Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 6, 2016
Памятные
торжества в честь Сервантеса, проходящие по всему миру в год 400-летней
годовщины его смерти, не только отдают дань величайшему из испанцев, но и
заставляют вновь задаться вопросом истоков и причин подлинного величия как
самого писателя, так и созданного им героя — Мигеля де Сервантеса и его Дон
Кихота. Самое удивительное, что почти ничего нового — в фактическом плане — и о
том и о другом сказать уже невозможно, однако, по-видимому, жизненные и
литературные перипетии их судеб стали своего рода сюжетом-архетипом для истории
литературной мысли. В случае же с испанской словесностью эта архитипичность
многократно возрастает; обращение к Сервантесу — это и творческая мастерская, и
связь или разрыв с традицией, и — удивительным образом — доказательство
современности и актуальности любой литературной, эстетической и даже
общественной мысли.
Мы
и впрямь не найдем ни одного мало-мальски значимого писателя ни в Испании, ни
за ее пределами, кто обошел бы вниманием главный роман человечества и его
автора. Однако насколько полемичен и сложен для интерпретации роман “Дон
Кихот”, настолько же цельными оказываются в восприятии фигура и нрав самого
Сервантеса. Причем эта цельность в любую эпоху не исключает и невольного
отождествления автора с его героем — бедный идальго, начитавшийся книг и
решившийся на невиданное доселе деяние. Для современников
таким деянием стало написание романа в духе устаревающих уже “книг о рыцарстве”
и претензии его автора на славу и почет, а для постромантической
эпохи — беспримерный подвиг жизни и писательства, предчувствие и зарождение
путей развития главного жанра литературы Нового времени и всей той величайшей коллизии
бытия и сознания человека, которая будет питать современную творческую мысль.
Наш
гид предлагает читателям журнала вспомнить и оживить образ Мигеля де Сервантеса
(и его творения) в его собственных словах, в отзывах современников и в
восприятии тех, кто никогда не переставал рассуждать об уроках писателя, делая
его не только предметом анализа, но и фундаментом собственных творческих
поисков и новаций. Эпоха Сервантеса, достаточно обильная на документальные
свидетельства разного рода, в том числе и по эпистолярной части, в его случае
оставила нам совсем мало документов, выходящих за границы литературного
творчества. Сохранилось всего пять писем Сервантеса, одно из которых, графу Лемосскому, написанное за три дня до смерти, общеизвестно и
обычно печатается вместе с романом “Странствия Персилеса
и Сихизмунды” (для него и было переведено Н.
Любимовым). Четыре других письма переведены впервые; одно — послание из Алжира
с ранними стихами Сервантеса, обращенными к его итальянскому собрату по перу и
плену, поэту Антонио Венециано, по поводу
поэтического сборника итальянца; а три других — о поиске должности и
обстоятельствах налоговой службы — вновь заставляют вспомнить о трудностях
служебной карьеры Сервантеса. При всей своей скудости, этот эпистолярий
в полной мере демонстрирует обе составляющие постоянных забот писателя на
протяжении всей его жизни — литературное творчество и заработки. Ради последних
приходилось браться за любое дело — интендант, сборщик налогов, должности
малопочетные и малоприбыльные и весьма далекие от занятий, которые пристали
человеку родовитому, более того подвизавшемуся на ниве интеллектуального труда.
Во многом благодаря им Сервантес для литературного сообщества XVII века
остается фигурой странной, чужеродной и маргинальной, почти оскорбляющей вкус; по словам библиографа и эрудита Томаса Тамайо
де Варгаса, он являл собой “ум невежественный”, хотя,
несмотря на это, “самый праздничный в Испании”[1].
Талант Сервантеса не заметить было нельзя, герой его главной книги стал
известен буквально в считанные дни после выхода первой книги романа в 1605
году, но раздражение, ревность писательской среды носят почти повальный
характер — очень показательны в этом смысле замечательные и едкие вирши
блистательного современника и соседа Сервантеса по “писательскому кварталу” в
Мадриде — Франсиско де Кеведо. Характерно, что в них
писатель, как объект насмешек и хулы, уже почти сливается со своим причудливым
героем — такой нерасторжимой парой они и пойдут в века.
По единодушному
мнению, современники Сервантеса, вполне отдав дань дарованию писателя и
признавая невиданную популярность “Дон Кихота” (только в 1605 году — 5
изданий), “не разглядели”, “не сумели постичь” глубины смыслов и художественных
новаций романа. Для знатоков эпохи — это совсем не парадокс, а закономерность.
Не разглядели, потому что и не должны были разглядеть. Еще слишком на слуху
были как сами рыцарские романы и всякие там Амадисы, Пальмерины и Эспландианы,
так и эпигонские продолжения всех мастей, а потому книга Сервантеса для первых
читателей — прежде всего смешная, забавная, комическая история-пародия; да и
смерть героя во многом выглядит не как печальный закат рыцарства и героического
века, а как защита от подражателей, тем более что один из них умудрился
присвоить героя прямо на глазах его создателя. Восемнадцатый век, перечитывая
заново обе книги о Дон Кихоте, уже признает роман классикой; девятнадцатый
вывернет смешное наизнанку, всячески героизируя бедного полоумного идальго и
возвеличивая его безудержную фантазию под “горький” смех Сервантеса.
По-настоящему
в бездонные глубины смыслов погрузился предыдущий век — двадцатый. Все великие
— от Т. Манна и Т. С. Элиота через М. де Унамуно, Х. Ортегу-и-Гассета и Х. Л. Борхеса к В. Набокову — оставили свой след
в сервантистике. Их слова известны, многократно
цитируемы, в чем-то традиционны, в чем-то парадоксальны. Так или иначе постоянное обращение к Сервантесу и его роману стало
обязательным атрибутом разговоров о культуре и литературе. Предлагаемые нами
материалы эту традицию дополняют и уточняют; уточняют, прежде всего, в ее
“испанской перспективе”, для которой наследие Сервантеса всегда было еще и
рассуждением об Испании, о ее связи с европейской и мировой культурой, об
истоках взлетов и завоеваний современной испаноязычной прозы. Разные по жанру —
речь на вручении премии и речь к юбилею (Антонио Мачадо
и Алехо Карпентьер),
исследования о романе и эпохе (Гомес де ла Серна,
Сальвадор де Мадариага, Хулиан
Мариас, Марио Варгас Льоса), — предлагаемые статьи, эссе и фрагменты книг едины
своей побудительной причиной: понять и осмыслить величие и современность
Сервантеса для себя, для Испании, для европейской культуры и литературы, для
современной истории романа. Четверо из авторов — крупнейшие испанские и
латиноамериканские писатели-классики, чей авторитет и статус в литературном
мире не нуждается в пояснении, и тем интереснее их оценки — ведь, по сути,
каждый из них примеряет идеи Сервантеса на себя, на свое творчество, на свой
собственный вклад в испаноязычную литературную историю.
А
вот о двух других персонажах нашего гида следует сказать отдельно. Историк
культуры, журналист, психолог С. де Мадариага и
историк, философ Х. Мариас пересекаются, по крайней
мере, в одной точке — это Х. Ортега-и-Гассет и его знаменитая книга о герое Сервантеса, написанная
в споре и дискуссии с М. де Унамуно. Сальвадор де Мадариага,
блестящий дипломат, оксфордский профессор, был товарищем и единомышленником
испанского философа; и его “Путеводитель для читателя ‘Дон Кихота’” — плод тех
же попыток постичь Испанию как изнутри, так и в европейской перспективе, что и
всех интеллектуалов “поколения 98-го года”. Его эссе-эпилог о “европейском Дон
Кихоте” — своего рода связующая нить от рассуждений о “национальной специфике и
самобытной душе” к современному общеевропейскому измерению испанской культуры. Хулиан Мариас, писатель, эссеист,
ученик и продолжатель идей Ортеги-и-Гассета, конечно, не мог уйти от главных тем своего
учителя, но мог взглянуть на них иначе; отправная точка его размышлений не Дон
Кихот, а создавший его гениальный писатель — не случайно книга Х. Мариаса называется “Сервантес — ключ к Испании”.
Действительно, все, кто сегодня в Испании продолжают разговор о Сервантесе и
Дон Кихоте, почти неминуемо вовлекаются в круг идей “поколения 98-го года”,
размышляя об Испании и национальной истории, о месте и роли национальной
культуры внутри европейской и даже мировой цивилизации, другими словами, о
самых важных и наболевших современных проблемах; и испанская точка зрения лишь
ярче высвечивает универсальность фигур великого испанца и его героя.
[1] Tomás
Tamayo de Vargas. Junta de libros, ed. crítica de Belén
Álvarez García, Iberoamericana; Frankfurt am Main: Vervuert,
2007.