой безбрежный
Плывет с небес.
О, звезд сиянье!
Пора желанья…
* * *
Пьянь грязных кабаков, платанов
дряхлый сброд,
И чернота листвы, и лужи нечистот,
Разбитый омнибус, дрожащий в
лихорадке,
Скребется брюхом по разъезженной
брусчатке,
Вращая красным и зеленым фонарем,
Пока рабочий люд в свой клуб валит
валом,
Из носогреек дым пуская в нос
ажанам,
С крыш льет, по стенам слизь,
потоком неустанным
Сквозь дыры в мостовой стекают
цвель и муть —
И это путь мой в рай, мой
ежедневный путь.
* * *
Соломинкой в хлеву надежда золотится.
Пускай жужжит оса, бессильная в
жару,
Да солнце светится сквозь пыльную
дыру,
Облокотись на стол. Ну что, тебе не
спится?
Печалится душа, но есть еще глоток
Колодезной воды. Пригубь и спи. Я
рядом.
Я сон твой сторожу своим бессонным
взглядом.
Что ты пробормотал? Как детский сон
глубок!
Пробило полдень. Спи. Сударыня, не
стоит
Входить: усталый мозг, как гулкий
свод, удвоит
Беспечный звук шагов… О, этот
женский шаг!
Пробило полдень. Пыль водой кроплю
весь день я…
Надежда камешком, скатившимся в
овраг,
Сверкнет… О, где же ты, осенних
роз цветенье?
* * *
Темней темноты
В душе моей ныне.
Усните, мечты,
Прощайте, святыни!
Не вижу ни зги,
Все кануло в бездну —
Друзья и враги…
И сам я исчезну!
Как зыбку, меня
Качают с рожденья…
Ни ночи, ни дня —
Забвенье, забвенье!
* * *
Из леса рог доносится, как стон,
Так по-сиротски, кажется, вздыхает,
И ластится к холму, и затихает,
А лай собачий ветром унесен.
Рог плачет с волчьим воем в унисон,
А солнце, опускаясь, полыхает,
И кажется, оно не отдыхает,
А умирает, вместе — смерть и сон.
И словно в подтвержденье этих
пеней,
Как корпия, ложится снег осенний
И кровь заката силится унять;
А воздух вздохов до того прозрачен,
Что, как во тьме окрестности ни
прячь, он
Не скроет, как светлы они опять.
Поэтическое
искусство
Шарлю
Морису
Музыка — вот что на первом плане!
Нечетносложный держи размер,
Это подобье воздушных сфер:
Все невесомо, зыбко, в тумане.
И вот еще что не забудь: слова —
Темное к ясному подбирая.
Чем нам по нраву песня хмельная?
Тем, что таким подбором жива.
Этими взглядами под вуалью,
Этим летним зноем внахлест,
Этим сумбуром осенних звезд,
Охлажденных безмерной далью!
И вот еще что: не забудь намек,
Оттенок, который сквозит и тает,
Лишь он оправданно сочетает
Мечту с мечтой, а с флейтой рожок.
Пошлая шутка и смех порочный —
Гони взашей финальную дурь:
От них рыдает моя лазурь,
От этой кухни, насквозь чесночной!
А красноречью — под зад ногой!
Прочь, аномальное говоренье!
Рифму умерь, прояви терпенье,
А то уведет тебя за собой.
Кто же придумал эту пустышку —
Безумный дикарь? Глухое дитя?
Она позванивает шутя,
Но много опасного в ней излишку.
Музыку, музыку мне яви,
Чтобы стих твой, душой лелеем,
Уплывал за ней по аллеям
В другое небо, к другой любви.
Пусть он, стих твой, заложник бегства,
От рассветного ветра пьян,
Пахнет, как мята или тимьян…
Все остальное — в пределах текста!