Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 12, 2017
В марте
2009 года еженедельник “Die Zeit”
начал публикацию серии статей, посвященную шестидесятилетию ФРГ и двадцатилетию
объединенной Германии. Известные граждане страны рассказывали о знаменательных
событиях собственной биографии и новейшей немецкой истории. Автором десятого
выпуска юбилейной серии стал Гюнтер Грасс, написавший
статью под названием “Когда мы хоронили Генриха Бёлля”.
2009 год
был юбилейным и для Бёлля с Грассом, для каждого в
отдельности и для обоих вместе. Тридцатидвухлетний Генрих Бёлль дебютировал
романом “Поезд пришел по расписанию” в 1949 году, том самом, когда на
территории послевоенной Германии появились два новых государства — ФРГ и ГДР.
Известность молодого писателя росла невероятно быстро. За первое же десятилетие
он опубликовал десять книг — романы, повести, сборники рассказов, сюда же
следует добавить огромное количество газетных и журнальных публикаций,
многочисленные выступления на радио и телевидении. Все это сопровождалось
ростом авторитета Бёлля как активного гражданина и общественного деятеля, не
боявшегося конфликтов и острой публичной полемики. Его известность вышла за
пределы Германии, в конце 50-х его, еще до выхода в свет романа “Бильярд в
половине десятого”, впервые назвали возможным претендентом на Нобелевскую
премию.
Если
Бёлль шел к широкому признанию стремительно, но все-таки шаг за шагом, год за
годом, книга за книгой, то Грасс достиг всемирной
известности первым же скандальным романом “Жестяной барабан”. Упоминание о
скандальности вполне уместно. Как ни парадоксально, именно она не только
привлекла к роману повышенное внимание, но и спасла книгу от запрета. Вслед за
шумным успехом на Франкфуртской книжной ярмарке осенью 1959 года жюри
литературной премии города Бремена присудило ее автору “Жестяного барабана”,
которому на эту пору исполнилось, как в свое время другому удачливому
дебютанту, тоже тридцать два года. Однако решение жюри вызвало недовольство
отцов города. Оно было отменено, что и спровоцировало шумный скандал, острый
конфликт между сторонниками и противниками Грасса. Последние даже обратились в суд с требованием запретить
книгу. Заявление надлежало рассмотреть Курту Боде, тогдашнему вице-президенту
верховного суда земли Бремен, который несомненно
удовлетворил бы требование заявителей, поскольку существовали свежие прецеденты
с запретом известной трилогии Генри Миллера и набоковской “Лолиты”. Если бы не
одно обстоятельство… Курт Боде был тем самым судьей,
вынесшим неправосудный смертный приговор защитникам данцигской
почты, о которых рассказывал “Жестяной барабан”. Курт Боде,
сумевший после войны скрыть свое нацистское прошлое, понимал, что судебное
разбирательство и, тем более, запрет нашумевшего романа привлекут пристальное
внимание к его собственной личности, а потому не дал делу хода. Тот же
еженедельник “Die Zeit”
опубликовал в 2009 году большую разоблачительную статью о бывшем данцигском судье.
Итак, в
2009 году Грасс отмечает две годовщины: десятилетие
награждения Нобелевской премией и полувековой юбилей своего первого романа,
который принес ему мировую славу. Тот памятный год, когда появились “Бильярд в
половине десятого” и Жестяной барабан”, надолго связал имена их авторов. Обоих
считали главными представителями новой немецкой литературы. Их так часто называли
вместе, что когда Бёлль узнал, что ему присуждена Нобелевская премия, то
новость вызвала у него поначалу недоумение: ему казалось, что наградить должны
были сразу обоих. И Грасс этого не забыл. В 1999
году, сам только что став нобелевским лауреатом, он сказал: “Генрих был бы рад
за меня”.
Грасс отмечал полувековой юбилей
по-своему. Он вспоминал и подводил итоги. “Жестяной барабан” начал “Данцигскую
трилогию”, которую продолжила новелла “Кошки-мышки”, а завершил опубликованный
в 1963 году роман “Собачьи годы”. А теперь он интенсивно работал над книгой
“Слова братьев Гримм”, которую намеревался издать в
2010 году. Она должна была стать заключительной в его автобиографической
“Трилогии памяти”. Позднее он написал об этом так: “Публикацией книги ‘Слова
братьев Гримм’ закончилась работа, занявшая семь с половиной лет: она давала
возможность взглянуть на меня с разных сторон — в качестве подростка и молодого
человека, в качестве отца семейства, в качестве политически ангажированного
гражданина. Полвека назад примерно столько же времени ушло на
написание ‘Данцигской трилогии’, и подобно тому как ‘Жестяной барабан’,
‘Кошки-мышки’ и ‘Собачьи годы’ ознаменовали собой мое писательское становление,
так теперь ‘Луковица памяти’, ‘Фотокамера’ и ‘Слова братьев Гримм’ составили
заключительную трилогию, которой — если бы это не было излишне самонадеянно —
следовало бы дать богатое традициями название ‘Из моей жизни’”.
Напомним, что так назывались, например, мемуары Гёте, Бебеля, Казановы,
Гинденбурга и Вильгельма II.
У книги
“Слова братьев Гримм” есть подзаголовок — “Объяснение в любви”. А может быть,
это обозначение нового литературного жанра? С одной стороны, книга представляет
собой литературную биографию братьев Гримм, основоположников немецкой филологии
и германистики. Их главный труд — большой Немецкий словарь — был начат в 1898
году, а закончен спустя 123 года. Сразу же началась подготовка обновленного
издания. Вместе с выпущенным в 1971 году дополнительным томом Немецкий словарь
насчитывал 33 тома и 34 824 страницы. Ныне словарь оцифрован и доступен в
интернете.
Наряду с
научной работой братья активно занимались общественной деятельностью. Якоб
Гримм был депутатом революционного Франкфуртского парламента 1848 года. Братья
выступали за объединение Германии на федеративных демократических началах. Их
творческое наследие включает в себя политическую публицистику.
С другой
стороны, рассказ о жизни братьев, их научной работе и общественной деятельности
позволяет Грассу перемежать эти эпизоды с
реминисценциями автобиографического характера. Причем те и другие выстраиваются
в алфавитном порядке, текст насыщен аллитерациями в соответствии с определенной
буквой алфавита, отчего пространные фрагменты выглядят как детские забавы,
вроде “четыре черненьких чумазеньких чертенка…”. К
тому же прозаический текст, как это часто бывает у Грасса,
пересыпан стихами. Недаром Грасс уверял переводчиков,
что написал принципиально непереводимый роман. (Впрочем, четыре или пять
переводов все-таки состоялись, хотя лично я действительно абсолютно не
представляю себе, как это возможно, даже просто технически, не говоря уж о
художественности.)
Одна из
таких автобиографических реминисценций посвящена Генриху Бёллю: “…когда мы
вместе с ним и журналисткой Каролой Штерн издавали
журнал, постоянно страдавший от нехватки денег, я попросил Бёлля перечислить
мне все рукописи, которые он напечатал на своем стареньком, уже отслужившем
‘Ремингтоне’. Ответное письмо и присланная пишущая машинка послужили мне
натурой для их литографического портрета, который позднее мы с Бёллем, снабдив
автографами, выпустили довольно большим тиражом, что дало нам достаточно денег,
чтобы еще на пару лет обеспечить выпуск нашего журнала ‘L-80’, ратовавшего за
демократический социализм”. В письме Грасса
говорилось о пишущей машинке, как о живом человеке: “Я уже предчувствую наши
встречи с ней. Думаю, сеансы позирования скучными не будут”.
Статья
“Как мы хоронили Генриха Бёлля” относится к периоду интенсивной работы над
книгой “Слова братьев Гримм”. Грасс чувствовал, что
это его последняя крупная прозаическая работа. Он подводил итоги и вспоминал
ушедших друзей. С Бёллем его особенно сблизил тот период, когда они выпускали
совместный журнал. Он задумывался еще в 1974 году как продолжение журнала
пражских реформаторов, выходившего до 1968 года под разными названиями (“Literaturny novini”, “Listy”). Издание ежеквартального журнала началось в 1976
году (отсюда первое название — “L-76”), через некоторое время выпуск был
приостановлен из-за нехватки средств, которые пришлось собирать. Журнал
просуществовал до 1988 года, всего вышло 45 номеров. Бёлль и Грасс относились к своему начинанию очень серьезно, сами
публиковались в нем и искали для него авторов как в
Западной, так и в Восточной Европе. Журнал стал форумом для писателей и
публицистов, эмигрировавших из социалистических стран или остававшихся там и
находившихся под запретом, из-за чего за журналом, его авторами и издателями
пристально следили спецслужбы. Вышедшая в 2010 году книга Кая Шлютера “Грасс под прицелом”
подробно описывает проводившиеся в семидесятые и восьмидесятые годы операции Штази против Грасса. Сохранилось
и досье Штази, заведенное на Бёлля. Мне довелось
познакомиться с обоими досье.
Почему
выбор мотива для литографии пал именно на пишущую машинку? Видимо,
Грассу помнилась Нобелевская лекция Бёлля,
прочитанная 2 мая 1973 года в Стокгольме, где он рассказывал о своей пишущей
машинке “…марки ‘Ремингтон’, модель ‘Travel Writer de Luxe’,
год выпуска 1957; я питаю привязанность к ней, к моему средству производства,
которым давно перестали интересоваться налоговики, хотя оно приносило и
продолжает приносить налоговому ведомству немалый доход. С помощью этого
инструмента, которого специалист удостоит разве что пренебрежительного взгляда,
я напечатал четыре романа и несколько сотен текстов: но я привязан к нему не
только поэтому, а еще из принципа, поскольку инструмент по-прежнему находится в
рабочем состоянии, свидетельствуя о том, насколько скромны инвестиционные
возможности и притязания писателя”. В ходу и впрямь уже были электрические
пишущие машинки и даже технические новинки, позволявшие править набитый текст,
а Бёлль все еще продолжал тюкать двумя пальцами по
клавиатуре старомодного “Ремингтона”.
Идея Грасса ему понравилась. В ответном письме от 5 декабря 1982
года он уточнил, что за двадцать пять лет, на протяжении которых он пользовался
“Ремингтоном”, на нем были напечатаны почти 1400 разных текстов от большого
романа до короткого рассказа или газетной статьи. Дальше в письме идет длинное
перечисление романов, повестей и рассказов, а следом — не менее длинный список
публицистических статей.
На
литографии Грасс добавил к “портрету” пишущей машинки
и трем листкам бумаги с перечнем названий, указанных в письме, спелый
подсолнух, из которого сыплются семечки, и раздвинутые ножницы. На одном из
листков видна приписка, судя по всему, самого Грасса:
“…прилагаю подсолнух и ножницы, которых мы опасаемся…”. И указана дата: 21
июня 1983 года. Похоже, это фрагмент еще одного письма, отправленного Бёллю.
Литографию
размером 61 # 72 см размножили в количестве 150 штук; с автографами Бёлля и Грасса она была распродана по цене 750 марок за копию.
С
“Ремингтоном” и листками письма вроде бы все понятно, но что означают подсолнух
и ножницы? Тут можно вспомнить еще несколько пассажей из Нобелевской лекции
Бёлля, в которых он говорил о недопустимости разделения литературы на
“ангажированную” и “чистую”. Еще отчетливее он выразил мысль о неделимости
литературы в одном из своих многочисленных интервью 1969 года: “Я никогда не
признавал разделение литературы на ‘ангажированную’ и ‘другую’, какой бы она ни
была. Я верю в неразделенную, неделимую литературу”.
Эта же
тема прозвучала в речи Бёлля по случаю присвоения ему звания почетного
гражданина Кёльна 29 апреля 1983 года (как раз в ту пору, когда Грасс работал над литографией). Торжественному акту
предшествовали довольно скандальные обстоятельства. Решение о присвоении Бёллю
звания почетного гражданина было принято городским советом Кёльна единогласно.
Однако возникли споры относительно обоснования этого решения в официальной
грамоте. Депутаты от христианских демократов, возражая против первоначального
замысла обер-бургомистра отметить заслуги Бёлля как писателя, публициста и
активного гражданина, настаивали на том, чтобы ограничиться исключительно его
литературными достижениями. Узнав об этом, Бёлль составил телеграмму с отказом
от почетного звания, где в частности говорилось: “Писатели и их творчество
неделимы, как сама свобода. Почести наполовину я не могу считать таковыми, ибо
в них наполовину кроется диффамация”. Телеграмму отсылать не пришлось. Помня о
казусе 1979 года, когда Бёлль, Грасс и Зигфрид Ленц отказались от Федерального ордена за заслуги,
обер-бургомистр уладил конфликт формулировкой, которая устроила Бёлля. Однако
тот все же не преминул пояснить в ответном слове на торжественном акте свою
позицию: “Чего я не понял и что, следовательно, не могло меня обидеть — это
попытка отделить так называемого рассказчика от того ‘другого’, который порой
пишет статьи, рецензии, выступает с речами, не говоря уж о том, что статьи,
рецензии и речи — тоже литература.
Если уж
они раздражают и представляют собой опасность, то именно присутствием в них
литературы и, я бы даже сказал, поэзии, чем они резко отличаются от
рутинно-политического языка. Кроме того, приглядываясь к себе, так называемому
рассказчику, я, если зашла речь о раздражителях и опасностях, нахожу его
гораздо более опасным, нежели тот ‘другой’”.
В этом
контексте литография Грасса похожа на барочную
эмблему, где пишущая машинка и исписанные листки символизируют писателя и его
творчество, подсолнух олицетворяет неделимое единство и цельность многосложной
писательской личности и творчества, а ножницы — опасность, которая исходит от
тех, кто стремится разъять, рассечь их живое единство. Впрочем, возможно, все
объясняется проще: в конце восьмидесятых подсолнух стал популярным логотипом
партии “Зеленых”, которым симпатизировали Бёлль и Грасс.
Увеличенная
литография оказалась центральным экспонатом на выставке, посвященной столетнему
юбилею Генриха Бёлля и девяностолетию Гюнтера Грасса,
которая весной 2017 года открылась в Любеке, затем перекочует в Кёльн и поедет
дальше по Германии.
Предчувствие
не обмануло Грасса. “Признание в любви” к немецкому
языку и Германии не только завершило “Трилогию памяти”, но и стало его
последней большой книгой. В “Луковице памяти” он написал
литературный портрет своей пишущей машинки, которую когда-то он получил в
подарок к свадьбе со своей первой женой Анной Шварц: “…наиболее дорогим
приобретением от нашего поспешного бракосочетания стала для меня портативная
пишущая машинка марки ‘леттера’, выпускаемая фирмой
‘Оливетти’; этот свадебный подарок — пусть не сразу, а постепенно — сделал меня
писателем.
Практически
всегда я хранил ей верность. Я не мог и не хотел расставаться с ней. Привержен ей и до сих пор. Она всегда знала обо мне больше,
чем я сам желал бы знать о себе. Она занимает место на одной из моих конторок,
ожидая меня всеми своими клавишами.
Признаюсь,
временами я пробовал и другие модели — как говорится, ходил на сторону, —
однако всегда побеждала привязанность к ней, на что она отвечала взаимностью
даже тогда, когда такие пишущие машинки исчезли из продажи. Теперь ее можно
было найти только на блошиных рынках. Всякий раз, благодаря дружеским связям,
мне удавалось достать ‘бывший в употреблении’ экземпляр с добавлением: машинка,
дескать, свое отслужила. Что было неправдой.
Моя
вечная ‘леттера’. Ее легко чинить, отсюда такая
жизнестойкость. Выглядит она скромно и элегантно. Серо-голубой металл ее
корпуса никогда не ржавеет. Легкий стук податливых клавиш, удобных для двухпальцевой техники, льстит моему слуху. Иногда начинает
западать какая-нибудь буква, что учит меня такому же долготерпению, какое
проявляет она сама, когда я снова и снова попадаю на неверную клавишу.
Да, у
нее есть свои причуды. Порой заклинивает ленту. И все же я знаю: она стареет,
но не устаревает. Когда окна открыты, ее стук разносится окрест, говоря:
слушайте! мы еще живы! Наш диалог не окончен. Моего католичества хватает
настолько, чтобы продолжать исповедоваться ей.
Три
пишущих машинки марки ‘леттера’ занимают свои места
на конторках в Португалии, Дании и белендорфской
мастерской. Эта троица заботится о том, чтобы в потоке моих повествований не
возникало заторов. Стоит мне увидеть одну из них, или другую, или третью, мне
тут же что-нибудь приходит на ум, а сестрички начинают дружно болтать, стрекоча
то безостановочно, то с перерывами.
Все три
— мои механические музы. Других у меня нет. Книжка ‘Находки для нечитателей’, которая вышла в самом конце минувшего
столетия, представляет собой сборник ‘аквалирики’;
это сочетание акварелей и стихов, посвященных разным вещам моего повседневного
обихода. Есть там и четверостишие о моей пишущей машинке. Португальская
‘Оливетти’ никогда не ревнует к датской, а белендорфская
— к обеим заграничным сестрам. Они любят меня в три голоса, а я храню
верность им, только им.
Сколько
бы новых и новейших штуковин ни появлялось на рынке, ничто не сможет изменить
моей привязанности. Ни электрические пишущие машинки, ни компьютеры не сумели
соблазнить меня на отказ хотя бы от одной из моих ‘Оливетти’; точно так же
никому не удалось отправить на свалку меня самого, ‘старую железяку’”.
Но эти
строки были написаны в 2006-м, а в самой последней, посмертной, книге под
названием “О бренности” (2015), представляющей собой характерное для Грасса сочетание малой прозы, стихов и графики, звучат уже
другие мотивы. “Оливетти” стала забавой для внуков, Грасс
почти не подходит к пульту, за которым всегда работал стоя.
А до
этого была еще книга стихов “Поденки” (2012). Эти мушки называются так потому,
что срок их жизни чрезвычайно короток, он длится не больше одного дня. Однако
они принадлежат к одному из древнейших на земле видов насекомых, возраст которого насчитывает почти триста миллионов лет. Век
человека и человечества находится где-то между этими крайностями.
“Поденки”
— тоже прощальная книга. Он вспоминает в ней ушедших друзей. Среди них — Генрих
Бёлль и Лев Копелев. В 2011 году вышел большой, крупноформатный том их
переписки, насчитывающий 750 страниц. Стихотворение о них заканчивается
словами: “Впереди играли цыгане”.