Стихи Раймунду Коррейа, Олаву Билака, Алберту ди Оливейры, Жоана Круза-и-Соузы
Перевод и вступление Ирины Поляковой
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 10, 2017
О французских
поэтах-парнасцах российским читателям известно немало. Их переводили, издавали,
о них писали популярные статьи и серьезные исследовательские работы.
Бразильский “Парнас” известен в нашей стране гораздо меньше. И по сей день
среди любителей литературы нет-нет, да и звучит, что настоящий “Парнас” — это
Сюлли-Прюдом и Леконт де Лиль, а остальные — пустые эпигоны, не создавшие
ничего принципиально нового.
Безусловно,
бразильская литература формировалась под сильным влиянием европейской, в первую
очередь, португальской и французской. Бразильский “Парнас” в этом смысле вовсе
не исключение, и даже более того — “Парнас” появился в Рио-де-Жанейрно в тот
момент, когда в самой Франции это направление уже двигалось к закату, а в
недрах его зарождались модернистские течения.
В самой
Бразилии это был очень важный момент, когда европейские идеи и стили
соединялись с национальной средой. Эти два потока в конце концов слились и
породили удивительное явление, давшее начало богатой и самобытной бразильской
литературе ХХ столетия. Бразильская поэзия постепенно обретала свое собственное
мироощущение. Это была воистину эпоха великих потрясений — страна избавилась от
рабства, монархии, диктатуры и связанных с ними застойных явлений в культуре и
общественной жизни. В это время появляется столь необычное для бывших колоний
явление, как столичная интеллигенция, окончательно сформировавшаяся к середине
90-х, когда появилась Бразильская академия литературы, ставшая центром
интеллектуальной жизни страны. Местные поэты и прозаики перестали считать себя
колониальными. И хотя стремление покорять европейские столицы окончательно не
исчезло, куда более важным делом стало добиться признания в Сан-Паулу и
Рио-де-Жанейро.
В этих
условиях обязательно должно было появиться новое направление в поэзии — еще
пропитанное европейскими чувствами, перенявшее классические европейские формы,
но уже наполнившее их новым духом и новыми впечатлениями. Это была “научная
школа”, пронизанная духом французской революционной поэтики. Та самая школа,
которая в конце концов назвала себя “Парнасом”, подчеркнув тем самым, что
формировалась под влиянием одноименной парижской группы и восприняла ее идеалы.
Несмотря на то что
в Бразилии поэтические течения появлялись порой в неожиданной для европейца
последовательности, взаимоисключающие явления существовали порой одновременно,
а границы между ними зачастую оказывались размытыми — романтизм все же был
самым из них значимым. Но на рубеже веков он практически сошел со сцены, на
смену ему пришел парнассизм. Точность образов заменила субъективные переживаня
лирического героя, а Творение заслонило Творца.
Самыми
крупными его представителями стали члены “Великой триады” — Алберту ди
Оливейра, Раймунду Коррейа и Олаву Билак. В дальнейшем к группе присоединились
еще несколько поэтов.
Бразильский
“Парнас”, хоть и появился по примеру французского, все же не являлся точной
копией последнего. Да, поэты “Великой триады” работали в тех же классических
формах, что и их французские единомышленники, они стремились смотреть на вещи
объективно, следовали лозунгу “научной поэзии”, но тяга к социальной тематике у
них выражена явно сильнее, как и субъективное отношение автора к происходящему.
Если говорить о безусловно общем — то это лишь кристальная чистота формы и
предельная точность поэтического языка. Граничащего с математическими
формулировками. Во всем остальном бразильский “Парнас” — явление настолько
своеобразное, что даже столетие спустя литературные критики не знают, в какие
рамки его вписать. Можно сказать, что именно с этого момента бразильская
литература пошла своим путем.
Бразильский
символизм оказался явлением не менее своеобразным и пока еще недостаточно
изученным. Крупнейший представитель этого течения, Жоан Круз-и-Соуза, хоть
формально не был членом группы, но фактически еще являлся наполовину парнасцем,
с его склонностью к публицистике и умением ставить социально острые вопросы. Он
сам был символом изменений, происходивших в стране, — чернокожий поэт, ценой
таланта и огромных усилий добившийся общественного признания. Он — сторонник
классических форм, давший фактически новую жизнь сонету. Как и парнасцы, он
старается передать свои чувства через некие внешние проявления. Но сам считает
себя символистом и открыто это декларирует. Даже виднейшие представители
бразильской литературы не были еще достаточно смелы, чтобы самостоятельно
определить свое творческое направление. Впрочем, бразильские символисты гораздо
ближе к своим французским учителям и единомышленникам, нежели бразильские
парнасцы — к своим. Ориентация на внутренние переживания, ощущение трагичности
ситуации, подчеркнутая метафоричность, переклички не только с французскими, но
также и с русскими и скандинавскими символистами — этакое мировое единение
поэтов, создающих искусство для искусства.
Литературный
процесс непрерывен, и каждое новое поэтическое здание строится на фундаменте,
созданном предшественниками, даже если сами литераторы это отрицают. Бразилия —
земля, где еще много неизведанных литературных уголков. С некоторыми из них мы
и предлагаем вам познакомиться.
Раймунду Коррейа[1]
Видение
На синий
холст луна взошла неспешно.
Мерцанье
звезд. И тишь, и моря дрожь.
Магнолия
грудь обнажает нежно,
А пальмы
скрыл недвижный сумрак рощ.
Так
ласков бриз, и все доступно взору:
Цветы в
садах и зелень на лугах.
И песни
фей струятся, и озера
Колышутся
в уснувших берегах…
Там
водопад — и путь ложится длинный, —
Вода меж
скал пузырится, кипит!
Спешу
туда, где плачет мандолина,
Пока
земля, благоухая, спит.
И предо
мной — видение живое;
Прекрасные
мечты мои полны
Той, что
лежит, укрытая листвою,
А мысли —
к небесам устремлены.
Не
чувствует она — коса златая
Дыханьем
юга чуть расплетена,
Вдруг
засмеется, детство обретая,
Заплачет
— и опять взойдет луна.
Там —
райский сад, и белой цаплей (Боже!)
Она
лежит, так трепетна, мягка,
Тая
любовь, спит на зеленом ложе,
И флер
стыда прикрыл ее слегка.
О, гурия
в прекраснейшем серале!
Расплелся
локон. Вкруг нее — цветы,
А на
устах — росинки заиграли,
Душа
полна любви и чистоты.
Всегда по
ней печалью грудь томится,
И
радостная рвётся к ней мечта:
К ее душе
моя душа стремится,
К ее
рукам — хотят прильнуть уста.
Последний приют
О, чудный
край! За золотой мечтою
Спешу
сюда, где птиц слышны рулады,
В
цветенье рощ — открыть природа рада
Чистейший
клад, сокровище святое.
Здесь
огненной сверкает высотою
Извечный
день, и роскошь водопада
Все
серебро свое являет взгляду,
И
апельсин — сиянье золотое.
Здесь,
среди роз и света — саван нежный
Ужасные
пусть скроет разрушенья —
Что
смерть любви, чуть вспыхнувшей, приносит.
Пусть
мать-земля, порвав наряд небрежно,
В
последний миг подарит утешенье,
На
бренный прах — лоскут зеленый бросит.
Олаву Билак[2]
Аншиета
О
паладин! В деяниях опасных
Твой
трудный путь отмечен чудесами,
И голос
твой — навеки с голосами
Ветров и
рек в чащобах непролазных.
Несешь
любовь ты в проповедях страстных.
Индейцам,
что за дикими лесами —
Наивней
птиц, влекомых небесами,
Злей
хищников, жестоких и прекрасных.
О
Сеятель! Бросая в души зерна
Надежд и
грез, страну берешь без боя —
Но
здешние шипы острее терна.
И сердце
ты смирить бы смог любое.
Орфей,
тебе и хищники покорны.
Святой
Франциск. И птицы — пред тобою.
* * *
Взгляни
же! Взор спокойный твой втекает
Мне прямо
в сердце медленной волной
И
золотистым отблеском ласкает
Заброшенность
и тень глуши лесной.
Скажи
хоть слово! Сразу засверкает
Сонм
ярких звезд — веселый, озорной,
Во тьму
небес их пламя проникает,
Рассыпавшись
над летней тишиной.
О,
говори! Смотри! Слеза блеснула,
Все в
нежности нежданной утонуло.
В твоих
зрачках — сверкание огня.
Твой
голос тих — но слышу песнь сирены!
И
вспыхнет луч в душе моей смиренной,
И этот
свет — сейчас сожжет меня!
Рождество
Иисус
родился! Небеса — без края!
Лучатся
счастьем звонкие напевы!
Забилось
сердце, целый мир вбирая,
Бескрайний
мир — под ветхой крышей хлева!
Ни шелк,
ни бархат тени не набросят
На лик
Младенца — спит он в нищете.
Но
бедняки — дары свои приносят
Тому, кто
примет муку на кресте.
С улыбкой
спит Младенец на соломе,
Его,
склонясь, ласкает взором Дева.
И никого
нет с ними рядом, кроме
Животных,
под убогой крышей хлева.
Не в
золотом родился он чертоге,
Хоть в
этом месте мир царит и лад,
Он видел
пред собою хлев убогий,
На бедных
обратив свой первый взгляд.
Цари
земные, грешны и богаты,
Шли к
ним, избегшим Иродова гнева,
Ему несли
цветы и ароматы,
Рожденному
под скромной крышей хлева.
И гимн
любви, ликуя, расцветает
В
бескрайнем небе. Люди, Рождество!
Вся слава
мира в том хлеву взрастает —
Любовь и
всепрощение Его.
О
Рождество! Там, из небес глубоких,
Струится
счастье! Радостны напевы!
И — слава
Богу нищих и убогих,
Рожденному
под нищей крышей хлева!
Алберту ди Оливейра[3]
Забытая перчатка
“Один
лишь раз дала судьба лихая
Облечь ту
руку тканью белоснежной,
Жизнь —
словно шквал. Промчался, громыхая,
И
подхватил, и обронил небрежно.
Я, как
цветок печальный, засыхаю,
На
сундуке, и, дар храня прилежно,
Все
аромат изысканный вдыхаю,
Оставленный
ее рукою нежной.
Я — лишь
сосуд, и лилии чудесной
Однажды
здесь душа была сокрыта,
Но скоро
я ничтожным прахом стану.
О, если б
кто проник в сосуд сей тесный
И понял
скорбь перчатки позабытой —
Сколь
страшную он разглядел бы рану!”
Жоан Круз-и-Соуза[4]
Звезды
Там, в
небесах, непостижимых взгляду,
В печали
Сферы, коей края нет,
Весна
Любви сквозь безграничье лет
Бредет —
и звезд трепещут мириады.
О,
сколько тайн, стремящихся куда-то!
О,
сколько душ спешат найти свой бред!
Жестокий
мир! И плачут звезды. Свет
Плывет с
небес, сверкающих богато!
Бутоны
звезд, жемчужно-серебристы,
Раскрылись
вдруг. И каждый луч их чистый
Безумною
мечтой летит с высот.
Как
знать? Не свет ли то эпох забытых?
Свет
тысяч душ, в далеком прошлом скрытых?
И каждый
луч тот — вздох людской несет?
[1] Раймунду да Мота де Азеведо Коррейа (Raimundo da Mota de Azevedo Correia; 1859-1911) — поэт. Входил в группу “Парнас”. Один из основателей Бразильской академии литературы. По образованию юрист.
[2] Олаву Билак (Olavo Bilac; 1865-1918) — поэт, журналист и переводчик, еще при жизни получивший от одного из ведущих литературных журналов титул “Принц бразильских поэтов”. Один из основателей бразильского “Парнаса” и Бразильской академии литературы.
[3] Алберту ди Оливейра (Alberto de Oliveira; настоящее его имя — Антонио Мариано ди Оливейра; 1859-1937) — поэт, университетский профессор, занимал высокий пост в правительстве штата Рио-де-Жанейро, был видным деятелем Республиканской партии. Идеолог группы “Парнас”. Отец-основатель Бразильской академии литературы.
[4] Жоан Круз-и-Соуза (Joao da Cruz e Sousa; 1863-1898) — первый поэт-символист в литературе Бразилии. При жизни издал один сборник (два других вышли уже после смерти).