Перевод с французского и вступление Елены Морозовой
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 9, 2016
Жан-Пьер
Камю (Jean-Pierre Camus, 1584-1652) принадлежит к наиболее плодовитым авторам
своего века. Его творчество представлено более чем 250 сочинениями, среди
которых несколько томов проповедей, религиозные трактаты, 36 романов и 21 том
новелл общим числом 950. Уроженец Парижа, в 24 года ставший епископом Белле,
пламенный проповедник, основатель трех монастырей, неутомимый деятель
Контрреформации, депутат Генеральных Штатов от духовенства (1614), в конце
жизни он удалился в приют для неисцелимых больных, где посвятил себя молитвам и
помощи страждущим.
Духовный
ученик и последователь епископа Франсуа де Саля (св. Франциска Сальского), Камю
начал писать благочестивые романы, дабы, по его словам, противостоять
“сочинениям нечестивым, хотя и приятным с виду”, которыми он считал современный
ему прециозный роман. Однако его многословные назидательные вымыслы успеха не
имели, и он обратился к популярному в то время жанру трагической истории,
мрачной новеллы, наполненной кровавыми ужасами и загадочной мистикой, где как
нельзя ярче нашел свое отражение противоречивый и эмоциональный стиль барокко.
Черпая свои сюжеты всюду, включая судебные хроники и материалы громких процессов,
Камю перерабатывал их в духе христианской морали с целью преподать читателю
душеспасительный урок. Поучения, назидательные выводы и ссылки на авторитеты,
роднящие трагические истории Камю со средневековыми “примерами” (exempla),
соседствовали с описаниями нечеловеческих жестокостей и отвратительных зрелищ,
предвосхищая постулат де Сада о необходимости во всей красе показывать порок,
дабы пробудить к нему отвращение. В рассказах Камю никто не избегает
справедливого наказания, ибо роль неумолимых судей автор отводит Богу и
Провидению, чья богатая фантазия постоянно изыскивает новые способы явить свое
могущество и наказать порок, чтобы читатель, ужаснувшись неотвратимости
божественного возмездия, немедленно ступил на стезю добродетели. Не чужд Камю и
юмор, хотя тогдашние читатели наверняка видели его не там, где видим сегодня
мы: для нас сочетание вдохновенного морализаторства и жутких подробностей
кровавых злодеяний зачастую создают эффект исполненной черного юмора детской
страшилки.
Первый
сборник новелл Камю под названием “Необычайные происшествия” (Les
événements singuliers) вышел в 1628 году и в ближайшие три
десятилетия выдержал восемнадцать переизданий и два издания в переводе на
английский. Не меньшим успехом пользовались и последующие сборники, сделавшие
автора едва ли не самым читаемым писателем в тогдашней Франции.
Зловонный
сожитель
Из
сборника “Кровавый амфитеатр”, 1630
ОТБЕЛИТЬ
мавра и извести пятна на шкуре леопарда значительно проще, чем привести к добру
того, кто закоснел во зле. Безрассудный, страдал я за беззакония свои, сказал
царь и пророк[1], но раны мои
зарубцевались; жестоко осудил Даниил старца, оклеветавшего Сусанну[2], и
упрекнул его за то, что состарился он в днях злых. И вопиял Спаситель, и плакал
над могилой зловонного и гниющего Лазаря[3], но
еще более смердел грешник, погрязший в непотребстве и порочных привычках. В
этом рассказе, который я не без основания помещаю среди трагических историй, вы
увидите, как из-за презренной плоти мы можем ввергнуть в погибель нашу
бессмертную душу.
В
одном городке королевства, название коего я умолчу, дабы не обижать ни край, ни
его жителей, проживал некий принципал, возглавлявший коллегиал, где юношей
обучали изящной словесности (не знаю только, обучали ли там добрым нравам);
принципала сего мы назовем Эпафродитом. Не станем уточнять, был он мирянином
или лицом духовным, дабы из-за пороков одного не возводить хулу на все
сословие. Умом он обладал быстрым, был красноречив и силен в греческом, латыни
и философии. А еще он заботился о том, чтобы привлекать в вверенный ему
коллегиал хороших учителей, и сам так прекрасно, старательно и усердно учил
учеников своих, что очень многие по его дисциплинам преуспевали. Но если бы
Богу было угодно, чтобы он имел не только обширные познания, но и прекрасную душу
и чистую совесть, тогда бы у нас не было причин рассказывать о его ужасной
кончине и ставить его в один ряд с теми, кого, как уверенно можем мы сказать,
осуждают все.
Недостойная
и распутная жизнь его завершилась бесславно, а страшное проклятье Господа, павшее
на него после смерти, наверняка покажется вам неотвратимым и удивительным.
Рожденный в провинции, где все славились особым пристрастием к выпивке, он имел
слабость к вину. Питие обычно сопровождалось обжорством, и, хотя пил он только
хорошее вино и ел только лучшее, поглощал он столько всего, что тело его
походило на бурдюк, наполненный яствами и напитками. А еще он пристрастился к
игре. Но погубили его женщины. Рухнув в бездну следом за теми, кто уподобился
Давиду, Соломону и Самсону[4], он
позабыл и мудрость свою, и ученость. Тридцать лет он сожительствовал с
женщинами, постоянно их меняя, и развратил немало жен и девиц, не привязавшись
ни к одной из них. Иногда он заводил сожительниц за пределами коллегиала, а
иногда содержал их при себе, живя с ними словно с законными супругами. Он не
заботился ни об огласке, ни о дурном примере, который подавал нежной юности.
Но
некая ловкая и сообразительная особа, в расцвете молодости и красоты, сумела в
конце дней его заполонить собою все его помыслы. Совсем потеряв голову от
любви, он больше не мог жить без своей любезной и стал таким ревнивым, что
стоило ей куда-нибудь отойти, как он думал, что ее похитили или же соблазнили,
а стоило кому-нибудь посмотреть на нее, как в нем тотчас поднималась тревога.
На головы скольких невинных школяров обрушился гнев его, сколько их понесли
наказания от учителя своего всего лишь за то, что осмелились поднять робкий
взор на ту звезду, чей свет был столь мил учительскому взору? Он видел
соперника в собственной тени; а если на щеку сей особы садилась муха, готов был
заплатить любую цену, дабы узнать, какого она пола, и окажись, что мужского, он
бы немедля ее прихлопнул. Семь или восемь лет обладал он этой змеей, оберегал
ее, словно бесценное сокровище, и сторожил, словно волшебный дракон, охранявший
золотые яблоки в саду Гесперид.
Наконец,
избежав правосудия земного и небесного, он подошел к концу жизненного пути, и
смерть, пожелав взять свое, призвала его на суд, коего не избежать никому и где
каждый получит по заслугам. Посмотрите же, сколь великий запас гнева собрал сей
несчастный в житницы свои для Страшного суда, презрев сокровища доброты и
долготерпения Господа. За время долгой болезни, предшествовавшей смерти, его не
раз посещали монахи и служители Господа, усердно пекшиеся о спасении души его;
они справились у лекарей и, узнав, что болезнь его смертельна, стали
уговаривать его подумать о душе своей и об имуществе. Сначала он лишь смеялся
над их речами и утверждал, что чувствует себя хорошо и вовсе не столь плох, как
они думают. Но, наконец, почувствовав, что силы его покидают и жизнь близится к
закату, он внял упрекам, прислушался к спасительным словам и приготовился к
таинству причастия. Чтобы получить отпущение, ему пришлось пообещать выгнать из
дома ту, что превратила его жилище в приют непристойности и нечестия; человек
же, уговаривавший его, оказался так настойчив и ловок, что, поймав его на
слове, стал ковать железо, пока горячо, и потребовал, чтобы тот без промедления
выгнал сожительницу.
Однако
несчастная сия, всегда готовая пустить слезу, при этом известии разразилась
бурными рыданиями и, преумножая отчаяние, кричала, бесновалась, буйствовала и
рвала на себе волосы, желая доказать свою безграничную привязанность к тому,
кого она любила единственно из выгоды и чье плачевное состояние было ей
известно. К такой уловке презренная прибегла с целью еще крепче прилепить его к
себе, если он выздоровеет, или получить как можно большую долю по завещанию,
если дни его сочтены. И, безусловно, надежды плутовки оправдались, ведь он решил
отдать ей все, как если бы она являлась его законной женой; а чтобы никто у нее
обманным путем ничего не выманил, он передал ей ключи от всех замков, бросив
тем самым богатства свои, накопленные долгим и усердным трудом, в дырявый
мешок. Невозможно описать, сколь велики были печаль и жалость умирающего,
понимавшего, что его прекрасная звезда должна исчезнуть с глаз долой; все же
пришлось ему призвать сурового и неумолимого исповедника, дабы он разлучил его
с той, что навсегда завладела его душой. Ибо прежде, чем душа его воспарит и
дух покинет бренное тело, в согласии с требованиями святой церкви ему надобно
отринуть ее от себя. Однако просьба сия оказалась лишь двуличием, уловкой с
целью получить отпущение; едва исповедник покинул его, оставил в ожидании дня
завтрашнего, когда он получит предсмертное причащение, как несчастный грешник
снова призвал эту ведьму, и та вернулась к нему в дом. Бросившись к ногам его,
она целовала их и орошала слезами, и он, не в состоянии перенести притворное ее
страдание, протянул ей слабеющую руку, и та стала целовать ее и омывать
слезами, постоянно испуская горестные вздохи. Эпафродит же, вместо того чтобы
оплакивать грехи, совершенные по ее наущению, проливал слезы жалости, а
льстивая особа старалась приободрить его, уверяя в непременном выздоровлении;
и, словно оракулу, внимал обманутый больной словам, исходившим из любимых уст.
Душа его приготовилась расстаться с телом, силы оставили его, но, обманутый
несбыточной надеждой, он уповал, что вскоре воспрянет духом. И вот, несмотря на
обещание, данное исповеднику, он вновь поклялся никогда с ней не расставаться и
обратился к ней с греховными словами любострастия, кои я не осмеливаюсь
передать, а потом попросил поцеловать его в губы, лелея надежду, что средство
сие ему полезней, чем любая помощь лекаря, ибо поцелуй этот способен не только
удержать в теле его душу, но и вернуть ее обратно, если та уже ее покинет, а
также исцелить его и восстановить его силы.
Бесстыжая
женщина исполнила его желание, и, обвив его шею своими легкими руками,
поцеловала его: и так он сильно прилепился к своему кумиру, что душа его то ли
от натуги, то ли от изнеможения, то ли от избытка чувств отделилась от тела, и
он скончался на груди сей пропащей особы.
О
Боже, как не похожа эта смерть на кончину Моисея, испустившего дух с поцелуем
Господа на устах, и как мерзкий поцелуй ее отличался от святого поцелуя первых
христиан, о которых говорит нам апостол! Мы не знаем, куда, вылетев изо рта
его, устремилась его душа, сие от нас сокрыто, но и не мудрствуя лукаво легко
догадаться, что отправилась она не по той дороге, по которой поднимаются к
славе небесной. Итак, душа Эпофродита умчалась туда, куда ей было суждено, а
женщина, ставшая причиной сего ужасного несчастья, сжимала в объятиях хладное
как лед и недвижное тело.
Оставим
же ее вопиять и оплакивать свое несчастье, а сами посмотрим, как небесный гнев
обрушился на жалкое тело грешника. Не больше часа прошло с той поры, как душа
покинула сие тело, но оно уже стало источать такое сильное зловоние, что не
только комната, но и весь дом сделались непригодны для жилья из-за нестерпимой
вони. С трудом нашли того, кто согласился обрядить мертвеца.
Тело
положили в гроб, но запах тления просачивается через дерево, и смрад
распространяется повсюду; гроб замазывают дегтем, воском, мастиковой смолой, на
стыки досок накладывают полоски кожи и приклеивают их прочным клеем — ничего не
помогает. Предложили положить тело в свинцовый гроб, но, когда речь зашла о
расходах, все стали отнекиваться и никто не хотел идти на издержки; с трудом
нашли чистильщиков выгребных ям, согласившихся за большие деньги предать
покойного земле. Его похоронили в церкви; и, хотя гроб зарыли на глубину целых
шести футов, а сверху накрыли могильной плитой, церковь сразу наполнилась таким
мерзостным духом, что пришлось извлечь его и закопать на кладбище. Тотчас в
воздухе разлилась ужасная вонь, и все, кто шел в церковь, стали обходить
кладбище стороной. Тогда ночью гроб выкопали, оттащили в поле и там закопали;
но владельцы поля посчитали это чьей-то злой шуткой и, не желая терпеть у себя
столь дурно пахнущий предмет, бросили усопшего в реку, воды которой мгновенно
напитались ядом, отчего рыба там подохла и сгнила.
Тело
покойного, вызывавшее омерзение и недовольство людей, дало наследникам повод
оспорить завещание, дабы лишить гадкую женщину плодов ее хитрости и
бесстыжести. Доказательство ее дурного поведения нашли без труда, ибо она не
скрывала, что жила с покойным как с мужем, прижив от него нескольких детей; так
что ее лишили наследства и приговорили вернуть все, что она унесла с собой.
Некоторые полагают, что, оставшись ни с чем, она умерла от раскаяния, другие же
утверждают, что она прожила еще несколько лет, впав в ужасающую нищету.
Плачевные
последствия невоздержанности свидетельствуют, что порок, именуемый
прелюбодеянием, является наиболее гнусным из всех пороков, ибо он разрушает
тело, душу, достояние, честь и репутацию того, кто ему привержен. По словам
апостола[5], ни
блудник не проникнет в Царствие небесное, ни неправедный, иначе говоря, по
истолкованию святого Иеронима[6],
только тот, кто прожил жизнь целомудренно, узрит Господа; предупреждение это
относится прежде всего к распутникам, на них мечут громы и молнии святые
апостолы. Долой, собаки паршивые и бесстыдные! Истинно говорю я вам, что
прелюбодеи, блудники и нечестивцы никогда не попадут в Царствие небесное.
Поединок
Из
сборника “Кровавый амфитеатр”
БОГАТЫЙ,
благородный, достойный и всеми уважаемый Флодоард, чьи владения находились в
краю, что граничит с Шампанью, Бургундией и Лотарингией, мирно жил в свое
удовольствие в окружении друзей; но вот явился тиран сердец, именуемый амуром,
смутил его покой и разорил его. Флодоарда покорила красавица Седрина, дочь
человека с меньшим, чем у него, состоянием, однако равного ему по знатности и
положению в обществе. Но, надменная и легкомысленная, девушка не отвечала на
чувства Флодоарда и обращалась с ним столь сурово, что наверняка погасила бы
любовь менее пылкую, чем у него. Однако родители, более благоразумные, нежели
их ветреная дочь, считали эту партию весьма выгодной для нее и, почитая союз с
Флодоардом за честь, пообещали ему руку Седрины. Благородный Флодоард
обрадовался, ибо надеялся, что, получив горделивую девицу в жены, сумеет
перебороть презрение, коим она платила за его привязанность, а радости брака
породят в ее сердце ответные чувства; как мог, он торопил заключение сего
союза, и после помолвки Седрина стала его невестой.
В
это же время вельможный Артабан, рождением и положением своим гораздо выше
Флодоарда, объявил себя поклонником Седрины и, не считаясь ни с чем, решил
жениться на ней. Действительно, он несколько раз видел Седрину в Париже и
воспылал к ней страстью, но его место в обществе было неизмеримо выше места,
занимаемого семьей девушки, поэтому никто не верил, что он снизойдет до нее и
возьмет ее в жены; многие, и Флодоард в первую очередь, считали, что выходки,
коими Седрина испытывала его терпение, причиною имели надежды на будущее, ибо
Артабан своими ухаживаниями льстил ее тщеславию и так убедительно говорил о
том, что она станет его супругой, что девица поверила ему. Стоило только
Артабану попросить ее руки, как имя Флодоарда исчезло из ее памяти, словно
звезда на восходе солнца. И прежде человек этот не занимал целиком сердце
Седрины, а теперь она и вовсе вычеркнула его оттуда. Ее родители, также
ослепленные возможностью столь блистательного союза, не поразмыслив как
следует, решили отказаться от своего обещания, и стоило Артабану попросить руки
их дочери, как они тотчас согласились, не думая о том, как несправедливо они
поступают по отношению к Флодоарду. Уязвленный изменой Седрины, пылая гневом на
Артабана, коварно лишившего его невесты, он решил последовать примеру наших
кавалеров, привыкших вершить правосудие со шпагой в руке, и стал искать того,
кто пожелал бы выступить его секундантом и присутствовать на поединке с
Артабаном. Но он никого не нашел, ибо вельможа сей занимал в обществе
положение, недосягаемое для простых дворян. Убедившись, что помочь себе может
только он сам, он отправился к Артабану и, сдерживая рвущийся из души гнев,
уважительно, как и подобает говорить со знатным сеньором, в достойных
выражениях объяснил, какое зло тот ему причинил. Но так как Артабан ответил ему
презрительно, Флодоард заявил, что он не новичок на поле брани и имеет честь
носить шпагу, а потому не позволит обращаться с собой пренебрежительно и, не
отказывая Артабану в почтении, намерен защитить собственную честь. Поняв, что
Флодоард желает свести с ним счеты с глазу на глаз, Артабан осыпал его
насмешками; надменная и хвастливая речь соперника разъярила Флодоарда, и он
воспылал жаждой мести. В конце концов Артабан, окруженный челядинцами, готовыми
по первому его знаку разрубить непрошеного гостя на куски, заявил, что не
намерен скрещивать шпагу с тем, кто стоит неизмеримо ниже его по положению. Единственная
милость, кою он, отдавая должное отваге Флодоарда, может ему оказать, — так это
позволить ему уйти через дверь; но, если тот еще раз заявится с подобными
речами, он вышвырнет его в окно, а слуги поколотят его палками. Смертельно
оскорбленный, Флодоард был готов умереть в страшных муках, лишь бы хоть немного
утолить свою месть. Он ушел, затаив обиду и обдумывая, как жестоко отомстит
Артабану; но, к сожалению, положение Артабана в обществе было слишком высоко:
он был подобен неприступной крепости, которую пытался одолеть немощный воин.
Тем
временем обворожительная Седрина, не удовлетворенная природной красотой своей,
прибегала к всевозможным ухищрениям, желая сделать свое лицо еще прекрасней, и
везде, где только можно, не забывала убирать себя многочисленными украшениями,
дабы еще больше усладить взор и сердце обезумевшего от любви Артабана.
Опасаясь, как бы его родственники не стали чинить ему препятствий и не
обратились за помощью к королю, вельможа торопился сыграть свадьбу. И вот в
несколько дней все было обговорено, и обручение состоялось. А пока шли
приготовления к свадьбе, чем же был занят Флодоард, не отказавшийся от мести?
Чтобы избежать утраты владений, он составляет дарственную на одного из своих
братьев и вместе с четырьмя хорошо вооруженными друзьями в полном снаряжении
пускается в путь, чтобы нанести противнику решительный удар; но он никого не
посвящает в свой замысел и всем говорит, что хочет попрощаться с жестокосердой
возлюбленной и сказать ей последнее прости. Слух о том, что он приедет вернуть
слово, наполнил надменную красавицу великой радостью, и она встретила его
ласково, как никогда прежде; он осыпает ее комплиментами и заверяет, что рад ее
удаче и в восторге, что ей представилась такая выгодная партия. Ни Седрина, ни
Флодоард не жалеют красивых слов, но каждый из них говорит не то, что думает, и
старательно таит свои истинные мысли. Наконец Флодоард, укоризненно улыбаясь, с
поклоном возвратил ей слово, на что та с привычным высокомерием ответила градом
исполненных презрения острот, свидетельствовавших, что она уже чувствовала себя
на недосягаемой высоте и оттуда пренебрежительно взирала на пресмыкавшегося во
прахе Флодоарда.
Но
Боже, сколь переменчива Фортуна, сколь стремительно вращается ее колесо! Видел
я гордеца, молвит божественный сочинитель[7], что
превозносился над людьми и высился, будто кедры ливанские, прошел мимо — и нет
его! О, цветок красоты, сколь рано ты отцветаешь! О, сильные мира сего, вы
похожи на стекло: стоит ему заблестеть на свету, как оно тотчас становится хрупким.
Когда Седрина отправилась провожать Флодоарда, тот, улучив момент, стремительно
полоснул ее по лицу бритвенным ножом, нарочно припрятанным в рукаве, и на
лилейно-белой коже появилась кровавая полоса, а лилии мгновенно превратились в
алые розы. Свершив свою месть, Флодоард вскочил на коня и, спасая жизнь,
умчался в Австразию[8], граница с которой
проходила в шести или семи лье от его владений. Он знал, что там Артабан не
сможет его преследовать, ибо он пребывал в ссоре с правителем тамошнего края и
с принцами его дома, обладавшими во Франции большим влиянием.
Мы
же вернемся к Седрине, понявшей, что с небес, куда она вознеслась благодаря
удаче и красоте, она вмиг рухнула в пропасть. Что ж, красавицы, вольно вам
уповать на прелести свои, непостоянные, словно зыбучие пески; и удар кинжала, и
увечья при падении, и болезнь любая способны, подобно грозе неумолимой, губящей
все в деревне, разрушить надежды ваши.
Пока
девица пребывала в отчаянии, новость о несчастье дошла до Артабана, он
примчался и, увидев ее с заплывшим глазом, иссеченным носом и обезображенными
щеками, содрогнулся от страшного зрелища. Теперь лишь с ужасом взирает он на
ту, которой ранее поклонялся, словно божеству. В ярости он клянется всем самым
святым, что есть на небе и на земле, что не будет ему покоя до тех пор, пока он
не смоет сию непоправимую обиду кровью Флодоарда и собственной рукой не прервет
дни его. Но узнав, что Флодоард нашел убежище в Австразии, он по названным нами
причинам прекратил погоню, а так как гнев одолевал его по-прежнему, он отправил
к Флодоарду человека с посланием, где требовал со шпагой в руке ответить за
зло, причиненное Седрине; позабыв о своей родовитости, он был готов встретиться
с ним на равных, в том месте, которое тот назначит, и с тем оружием, коему тот
отдаст предпочтение. Флодоард принял картель[9] с
подобающим почтением, поцеловал его и заверил посланца, что если бы Артабан не
оказал ему такой чести, а дал бы ему сатисфакцию на словах, то он из уважения к
его титулу попытался бы приглушить свою боль; но раз тот милостиво изъявил
готовность скрестить с ним шпагу, он почитает долгом своим защищаться и
поцеловал клинок. Указав место для поединка неподалеку от границы, он сказал,
что сражаться они будут пешими, оружием же выбрал шпагу и кинжал; дворянин,
доставивший вызов, попросил привести с собой секунданта, и Флодоард быстро
нашел уязвленного Артабаном жителя Австразии, с радостью готового припомнить
обидчику давнее оскорбление. Они бьются; чтобы не расписывать долго сей
поединок, скажу, что секундант Флодоарда быстро вывел противника своего из
строя и, обезоружив его, бросился на Артабана, но Флодоард крикнул, чтобы тот
не трогал его и не отбирал у него славы победителя. “Даже если вас будет сто, —
гордо отвечал Артабан, — победить меня не удастся, ибо я хочу убить вас обоих”.
Услышав такое бахвальство, секундант Флодоарда бросился вперед, чтобы отправить
Артабана на тот свет, но Флодоард криком отвлек его внимание, помешав ему
воспользоваться создавшимся преимуществом. — “Раз уж вы хотите подарить ему
жизнь, — говорит секундант, — пусть хотя бы отдаст оружие”. — “Ни за что, —
отвечает Артабан, — даже если мне придется потерять десять тысяч жизней”. —
Услышав эти слова, Флодоард, не дожидаясь, пока секундант начнет теснить
Артабана, яростно на него набросился и пронзил ему глотку, заставив его
выплюнуть душу вместе с кровью. Потом, подхватив шпагу, Флодоард отправился из
Австразии в Германию, где разместил нынешнее свое состояние — ту часть
имущества, которую брат убедил его взять, понимая, что король никогда не помилует
Флодоарда, а из-за знатных и влиятельных родственников Артабана во Франции
никто не сможет поручиться за его жизнь.
Так
Седрина единовременно потеряла обоих поклонников, счастье и красоту. Из-за
своего изуродованного лица она стала не просто некрасивой, а безобразной, и
потому ей пришлось выйти замуж за младшего отпрыска бедной семьи, который по
положению своему был настолько ниже Флодоарда, насколько сей последний был ниже
по положению Артабана. Урок красавицам: не стоит взращивать в себе ни спесь, ни
гордыню, ни непостоянство. А вельможам, какими бы могущественными они ни были,
следует помнить, что нельзя обижать малых мира сего, нельзя наносить им тяжких
оскорблений, иначе они могут пойти на крайности. Никому не ведомо, на что
способно отчаяние, однако ответ его не станет от этого ни более предсказуемым,
ни менее грозным, чем удар молнии. Даже самые мудрые не могут ни предусмотреть,
ни избежать того, на что способны жаждущие мести. Ибо, говоря коротко, тот, кто
презрел собственную жизнь, всегда одержит верх, когда возжаждет забрать жизнь
другого.
Три
головы
Из
сборника “Ужасные зрелища”, 1630
НЕИСПОВЕДИМЫ
пути Господа и чудны дела Его, когда сострадает Он кающимся и когда заносит
карающую длань над закоренелыми грешниками. Господи, справедлив Ты, и суд Твой
праведен! Кто может постичь промысел Твой, кто может считать себя Твоим
советчиком? То милостив бываешь Ты, то суров, когда желаешь внушить людям, что
нет таких средств, способных защитить их от предначертанного Провидением…
В
германской провинции, что соседствует с богатыми городами Гамбургом и Любеком,
хозяйничал некий коварный разбойник, прославившийся своими злодеяниями. Он
совершал кражи и убийства, и никто не мог его уличить, ибо был он необычайно
хитер, изворотлив и, ловко меняя облик, скрывал свои преступления; поэтому,
хотя его и подозревали в совершении злодейств, доказать ничего не могли. Но
когда чаша грехов его переполнилась, Господь употребил очень необычное
средство, дабы передать его в руки правосудия, кое и покарало его за лиходейство.
Как-то
раз разбойник пришел в Оснабрюк, оставив далеко позади те места, где он,
задумав совершить преступление, набивался к прохожим в приятели, выпрашивал у
них милостыню или измышлял какой-либо иной хитроумный способ, дабы втереться к
ним в доверие, а затем лишить жизни. И в Оснабрюке ему неожиданно захотелось
поесть телячьих голов. Он идет к мяснику, покупает у него три головы и кладет
их в котомку, сплетенную из суровых нитей наподобие садка для рыбы; в Италии,
Испании, Германии и иных местах, где ткут мало холста, в таких сетках обычно
носят фрукты и прочую пищу. Ничего не подозревая и ни о чем не думая, он шел к
себе домой, неся на плече сетку с головами, и вдруг услышал за спиной вопли
ужаса, брань, проклятия и призывы схватить убийцу и разбойника и позвать
палача; но презренный негодяй не догадывается, отчего поднялся такой крик. Со
всех сторон сбегаются люди поглазеть на ужасное зрелище, самые смелые подбегают
к нему, тормошат его и спрашивают, где он раздобыл и куда несет три человечьи
головы, что болтаются у него за спиной. Расхохотавшись, он отвечает, что это у
них на плечах вместо человечьих голов телячьи, ибо они почему-то принимают
телячьи головы, которые он несет в котомке, за человечьи. Но тщетно отбивается
он от толпы, тщетно твердит, что всего лишь купил эти головы на бойне: его
хватают за шиворот и тащат к судье; тот ведет те же речи и отправляет его в
тюрьму.
Сначала
разбойник думал, что все эти немцы перепились, и завтра, когда они проспятся и
перестанут колобродить, суд вынесет разумное решение. Пока он сидел в тюрьме,
принесли головы, а когда стали осматривать, в одной тотчас узнали голову купца,
недавно выехавшего из Оснабрюка и убитого в дороге, в другой голову гражданина
Любека, имеющего торговлю в Оснабрюке, а в третьей голову жителя Бремена.
Нашлось немало свидетелей, заявивших, что знали этих людей. На следующий день
свидетелям устроили очную ставку с узником, обвинившим их в том, что они пьяны,
хотя в тот день вина они не только не пили, но даже и не нюхали. В отчаянии
смотрел узник на телячьи головы, в то время как все, и свидетели, и служители
правосудия, видели на их месте головы человечьи; людей же, коим они
принадлежали, узнали и назвали по именам. По просьбе узника вызвали мясника,
продавшего ему вчера телячьи головы; мясник явился в суд; когда же узник
спросил его, правда ли, что день назад он продал ему три телячьи головы,
мясник, с гневом глядя на него из-под насупленных бровей и ругательски его
ругая, ответил: “Довольно, злосчастный убийца и палач, не смей взваливать на
меня свое преступление; вчера я продал тебе три телячьих головы, и все мои
товарищи тому свидетели. Но я не продавал тебе человечьих голов, не продавал
голову господина такого-то, ведь в этом городе у меня не было друга лучше, чем
он. Не возводи же на меня напраслину, ибо я скорее отдал бы свою жизнь, нежели
забрал жизнь друга”. И хотя мясник привык к виду крови, он горько заплакал,
печалясь о смерти своего друга. И судья, и свидетели, и все остальные думали,
что узник сошел с ума, раз он принимает человечьи головы за телячьи; а узник
думал так же про своих обвинителей, ибо в самом деле видел только купленные им
три телячьи головы, а все остальные видели головы человечьи и опознали их.
Арестованного
подвергли допросу с пристрастием, но, бесстыжий, как настоящий убийца, он ни в
чем не признался, ибо, глядя на телячьи головы, был по-прежнему убежден, что,
когда к судьям вернется рассудок, они признают его невиновность. Но несчастный
видел только руку людскую и, подобно Валтасару[10], не
заметил десницу Божью, что, начертав на стене вердикт и приговор, со всей
тяжестью опустилась на него. И снова его спросили, откуда у него эти головы, и
он, услышав такой вопрос, рассмеялся и ответил, что это телячьи головы. Тут
некоторые подумали, что сей человек сумасшедший, однако убедившись, что на все
иные вопросы он отвечал вполне здраво, решили, что разум не покинул его. Его
опять допрашивают, он все отрицает и ни в чем не сознается; но постепенно его
начинает мучить совесть, и на лице его проступают следы пороков, укоренившихся
в душе его. В конце концов его признали бродягой, но так как схватили его с
тремя человечьими головами, то постановили, что он виновник смерти этих людей
или пособник убийцы, и приговорили к повешенью. Разбойник же упорствовал в
своих показаниях вплоть до вынесения приговора; но внезапно, смягчившись,
словно плавкий свинец, он понял, что это Бог воспользовался столь необычным и
небывалым способом, дабы отдать его в руки правосудия и покарать по заслугам за
его преступления. Охваченный раскаянием за свою худую жизнь, он добровольно
признался во всех своих злодеяниях, в трех убийствах, в которых его обвинили, и
в прочих душегубствах, не говоря уж о бесчисленных грабежах. Его повели на
казнь, и он вел себя стойко и благодарил Бога, даровавшего ему время для
раскаяния.
О
чудо! Он испустил дух только после того, как три головы обрели свой прежний
облик в глазах судей и свидетелей и снова стали тремя телячьими головами.
Господь явил сие чудо, дабы показать злодеям свою необыкновенную и удивительную
прозорливость, подтверждающую, что никто не избежит его суда.
Справедливая
месть
Из
сборника “Исторические заметки”, 1632
СЕНЬОР
Эмилио из королевства Неаполитанского, владевший богатыми землями в Апулии и
вокруг города Лечче, безоглядно влюбился в красавицу из названного мною города
и потерял покой и разум. Но женщина эта, целомудренная и красивая, обнаружив,
сколь черно и зловонно пламя его любви, избегала встреч с ним, словно он был
настоящим чудовищем, и, подобно змее, прятала уши, дабы не слышать его чарующих
прелестных речей. Тогда он решил силой добиться того, что не смог получить с
помощью любви. А так как под рукой у него было несколько наемников, готовых ее
похитить, он вознамерился увезти ее в поместье друга своего Квирина, уединенное
и хорошо укрепленное, дабы там вволю и без помех ею насладиться. Квирин сей,
равно как и сам Эмилио, обретался при дворе вице-короля Неаполя и часто
составлял компанию другу в его распутных утехах; думается, это он предложил
Эмилио поделиться с ним добычей, ибо он предоставлял свой дом для задуманного
злодеяния.
Все
произошло так, как замыслил Эмилио, и скромная Пантен, похищенная наемниками и
доставленная в замок, оказалась во власти негодяя, поджидавшего ее с необоримым
вожделением. Ни заклинания, ни мольбы, ни слезы, ни проклятия, ни брань, ни
сопротивление ее не стали препятствием для варвара, который, в нарушение всех
законов учтивости и приязни, воспользовался ее слабостью и подверг ее жестокому
и постыдному насилию. Несколько дней подряд Эмилио наслаждался ее прекрасным телом,
но душа ее ему не принадлежала; не дождавшись ни единого знака
благорасположения от похищенной им женщины, он отправился разузнать, намерен ли
муж ее, Лино, преследовать его за содеянное преступление, и убить его, если тот
не откажется от своего замысла.
Лино
обратился с жалобой к местному судье, но тот, по малодушию или же будучи
подкупленным, хлопотать не стал, что побудило Лино броситься к ногам
вице-короля Неаполя и просить правосудия за нанесенное ему оскорбление. Но
Эмилио велел своим приятелям обмануть вице-короля и убедить его, что не он
похитил несчастную влюбленную женщину, а она сама последовала за ним, так что
злодеяние его показалось скорее шуткой, нежели преступным умыслом. Поэтому
жалоба Лино ни к чему не привела, ведь, как мы сказали, истину от вице-короля
скрыли. А Эмилио, как ни в чем не бывало, появился в Неаполе, словно вернулся
после очередного любовного приключения.
Пока
Эмилио отсутствовал, Квирин, в чьем доме оставалась прекрасная Пантен, также
пожелал вкусить наслаждения со стыдливой красавицей, и, не сумев добиться
своего волокитством, взял ее силой. Сие гнусное деяние свершилось на глазах у
Иды, жены Квирина, коя, преисполнившись ненависти к Пантен, решила от нее
избавиться, хотя та была нисколько не виновата в неверности и бесстыдстве ее
мужа. Ида силой заставила несчастную пленницу принять яд, и та скончалась в
таких конвульсиях, что только слепой мог бы усомниться, что ее отравили. Без
ума от любви к усопшей, Квирин столь же сильно сожалел о ее смерти, сколь
сильно был в нее влюблен. Он не сомневался, что удар нанесла жена, тем более
что ревнивая Ида не только не намеревалась это отрицать, но даже ставила
постыдный сей поступок себе в заслугу, полагая, что таким образом избавила свой
дом от посрамления. Разъяренный Квирин набросился на нее и, невзирая на то, что
она во чреве носила его ребенка, так жестоко избил ее, что в тот же день у нее
случился выкидыш, и она скончалась в неописуемых муках, став первой жертвой
мести за невинно пролитую кровь.
Узнав
о смерти Пантен, Эмилио тотчас помчался в Апулию, и, полагая Квирина виновником
случившегося, как только увидел друга, так сразу, ничего не спросив, нанес ему
смертельный удар кинжалом, и тот свалился мертвым к его ногам. И тогда все дети
и родственники Квирина поднялись против него и отправились к вице-королю
Неаполя жаловаться на убийцу. Не желая потакать столь вопиющим нарушениям
благопристойности и общественной безопасности, вице-король велел схватить
Эмилио и, узнав в подробностях об истинной причине трагических смертей, о которых
мы рассказали, передал дело в руки правосудия. Эмилио обвинили в похищении и
убийстве и приговорили к отсечению головы на площади Неаполя, где казнили
преступников. А вице-король своей властью присудил конфисковать все имущество
Квирина, Иды и Эмилио и передать его детям, рожденным Пантен от Лино, и те
через несчастья матери стали очень богаты.
Таково
возмездие Господа, отмстившего за невинно пролитую кровь, вознаградившего
потомство добродетельной матери и покаравшего злодеев за их преступления. Возможно,
некоторые умы возмутятся и дерзко спросят, отчего Господь не смилостивился над
добродетельной Пантен, подвергшейся стольким мучениям и бессердечному
обращению; но кто мы такие, чтобы оспаривать решение Господа, способного
обратить в камень детей Авраамовых и увенчать чело гонимых избранников? Поелику
верим мы, что страдания, перенесенные нами в этом мире ради любви к Нему,
позволят нам вечно пребывать в славе Господней.
[1] Ветхозаветный царь Израиля Давид, бежав от гнева Саула к Анхусу, царю Гефскому, притворился безумным. (1 Цар. 21: 13-15) (Здесь и далее — прим. перев.)
[2] История Сусанны, обвиненной вожделевшими ее двумя старцами в прелюбодеянии и спасенной пророком Даниилом, уличившим старцев во лжи, изложена в Книге пророка Даниила, гл.13.
[3] История Лазаря изложена в Евангелии от Иоанна, гл. 11.
[4] Ветхозаветным царям Давиду и Соломону и герою Самсону, отличавшимся любвеобилием, в наказание за содеянный грех были посланы многие скорби.
[5] Апостол Павел говорит об этом в Первом послании к коринфянам (гл. 5, 6) и в Послании к Ефесянам (гл. 5).
[6] В беседах и письмах св. Иероним доказывал превосходство целомудренной жизни.
[7] Парафраз из Псалмов Давида (Пс. 36:35-36).
[8] Так во времена Меровингов называлась часть Франции, лежащая к востоку от Арденнских гор и Мааса, главным городом которой был Мец. Избегая топографической точности, Камю нередко использует старинные названия.
[9] Картель — письменный вызов на поединок.
[10] История персидского царя Валтасара изложена в Книге пророка Даниила, гл. 5.