Фрагменты книги. Перевод с немецкого Н. Федоровой
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 3, 2017
Павлин.
Индия
На
одной из улиц Нью-Дели я увидел вал из мешков с песком, сплошную баррикаду, без
единого проема. Шофер такси, в котором я сидел, резко затормозил, но затем
медленно поехал дальше, прямо на этот вал, словно в надежде, что при нашем
приближении препятствие исчезнет. Только когда барьер вырос настолько, что
полностью закрыл нам обзор, он остановил машину, не заглушая мотор, несколько
секунд молча и неподвижно сидел, не снимая рук с руля, и не ответил на мой
вопрос, сколько времени потребуется на неизбежный объезд. Потом врубил задний
ход, обернулся назад, а тем самым ко мне и заднему окну, обвешанному
бубенчиками и золотыми нитями, и, каким-то извилистым маневром подавая машину
назад, заговорил о приговоренных к смерти убийцах премьер-министра, Индиры
Ганди, о двух сикхах, ее собственных телохранителях, которых, вероятно, повесят
уже сегодня ночью. Вероятно, сказал он, военные ожидают после казни уличных
боев, потому и эти мешки с песком, потому и тупик. Многие его родственники и
друзья, опасаясь грозящих стычек между индусами и сикхами, покинули город.
Вот
и я тоже покидал этот городской квартал, где несколько дней гостил в доме
некого сикха. Вокруг жили индусы, и такой дом — место ненадежное. После
покушения на Ганди в Северной Индии бушевали погромы, и только в Дели было
убито более трех тысяч сикхов. Так индусы мстили за смерть своего
премьер-министра зеленщикам, ремесленникам, рикшам и вообще всем, кто имел
несчастье принадлежать к народу убийц Индиры.
Уезжай,
сказал мой хозяин, уезжай, я тоже уеду. В ушах у меня еще звучали удары
дубинок, десять-двенадцать ударов каждую минуту, которыми сторожа его дома,
двое сезонников из Пенджаба, рассчитывали вдолбить любому недругу, что этот дом
не покинут и не брошен, но находится под охраной и, если надо, его будут
защищать. Оба они, вооруженные винтовками “Энфилд” времен Второй мировой войны,
в минувшие ночи, с наступления темноты до восхода солнца, ходили вокруг дома,
вдоль садовой ограды, усиленной поверху колючей проволокой и осколками стекла,
и дубинками выстукивали по стенам предупреждающую дробь.
В
одну из этих ночей мне в промежутке меж долгими бессонными часами пригрезился
стук дубинок, обернувшийся ударами молотка: залитого кровью человека выволокли
из дома и по рукам и ногам прибили к воротам, оплетенным колючей проволокой. А
вечером после этого сна я уж было решил, что начался погром, когда по дороге в
пекарню, на крутой улочке, освещенной огнями множества лавок, угодил в
возбужденно галдящую толпу людей, обступившую залитого кровью мужчину.
Он
был в дастаре, сикхском тюрбане.
Лежал скрючившись на мостовой и, защищаясь, вскидывал руки, когда кто-нибудь
наклонялся к нему, притом, все время что-то выкрикивал — то ли молил о пощаде,
то ли уверял, что ни в чем не виноват. Только когда я заметил сотни рассыпанных
перцев и лежащий на обочине велосипед, на котором по-прежнему громоздились
привязанные корзины, образ погрома улетучился. Скорее всего, это — зеленщик,
упал с велосипеда и теперь не хотел, чтобы его уносили, не хотел, чтобы
поднимали. Малейшее прикосновение, казалось, причиняло ему боль. В толпе явно
не могли прийти к согласию, как помочь бедняге и как убрать его с дороги. В
конце концов кричащего все же подняли в тележку рикши и увезли прочь, двое
босоногих мальчишек тем временем собрали перец, а медник с торговой улицы
затащил велосипед к себе в мастерскую.
Такси,
в котором я сидел, должно было доставить меня на вокзал. Я решил ехать в
Раджастхан, в Джайпур, а потом дальше, в пустыню Тар, и теперь боялся, что
из-за мешочной баррикады и вынужденного объезда опоздаю на поезд. Наверху этого
заграждения, которое, меж тем как шофер подавал машину назад, потихоньку
уменьшалось в раме ветрового стекла, не было ничего — ни наблюдателя, ни каски,
ни колючей проволоки. Так мы и смотрели мимо друг друга, шофер, твердивший “не
беспокойтесь, не беспокойтесь, поспеем вовремя”, смотрел в заднее стекло, я же
— в ветровое, где улица снова вытягивалась в длину.
А
потом я увидел павлина. С увешанной развевающимся бельем плоской крыши дома он
спрыгнул на верхушку баррикады, гордо прошествовал примерно на середину,
попробовал развернуть хвост колесом, которое множеством своих глаз должно было
изображать чудовище и отпугивать любого агрессора, но сложил его, так и не
развернув полностью, словно только сейчас заметил, что испещренная выбоинами
улица совершенно пуста, лишь такси, будто змея, ползет задним ходом, — ни
соперника, ни восхищенного зрителя, ни врага.
(Полностью
текст см. в бумажнойо версии.)