Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 5, 2016
Два года назад “ИЛ” выпустила
номер, посвященный Шекспиру — “Беспокойное бессмертие: 450 лет со дня рождения
Уильяма Шекспира” (2014, № 5). И вот вновь номер о Шекспире, так и названный “И
снова Бард…” (2016, № 5) — как и все человечество, наш журнал отмечает
четырехсотлетие со дня смерти поэта и драматурга. И все же номер назван так не
потому или, скорее, не столько потому, что он второй по счету, а потому, что
это начало перифраза: И снова Бард чужую песню сложит / И
как свою ее произнесет[1]. Так поименован
раздел о “Гамлете”, потому что почти все драматические произведения Шекспира —
“чужие песни”, написанные на уже существовавшие сюжеты.
В этом нет ничего криминального
или хотя бы предосудительного — тогда писатели “брали свое, где находили” (об
авторском праве, как мы его стали понимать в Новое время, никто еще не
задумывался, а театрально-репертуарный голод настоятельно требовал все новых и
новых пьес[2]). Вот и сюжет
“Гамлета” взят из датских хроник Саксона Грамматика,
переложенных по-французски Бельфоре, причем Шекспир
не был первым обратившимся к нему англичанином. Его
“Гамлету” предшествовала анонимная пьеса с таким же названием, да и сам Бард
написал как минимум два варианта своей трагедии. Что не помешало “Гамлету”
стать пьесой пьес, а главному герою триумфально войти в пантеон вечных
литературных образов и стать предметом бесчисленных интерпретаций, размышлений,
воплощений… И, между прочим, историй болезни — нашим героем давно
интересуются психиатры, а с некоторых пор — и психоаналитики, о чем также можно
узнать на этих страницах.
В целом же мы хотели рассказать о
некоторых не столь популярных, малоизвестных шекспировских темах или же внести
коррективы в общеизвестныее[3]
— и, прежде всего, в общепринятое представление о гуманизме. Эпоха
Ренессанса прокладывала дорогу не только новому знанию (главным образом знанию
о далеком прошлом), но и новому невежеству, отбросившему немало ценного из
наследия европейской средневековой культуры, о чем говорится в книге
“Английская литература XVII века, за исключением драмы” британского
литературоведа, историка-медиевиста и замечательного писателя Клайва Стейплза Льюиса, отрывок
из которой мы публикуем ниже.
А если вернуться к “Гамлету”, то
можно увидеть, что принцу датскому, помимо возвышенных черт, отнюдь не чужд и
макиавеллизм (“землекопа взорвать его же миной” — неслучайно вырвавшиеся у него
слова), о чем убедительно свидетельствует Джон Роу,
автор книги “Шекспир и Макиавелли”. Макиавелли в ту пору был весьма популярен в
Англии, и прославляемый им тип человека (в основном, “списанный” с Чезаре Борджиа), получив название
“макьявеля”, довольно рано явился на елизаветинской
сцене — впервые у Марло, затем у Шекспира. Конечно,
типичный шекспировский “макьявель” — это безобразный
горбун Ричард III (чья могила, кстати сказать, совсем недавно была обнаружена,
и, вопреки предсказаниям историков, он и впрямь оказался хромым и горбатым). Но
чтобы увидеть, что “макьявелем” можно считать и
превозносимого Шекспиром Генриха V, нужен острый глаз исследователя. Как и для
того, чтобы увидеть, что тот же Ричард III умудряется порой завоевывать
симпатии зрителей, ибо “лучше быть безрассудным, чем нерешительным”
(Макиавелли).
Ричард III и Генрих V — лишь два
имени из целой череды героев исторических хроник Шекспира. В этой “чужой песне”
(драматург опирался на хроники Холла и Холиншеда) он
вывел историю Англии на сцену, выявив ее драматический накал. При всем
грандиозном охвате событий (никто из авторов того времени не написал такого
количества исторических пьес, как Шекспир) главное — его подход к морали в
истории и к пониманию природы человека, кем бы он ни был, в том числе, а может
быть, и в первую очередь, — королем.
Собственно, способность
перевоплощаться в каждого, понять каждого, быть понятным каждому, не говоря уже
о волшебной музыке слов, стяжали Шекспиру мировое признание и вознесли на
пьедестал. И больше всего тут постарались поэты-романтики (с их отношением к
Барду можно познакомиться в публикуемом в номере эссе Уильяма Хэзлитта), но, как всегда бывает, чрезмерное обожание
кончается отторжением и ниспровержением. Со временем доброхоты все чаще стали
задумываться над тем, как мало Бард похож на идеального романтического поэта (чей канонический образ мы
получили в наследство как раз от романтиков), а куда больше — на трудолюбивого
и удачливого писателя. Какой диапазон: сонеты, поэмы, исторические хроники,
комедии, трагедии! Да это же гибкость автора, старавшегося и заработать, а не
просто писать в свое удовольствие! Ему ставили в вину и низкое происхождение, и
отсутствие университетского образования, и расчетливость, и, в конце концов,
решили, что он не годится на роль гения. Но человек
гениальный и учится, и усваивает, и выбирает нужное иначе, чем человек просто
даровитый (вспомним еще парочку английских гениев, не прошедших университетский
курс: Чарльза Диккенса и Майкла Фарадея). К
тому же исследователи установили, что Шекспир знал театральную жизнь до
тонкостей, как человек “изнутри”: актер, практикующий драматург, совладелец
театра. Те, кто склонен сомневаться в авторстве Шекспира, обычно забывают, что,
прежде всего, его прославила сцена, а не печатный станок, и Шекспир не остался
в долгу — благодаря его пьесам и самому его имени в Великобритании возник
национальный театр. Так не проще ли признать Шекспира Шекспиром?
Т. Я. Казавчинская,
Д. А. Иванов,
составители
номера
[1] И снова скальд чужую песню сложит / И как свою ее произнесет (“Я не слыхал рассказов Оссиана”) говорит Мандельштам об обычае северных певцов перелагать не раз спетые до них саги.
[2] См. Дм. Иванов. Из истории английского театра // “ИЛ”, 2014, № 5.
[3] В продолжение этой темы в № 10 “ИЛ” будет опубликован раздел “Год Шекспира”.