Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 9, 2016
Adam Gopnik As Big As the Ritz.
Scott and Zelda go on inspiring new books // The New Yorker, Sept. 22;
Therese Anne Fowler “Z”. — St. Martin’s Press, 2013); Maureen Corrigan So We Read On: How the ‘Great Gatsby’ Came
to Be and How It Endures. — Little, Brown, 2014
Одно
из знаменитых выражений американского писателя Скотта Фицджеральда гласит: “В
жизни американцев не бывает второго акта”. Это выражение стало расхожим,
опровергая еще более расхожее мнение о том, что в Америке каждому человеку
дается в жизни вторая попытка. Объясняя ошибочное толкование фицджеральдовской цитаты, литературный критик Адам Гопник
пишет в статье “Большой, как Ритц”, опубликованной в журнале “Нью-Йоркер”:
Фицджеральд имел в виду не вторую попытку, а буквально второй
акт — как в классических пьесах, где обычно второй акт проходит без эксцессов,
медленно подводя все линии пьесы к моменту катастрофы. Писатель считал, что в
стремительной американской жизни нет места для срединного спокойного развития
жизненного сюжета. Однако и ошибочное истолкование часто оказывается верным:
Бикс Байдербек создал высокую музыку и умер в 29 лет;
Стивен Крейн написал одну великую книгу и исчез;
карьера Орсона Уэллса в Голливуде угасла после двух
фильмов. И сам Фицджеральд (ставший знаменитостью в двадцать четыре года, а в
сорок четыре умерший и надолго забытый) является одним из примеров своего
переиначенного высказывания.
Если
второй акт и отсутствовал в жизни Фицджеральда, то эпилог оказался долгим.
Причем и самого писателя, и его жены Зельды.
Экстравагантные, талантливые, красивые как Адонис и Афродита, они сияли в 20-х,
погибли в 40-х, исчезли из виду в 50-х, но уже в 60-х обрели новую легендарную
судьбу. При жизни, в их эпоху джаза и сухого закона, Скотт и Зельда вечно были предметами критики и издевательств: и со
стороны светских хроникеров, и со стороны друзей (даже близких), а Скотт
получал оплеухи и от критиков. Адам Гопник пишет:
При жизни все любили плевать в их кофе, точнее, в их стаканы с
самогонным джином. А через три четверти века они стали не просто
душераздирающей сноской к своей эпохе, но неумирающей легендой Запада, которая
вдохновляет авторов на всё новые книги, статьи, романы и кинофильмы.
В
конце 50-х годов знаменитый критик Эдмунд Уилсон, который в течение всей жизни
Фицджеральда был его литературным палачом, заметил и назвал “абсурдом” тот
факт, что Скотт — его университетский друг, пьяница и клоун — стал в глазах
публики чем-то вроде умирающего и возрождающегося бога Адониса. “Подобное
удивление, — пишет Адам Гопник, — было характерно и для друзей Дилана Томаса, и
для друзей Перси Шелли, и, наверное, для друзей самого Адониса”.
К
настоящему времени о паре Скотт-Зельда и о самом
Фицджеральде написаны сотни работ, обследованы все стороны творчества, быта
(включая финансовое положение), любовной жизни и, конечно, характеров. Но вот
что подметил Адам Гопник:
Даже в академической литературе авторы часто принимают
Фицджеральда за того, кем он сам себя считал. Он вечно каялся в своей глупости,
в пьянстве, называл себя неудачником. На самом деле его афористичная
интеллигентность была тоньше прямых формулировок. Его глаза были
проницательней, а суждения — мудрей, чем считало большинство его знакомцев,
включая Эдмунда Уилсона.
Вот,
например, пассаж из записной книжки Фитцджеральда: “Очень важно, — пишет он, —
что столица Соединенных Штатов — не в Нью-Йорке. В 1863 году это спасло Союз от
страстей толпы. Но, с другой стороны, интеллект перетек в Нью-Йорк, и без критики
изнутри наша политика стала ребяческой”.
Сэлинджер
удивил многих, сказав, что в Фицджеральде его привлекла “сила интеллекта”. С
тех пор образ писателя переосмысливают многие авторы. Самый недавний урожай
работ о Скотте и Зельде делится на две категории.
Первая — попытка представить Фицджеральда автором поп-культуры, сравнивать его
с автором детективов Дэшелом Хэмметом,
например, а его роль в литературе — с ролью композитора Кола Портера в музыке.
Вторая категория — попытки изобразить Зельду
художником, доведенным до сумасшествия жестокостью ее времени и эгоцентричностью мужа, притеснявшего ее творческую
потенцию, даже когда он делал вид, что служит ей.
Яркий
пример первой категории — книга литературного радиокритика
Морин Корриган “Мы всё еще
читаем. Как родился и почему выжил ‘Великий Гэтсби’”. По выражению Адама
Гопника, “автор съёживает Фицджеральда до современного вкуса”. Книга Корриган полна любви к роману, что делает ее много
привлекательней сухих академических исследований, но автор представляет роман
“Великий Гэтсби” бульварным чтивом, хоть и высочайшего класса. Именно благодаря
этому, по ее мнению, роман и стал так популярен. В подтверждение своей идеи она
пишет о любви Фицджеральда к детективам и об их возможном влиянии на него (хотя
лучшие детективы того времени — в частности, того же Хэммета
— были написаны после публикации “Великого Гэтсби”). Адам Гопник возражает Корриган:
“Великий Гэтсби” — роман об убийстве таблоидного типа. Но он
долго живет как раз потому, что написан в абсолютно антитаблоидном
стиле. Фицджеральд — тонкий стилист, и его стиль — осознанно поэтическая проза.
Может быть, самое прекрасное, что он создал — отдельные фразы и абзацы, которые
остаются в памяти, как стихи. Эдмунд Уилсон подготовил посмертное издание
избранных произведений Фицджеральда и в конце книги собрал целую коллекцию
таких фраз и пассажей — на ста пятидесяти страницах.
“Франция,
— говорит один из персонажей Фицджеральда — была землей; Англия — народом, а
Америка — была… готовностью души”.
Из
писем Фицджеральда очевидно, что главное влияние на него оказали английские
романисты “эдвардианской эпохи”: Голсуорси, Маккензи и особенно Джозеф Конрад.
И в своем исповедальном эссе “Крушение” Фицджеральд оплакивает гибель романа,
который оттеснило, в частности, массовое кино:
Я наблюдал, как роман, который для меня был самым сильным и
самым гибким способом передачи мыслей и чувств одним человеком другому,
подчинился механическому и коммунальному искусству, способному отражать лишь
самые банальные мысли, самые простые эмоции.
Примером
новых книг о Зельде Фицджеральд является бестселлер
Терезы Фоулер, названный первой буквой имени Зельды — “Z”. Адам Гопник пишет:
Роман “Зет” — часть заметной тенденции сделать Зельду символической героиней феминисток, женщиной большого
потенциального таланта, лишенной возможности его применить. Зельда
бесспорно обладала литературным даром, но считать ее чьей-то жертвой и думать,
что она сошла с ума по чьей-то вине — это старомодно-романтическое отношение к
трагедии. Трагические фигуры писательниц, таких как Вирджиния Вулф или Сильвия
Плат, остаются трагическими и при благоприятных обстоятельствах — в достатке, в
кругу любящих друзей или при нежном, внимательном муже (как это было с
Вирджинией Вулф). Нынешний культ Зельды вызывает
обиду за других писательниц ее времени, которые в гораздо худших условиях
сумели осуществить свой талант, — за Дон Пауэлл, например, и Аниту Лус, которые полностью исчезли из виду.
Адам
Гопник теоретически, конечно, прав. Но ведь легендами не назначают. Наверное,
некоторые современники Скотта и Зельды Фицджеральд
были более достойными кандидатами на легендарность. Но именно эта пара была
Адонисом и Афродитой (нет, Адонисом и Персефоной) “потерянного поколения”.