Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 8, 2016
Через десять дней после того, как 28 июня 1914 года пламенный
националист Гаврило Принцип застрелил эрцгерцога Фердинанда, юный Ричард
Олдингтон, отмечая свой день рождения, и не подозревал, что этот выстрел через
пятнадцать лет сделает его одним из певцов “потерянного поколения”.
Олдингтон
менее знаменит, чем Хемингуэй и Ремарк, поскольку не дарит читателю ни любви,
которая все превозмогает, ни фронтовой дружбы: герой его “Смерти героя”
интеллектуал, далекий и от товарищей по оружию, и от влюбленных в него
интеллектуалок, которым кажется, что Джордж примитивизировался в окопах, где он
пытался укрыться от разборок с ними же. Джордж и начало войны встретил без
энтузиазма, на изображение коего полезно оглянуться нам, самонадеянно внушающим
себе, что только мы способны впадать в шовинистический и верноподданнический
угар.
“У
Букингемского дворца путь преградила огромная толпа, в которую с трех сторон
непрерывно вливались новые массы людей. Дворцовые ворота были закрыты, и перед
ними выстроился полицейский кордон. Гвардейцы-часовые в красных мундирах и
меховых киверах стояли ‘вольно’ перед своими будками. ‘Короля Георга! Короля
Георга! — хором выкликала толпа. — Короля Георга!’ Спустя несколько минут
распахнулось окно, выходящее на средний балкон, и появился король. По площади
прокатилось оглушительное ‘ура!’, и Георг V приветственно поднял руку. Тысячи
глоток завопили: ‘Хо-тим вой-ны! Хо-тим вой-ны! Хо-тим ВОЙ-НЫ!’”
“Мозг
одного человека не в силах вместить, память — удержать и перо — описать
беспредельное Лицемерие, Ложь и Безумие, вырвавшиеся на простор во всем мире в
те четыре года….То была непревзойденная трагическая вершина Викторианского
Лицемерия”. Олдингтон, как и нам это свойственно, более всего ненавидит
глупость и лицемерие тех, кто рядом: типичный выпускник английской школы, по
его мнению, на удивление невежественен и патриотичен, — Англия всегда права, а
те, кто вступает с ней в конфликт, всегда неправы. Джорджу представляются
“истинно британской толстокожестью” обычные “невежество, самоуверенность и
самодовольство”, эти воистину общечеловеческие ценности. И к чему считаться,
кто проявил к ним большее пристрастие! К чему считаться, у кого из пациентов
общего сумасшедшего дома психоз протекал в более, а у кого в менее острой форме
и у кого хватило и у кого не хватило сил разорвать смирительную рубашку!
Главный урок Мировой войны, не закончившейся и по нынешний день, заключается в
том, что военные психозы вовсе не что-то
исключительное, но вполне нормальное явление. Стоит международной
напряженности достичь хоть сколько-то опасного градуса, как у каждой из сторон
возникает вполне параноидальная убежденность в собственной непогрешимости и еще
более в том, что ей противостоят не люди, руководствующиеся такими же
интересами, как и она сама, но чудовища, одержимые бескорыстной любовью к злу.
Шпиономанию
тоже изобрел не СМЕРШ. “Я и сам еще до вступления в армию дважды был арестован
за то, что носил плащ, походил на иностранца, да еще смеялся на улице; в одном
батальоне на мне долго тяготело серьезное подозрение, потому что у меня был
томик стихов Гейне, и я не скрыл, что побывал когда-то за границей”.
И
главным помешательством ХХ века, уверенно перешагнувшим и в XXI, был, повторяю,
вовсе не коммунизм, но национализм, убежденный, что у нации есть только права и
никаких обязанностей, что это отдельным личностям необходимо упорно трудиться,
чтобы в чем-то возвыситься, а нация
изначально совершенна, нужно только убрать с ее пути внешних и внутренних
врагов. Коммунисты, по крайней мере, учили, что для достижения земного рая
необходима и материальная база, и воспитание нового человека, а национализму не
требуется совсем ничего — только убрать инородческие помехи с его пути.
Собственно,
все социальные грезы указывают какой-то путь развития, и только нация уже и так
всем хороша, осталось ее только очистить от чужеродных примесей. Короче говоря,
националистическая сказка неизмеримо менее требовательна, оттого она и
захватила неизмеримо более обширные массы. Сегодня все те, чьи отцы и деды из
страха или расчета прислуживали “коричневой чуме”, естественно, постарались
приравнять ее к “красной заразе”, но надо отдавать себе отчет, что коммунисты сумели прийти к власти только
после того, как мировое равновесие было взорвано националистами. Рвануло на
Балканах, но они трудились всюду, нашпиговывали порохом всю “цивилизованную”
Европу, просто балканским ребятам повезло больше других. И тем не менее
националисты и сегодня, в отличие от дышащих на ладан коммунистов, сильны и,
пуще того, респектабельны — пока они борются “за свободу”!
Как
будто свобода — самостоятельная ценность… Ценностью является только то, что
она порождает, а если борцов за свободу изначально ничего, кроме
государственной власти, не интересует, чего от них можно ждать в будущем? Они и
будут искать расширения этой власти внутри и вовне. Тем не менее взрывать
мировое равновесие им и сегодня отлично дозволяется, причем виновниками, как и
сто лет назад, государства-соперники по-прежнему объявляют не националистов, а
друг друга. Как и сто лет назад: “кнут”, “казаки”, “гунны”…
Гуннами,
правда, в тот исторический час были цивилизованнейшие немцы. “Они уверяли, что
народ, который многие века славился своей добротой, — это народ палачей, которые
только тем и занимаются, что убивают младенцев, насилуют женщин, распинают
пленных. Они говорили, что “гунны” — это жалкие, подлые трусы, но не объяснили,
почему при нашем огромном численном превосходстве потребовался пятьдесят один
месяц, чтобы разбить наконец германскую армию. Они говорили, что сражаются за
Свободу во всем мире — и, однако, всюду стало куда меньше свободы”.
Роман
Олдингтона и заканчивается приказом главнокомандующего союзными армиями маршала
Франции Фоша: “спасли свободу всего мира”, “потомки вам благодарны”, — и это у
истоков бесчисленных диктаторских режимов!
“Единственно
честными людьми, если таковые существовали, были те, кто говорил: ‘Все это
гнусное зверство, но мы уважаем зверство и восхищаемся им, и признаем, что мы
звери; мы даже гордимся тем, что мы — звери’”. Да, после того, что натворили
респектабельные господа в смокингах, фашисты в черных и коричневых рубашках,
могли не кривя душой заявлять, что они вовсе не призывают к какому-то
особенному насилию, но лишь призывают увидеть мир таким, каков он есть. Ведь и
Олдингтону более всего ненавистна респектабельная элита. “Добродетельные и
дальновидные. Но разве это их вина? Ведь не они развязали мировую войну? Ведь
это все Пруссия и прусский милитаризм? О да, еще бы, вы совершенно правы! А кто
вывел Пруссию в великие державы, ссужая деньгами Фридриха II, и тем самым
подорвал Французскую империю? Англия. Кто поддерживал Пруссию против Австрии,
Бисмарка — против Наполеона III? Англия”. Впрочем, все это “кое-какие семейные
счеты, понимайте так, что я имею в виду викторианцев всех стран”.
Это
мы тоже должны понимать: нескончаемую
череду кошмаров и “зараз” всех цветов запустили не пресловутые “недоучки”, не
“ефрейторы” и “семинаристы”, а респектабельные господа хороших кровей с дипломами
сверхпонтовых университетов в карманах смокингов. Пламенных недоучек всей
Европы ничего не стоило прихлопнуть одной мухобойкой, но респектабельные
господа предпочли их использовать друг против друга.
С
тех пор “викторианцы” не сделались ни лучше, ни умнее. Разве что аристократизма
в верхах стало еще меньше, а жлобства еще больше. Они это называют
демократизмом.
Но,
может быть, стало больше купеческой расчетливости? Хорошо бы.
*
* *
В
год печального юбилея “Германской” кто только не кусал локти — с чего было миру
ввергнуть себя в кошмары Первой мировой? (Миром мы, цивилизованные люди,
называем исключительно Западную Европу, но в данном случае передовому ядру
цивилизации удалось втянуть в кровавую молотилку и огромную часть отсталой
периферии.) Нельзя ли было первую колонну повернуть не вправо, а влево, вторую
не в гору, а под гору, вместо Тройственного союза заключить Двойственный,
заранее оценить поражающую силу отравляющих газов, танков и самолетов, не
говоря уже о швейной машинке — пулемете? И так далее без конца.
Но
лично мне кажется, что Первой мировой войной были наполеоновские войны,
порожденные той же причиной, — взрывом народного восторга, во имя прекрасной
сказки разнесшего относительно рациональный государственный порядок.
Рациональный не означает хороший: людям их мир всегда кажется скверным, покуда
они не знают, с чем его еще придется сравнивать. Но когда взрыв
иррациональности разносит рациональные обручи, на волю вырывается энергия более
сокрушительная, чем при распаде атомного ядра.
Только
первый взрыв вызвала сказка социальная, “Свобода, равенство и братство”, скоро,
впрочем, присоединившая к себе и национальную: якобинцы стали называть себя
патриотами. Второй же взрыв был вызван сказкой национальной, внушавшей самым
пылким и наивным (а где массы не наивны?), что без независимого национального
государства просто-таки и жить не стоит, зато независимость принесет нечто
настолько прекрасное, что не нужно и задумываться о практических планах на
будущее. Этим-то романтические массы и опаснее прагматичных или, если хотите,
циничных элит. Циники взвешивают приход и расход и всегда готовы отказаться от
самых возвышенных решений, если они приводят к убыткам и опасностям. Поэтому
циники открыты к компромиссу, невозможному меж романтиков, ведущих борьбу за
святыни. (Не была ли мировой войной для тогдашней ойкумены эпоха крестовых
походов? Кровавая борьба протестантов с католиками, тоже тридцатилетняя?)
Циники беспокоятся за свое спокойное будущее, невозможное в неблагополучной
стране, живущей под дамокловыми мечами внутренней смуты и желания соседей
подзаработать на слабости конкурента. Поэтому циничный и эгоистичный правитель
в кризисные моменты предпочтительнее нерасчетливого и самоотверженного.
А
выдвиженцы масс чаще всего именно таковы, поскольку более практичные
предпочитают присоединяться к победителю, и особенно опасны
интеллектуалы-идеалисты, никогда не отвечавшие ни за одно реальное дело,
незнакомые с неодолимой силой законов материального, а значит, и социального
мира. И когда в народные вожди выходят герои, готовые рисковать своей, а тем
более чужой жизнью почти без шансов на успех, нейтрализовать их может только
гибель. Или победа, которая вынудит их заняться нуждами низкой жизни, а стало
быть, тоже превратиться в прагматиков — или сойти со сцены. Революция может
перейти к созидательной фазе, только пожрав своих “бешеных”.
Когда
национальные грезы западных славян при мощной поддержке России взорвали
Османскую империю (а надо ли было добивать ее, если это погубило в будущем
десятки миллионов? Не разумнее ли было защищать права меньшинств, не разрушая
многонационального государства?), сравнительно рациональным великим державам
нужно было либо выдать каждой кучке романтиков по собственному государству,
либо всем рациональным миром удерживать их в зоне взрыва и ни в коем случае не
пытаться использовать “бешеных” в собственных целях. Миром должны править
сильные и рациональные, объединившись в Священный Союз против всякого
иррационального безумия, как национального, так и религиозного: волка на собак
в помощь не зови, сказал бы Солженицын. Если бы это от меня зависело, я бы
запретил государствам использовать чужие сказки в своих целях, запретил циникам
использовать романтиков как неконвенциональное оружие массового поражения.
Балканский
романтический взрыв был подобен Чернобылю, и единственным спасением была бы
полная политическая изоляция зараженной зоны. Герои и романтики должны были
получить общий сигнал рационального мира: не рассчитывайте найти поддержку ни в
ком из нас, — сколько бы мы ни пакостили друг другу, против вас мы едины.
Однако
Священным Союзом сильных и рациональных не пахнет и до сих пор. Среди великих
держав не видно ни малейшей готовности объединиться перед романтическими
взрывами Ближнего Востока, ну, а о том, что слишком близко, мы лучше помолчим.
А
просто сформулируем универсальное правило техники безопасности: если где-то
обнаружен очаг веры в скорое светлое будущее, нужно немедленно оцеплять его
международными санитарными кордонами — это источник заразы, цвет которой
наверняка выяснится в скором будущем, ибо верить в какое-то светлое будущее, в
какое-то совершенство в нашем трагическом мире могут только психотики. Они-то и
начинают идеологические войны.
Я
не хочу спорить, какая зараза натворила больше ужасов — красная или коричневая
(миллионы жертв на счету и у той, и у другой), но я все же прошу уяснить, что,
как выразился генерал Деникин, большевики были только червями, которые завелись
в ранах трупа, а трупом Россию сделала война, развязанная националистами. Всеми
сразу.
Я
говорю о Европе, но подозреваю, и в Азии дорогу красной заразе проложили
национально-освободительные движения. А потому они требуют гораздо более
строгой профилактики.