Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 8, 2016
“Скрипка,
рядом с которой ходит несчастье”
Жауме Кабре Я исповедуюсь / Пер. с каталанского Е.
Гущиной, А. Уржумцевой, М. Абрамовой. — М.:
Иностранка, 2015. — 732 с.
Знакомство с одним из последних романов современного
каталонского прозаика Жауме Кабре
(р. 1947) не оставит равнодушными ценителей так называемого интеллектуального
бестселлера. Хотя это понятие представляется сегодня достаточно размытым,
охватывающим произведения, весьма различные как по своим художественным
достоинствам, так и по глубине поставленных проблем. Тем не менее своего рода
общими знаменателями для них являются напряженная интрига, занимательная фабула
и апелляция к “культурному багажу” читателя. Всем этим условиям книга Жауме Кабре в полной мере
соответствует, но ими не исчерпывается. Как не исчерпывается детективными
аспектами жанровая природа этого романа.
Кто
и за что обезглавил барселонского антиквара и
коллекционера Феликса Ардевола? Кто похищал, отнимал,
вымогал на протяжении двух веков скрипку Сториони,
хранящуюся теперь в его сейфе? Почему на ней несмываемое кровавое пятно? Какая
череда преступлений связывает “скрипку, рядом с которой ходит несчастье”, со
старинным медальоном, картиной, изображающей монастырь в горах, и антикварной
рукописью? Может быть скрипка, получившая имя “Виал”
— имя первого завладевшего ею убийцы — по некоему инфернальному замыслу
“запрограммирована” на то, чтобы приносить зло, коль скоро даже история дерева,
из которого она сделана, связана с убийством, и убийцей стал изготовивший ее
мастер? Так детективная, “мистическая” и историческая линии романа сливаются и
переплетаются, образуя завораживающий текст, богатый культурно-историческими
реминисценциями и аллюзиями.
В
литературе Испании за последние годы “Я исповедуюсь” стал не единственным
романом об “инфернальной скрипке”. Достаточно вспомнить “Скрипку дьявола”
Иозефа Гелинека (псевдоним Максимо
Прадера, 2009; рус. перев. 2012). Писатель, музыковед
и журналист, Гелинек “обучает, развлекая”, его
остросюжетные детективы сплавлены со своеобразными “пособиями” по истории
музыки и являются “фантазиями на тему”. Книга Жауме Кабре намного сложнее по замыслу и исполнению.
Исповедь,
первым словам которой роман обязан своим заглавием, в строгом смысле слова так
и не произносится Адриа Ардеволом,
сыном убитого антиквара. Он обдумывает ее, пишет от руки зелеными чернилами и
передает душеприказчику, другу всей жизни, Бернату Пленсе, скрипачу и писателю. А на обороте этих листов,
черными чернилами набросан черновик текста философского труда, так и не
дописанного. Это размышления о природе зла, которые историк культуры Ардевол, угасающий в психиатрическом отделении, просит не
принимать в расчет. И действительно, этот ученый труд в романе не цитируется.
Но незримо присутствует, словно “просвечивая” с изнанки рукописи, становясь ее
угадываемым фоном.
Таким
образом “исповедь” (неканоническая, скорее напоминающая фрагментарную
автобиографию) превращается в своеобразный палимпсест. О чем бы ни шла речь —
будь то родительский диктат, расписывающий каждый шаг маленького Адриа, подслушанные и угаданные драмы старших, “измена”
музыке с философией, разыскания в связи с полученным наследством или
утрата/обретение великой любви, союз с художницей Сарой Волтес,
— все проверяется этим “размышлением о проблеме зла”. Оно словно пишется самой
жизнью Адриа Ардевола, где
каждый эпизод явно или скрытно связан с человеческим выбором.
Эта
жизнь поневоле воспринимается как глава многовековой зловещей истории.
Глубочайшая эрудиция и поэтическая фантазия Адриа,
вундеркинда, обреченного на затворничество в мрачной барселонской
квартире, полной загадочных раритетов, помогает разматывать клубок фактов,
уводящих в глубь времен, в XIV век, в Жирону, где
свершится первое из череды злодеяний. Великий инквизитор фра Николау Эймерик отправляет на
костер неповинного иудея Жузепа Щарома,
Секретарь инквизитора фра Микел не повинуется его
преосвященству и отказывается вырезать у обреченного на казнь иудея язык…
Непокорного монаха находит и убивает во дворе обители посланец фра Николау… Спустя века, в роще, что вырастет из семян,
оставшихся в кармане у убитого монаха, появятся клены, чья древесина даст
божественное звучание роковой скрипке. Той самой, что будет носить имя Гийома Франсуа Виала, племянника
французского скрипача Леклера. По легенде, Виал убил своего дядюшку, чтобы завладеть скрипкой, и
брызги крови старого музыканта навсегда остались на деревянной поверхности
инструмента…
Желание
“завладеть”, “обладать” предметом искусства становится еще одним из многих
ликов зла, выносимых на суд в романе Кабре, дополняя
устрашающий список, который начинался образами фанатизма, похоти, гордыни,
мстительности, зависти. В этом смысле “Я исповедуюсь” читается в едином
контексте с двумя культовыми романами последних лет — “Обладать” Антонии Байетт (1990, рус. перев. 2012) и “Щеглом” Донны Тартт (2013, рус. перев. 2014). Быть способным что-то оценить не оправдывает жажду обладать, если речь идет о произведении
искусства. Кабре показывает это, предельно усложняя
“палимпсест” как способ повествования в своем романе.
На
историю Адриа Ардевола и
его отца-коллекционера “накладываются” история и предыстория “Виала”. Читатель словно оказывается на перекрестках времен:
слова, сказанные в XIV веке, повторяются в схожих ситуациях в будущем, вплоть
до века XX, и вызывают сходные последствия. Так, приказы Великого инквизитора
будут созвучны тем, что произнесет неправый и равнодушный “почтенный кади” в
арабской Аль-Хисве, обрекая на казнь красавицу Аммани, и тем приказам, что прозвучат как приговоры пленным
в Освенциме. История повторяется? Зло всевластно?
Эти
вопросы не устает задавать главный герой романа Кабре
на тех листах, что нам не дано прочесть, и на тех, что написаны зелеными
чернилами, которые он в разговоре с другом назвал “моя жизнь и прочие придумки”.
Скрипка “Виал” сама по себе, конечно, не есть зло.
Она, скорее, приобретает черты Искушения: может завладеть человеком, который
думает, что скрипка принадлежит ему — а может и не суметь, как в случае с Нетье де Бук и Бертой Альпаэртс.
Или Сарой Волтес, призывающей Адриа
отдать “Виал” наследникам законного владельца.
Уклоняясь от важного решения, оттягивая его, Адриа
включает свою жизнь в старинную цепочку причин и следствий, которые приводят к
трагедии, казалось бы, никак не связанной с историей злосчастной скрипки — к
смерти любимой. Поэтому в перекличку голосов из прошлого, отдающих роковые
приказы, творящих неправое дело, начинает вплетаться и голос самого Адриа Ардевола.
Роман
построен так, что исповедь постепенно теряющего память и разум героя может интерпретироваться
по-разному. Аналогии истории и современности могут восприниматься как капризы
смятенного сознания старика, в которых его жизнь, выбор и потери ассоциируются
с “жизнью” скрипки. В этом случае мы прочитаем роман как захватывающий детектив
и/или любовную историю с богатыми и живописными историко-культурными
иллюстрациями. Но возможно и другое прочтение. Тот философский уровень романа,
который соотносится с неопубликованным трудом Адриа Ардевола, позволяет придать ему новое измерение. Оно связано
не только с образом “преемственности зла”, но и разговором о его “иерархии”.
Отец
героя, рассказав в посмертном письме о сделке с бывшим нацистским преступником,
у которого за гроши купил “Виал”, пишет “ Я тоже зло,
но Фойгт — это абсолютное зло”. Если сын поверит ему,
то поддастся искушению пересмотреть всю многострадальную историю “Виала” с этакой классификаторской
меркой: это абсолютное, а вот это относительное зло, это — меньшее из двух или
многих, а то — спасительное, неизбежное… Но художественная логика текста этой
иерархии сопротивляется. Ложное обвинение иудея Щарома,
клевета на забитую камнями красавицу Аммани, донос на
коллег “коммунистов-каталонистов” во времена Франко —
звенья одной цепи. Зло — оно зло и есть, говорит нам Жауме
Кабре.
История
и культура человечества предстает в романе каталонского писателя целостным
полотном, гобеленом со сложным узором. Дернешь одну нить — изменится узор, где
слились в причудливом рисунке образы живописи и музыки, исторические факты,
легенды и документ, Восток и Запад, прошлое и современность. Передать
ментальность, настроение, традиции разных эпох Жауме Кабре удается прекрасно, при этом он демонстрирует
незаурядное искусство стилизации. И в этой связи нельзя не отметить высочайшее
мастерство переводчиков романа. От них потребовалось не только владение всеми
тонкостями языковой игры, но и обладание огромной эрудицией, умение распознать
и передать “раскавыченные” цитаты и аллюзии, которыми
так богата плотная вязь “гиперкультурного” текста
романа. Но это еще не все: Е. Гущиной, А Уржумцевой и
М. Абрамовой удалось избежать разнобоя, почти неизбежно грозящего переводу,
выполненному коллективом специалистов.
Роман
“Я исповедуюсь” пришел к нашему читателю как гармоничное, целостное
произведение, призывающее задуматься о единстве и общечеловеческих основах
нашей культуры.