Проект Университетского издательского консорциума, Санкт-Петербург
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 5, 2016
Современный
читатель, спросив всеведущую сеть о русских шекспировских собраниях, получит
разнообразные предложения.
Антикварное
дореволюционное Собрание под редакцией С. Венгерова (1902-1904), восьмитомники, выпущенные “Academia”
(1937) и “Искусством” (1957-1960), оба с эталонными переводами и подробными
примечаниями, иные издания советских лет, уже не столь убедительные, и далее —
новейший подарочный Шекспир в шелке и коже ручной выделки или бюджетные
варианты полного наследия Барда: пухлые книги с очень мелкими буквами, сильно
затрудняющими знакомство с текстом…
Разумеется,
не выбор кегля и дизайн переплета являются главными проблемами шекспировского
книгоиздания в стране.
По
причинам экономического свойства многие российские издательства выпускают в
свет те переводы Шекспира, что уже не охраняются авторским правом.
Уход
переводчика из жизни более чем 70 лет тому назад зачастую оказывается вполне
достаточным основанием, чтобы в анонсе издания именовать его труд — выдающимся,
конгениальным оригинальному произведению.
Пытливый
читатель поверит не щедрым прилагательным, а мнению авторитетных филологов, но
значительная часть российской аудитории покупает активно переиздаваемые
шекспировские переводы ХIX — начала ХХ века (Н.
Гербеля и других). В результате “аморфность поэтической формы, отштампованность стиховых формул” (определение Е. Эткинда)
простодушно воспринимается как родовая черта шекспировского языка.
Не менее
серьезная проблема заключается и в качестве подготовки текста — шекспировские
издания самых разных переводов изобилуют немыслимыми ляпсусами. Ограничусь
двумя примерами из единственного на сегодняшний день полного издания переводов Осии Сороки, вышедшего в свет в 2001 году.
Вторая
сцена второго акта “Ромео и Джульетты”, начало монолога Ромео:
Над
шрамами смеются только те,
Кто
сам ни разу не изведал раны.
В
окне появляется Джульетта.
Но
тсс! Что за сиянье там в окне?
В данном
случае легко догадаться, что третья строка, пусть и набранная по недосмотру тем
же шрифтом, что и остальные, все же является ремаркой, а никак не словами
заглавного героя.
А вот
диалог из шестой сцены второго акта “Антония и Клеопатры” (в том виде, в каком
он напечатан) может и дезориентировать читателя.
Помпей
Руку дай пожать.
Ты
мне всегда приятен был. Я видел
Тебя
в бою — ты зависть вызывал
Своим
бесстрашием.
Энобарб
А ты мне был
Малоприятен.
Но и мне случалось
Тебя
хватать, когда твои дела
Ту
похвалу раз в десять превышали.
А ведь
ответ старого воина Энобарба не столь интимен — у
переводчика, в абсолютном соответствии с подлинником: “хвалить”, а не
“хватать”.
Я не
случайно выбрал в качестве примера именно издание переводов О. Сороки — в нашем
Собрании, первые тома которого должны выйти в текущем году, мы опубликуем все
десять переводов шекспировских пьес, выполненных этим виртуозным мастером.
Искусственную
задачу тотального обновления русского шекспировского канона мы перед собой не
ставим, в издание войдут также и классические, общепризнанные переводы других
шекспировских пьес. Уместно здесь заметить, что российские театры оказались
прозорливее издательств, первыми оценив по достоинству поэтическую силу и
богатство словотворческой лексики переводов О. Сороки. Поставленные по ним
известные спектакли С. Женовача, Р. Козака, Ю.
Бутусова, Д. Доннеллана, И. Поповски,
С. Пуркарете доказали незаурядную проницательность
переводчика в отношении не только языка, но и сценической природы шекспировского
текста.
Трудно
оспорить тезис, что именно искусству театра Шекспир обязан своим бессмертием.
Разделяя эту точку зрения, мы сформулировали единый принцип оформления Собрания
— фотографиями замечательных спектаклей различных эпох. Мы думаем, что портрет
А. Фрейндлих — Джульетты или зафиксированная камерой мизансцена “Отелло” Э. Някрошюса вернее обогатят представление современного
читателя о мире Шекспира, чем, например, иллюстрации прерафаэлитов.
Пользуясь случаем, мы выражаем глубокую
признательность российским театрам и фотографам, помогающим нам в создании
этого архива изображений.
Знаменитая
едкая реплика Л. Н. Толстого о “неосуществленном намерении” удерживает нас от
рассказа о второй по значению, после собственно текста произведений, части
Собрания — об аппарате. Пусть читатели журнала простят нам эту суеверную
скрытность! Надеемся, что подготовим добротные и оригинальные примечания, а
также вступительные статьи, в которых Шекспир явится если и не “несметноликим”, как пророчески и восхищенно назвал его Сэмюэл Тейлор Колридж, то и не
унылым путником, следующим по протоптанному маршруту от бунта к смирению или от
смятения — к гармонии.
В
завершение о том, что мы считаем своим безусловным достижением на настоящий
день, — это новые переводы, созданные по заказу Университетского издательского
консорциума.
Полина Барскова перевела для нас стихотворение “Shall I die?”, из всех
шекспировских dubia вызвавшее едва ли не самую
ожесточенную полемику.
“Иностранная
литература” в 2012 году опубликовала сцены из “Комедии ошибок” в новом переводе
Марины Бородицкой. Теперь мы предлагаем вашему вниманию фрагмент перевода “Двух
благородных родичей”, подготовленного для нас Светланой Лихачевой.
Уильям Шекспир,
Джон Флетчер
Два благородных родича[1]
Перевод и вступление Светланы Лихачевой
От переводчика
Как
следует из регистрационных записей Гильдии книгопечатников и издателей, а также
данных титульного листа первого издания пьесы в 1634 году, трагикомедия “Два
благородных родича” была написана “достославными знаменитостями своего времени,
мистером Джоном Флетчером и мистером Уильямом Шекспиром, джент.”. Дату ее
создания определяют 1613-1614 годами, и, таким образом, “Два благородных
родича” вместе с “Генрихом VIII”, также сочиненным в соавторстве с Д. Флетчером,
оказываются последними шекспировскими произведениями. Собственно, в соавторстве
нет ничего поразительного, если вспомнить о многих подобных опытах драматургов
елизаветинской поры, как и о том, что именно Джон Флетчер после ухода Уильяма
Шекспира из жизни стал главным драматургом труппы “Слуги короля”.
Однако
спор о точной принадлежности сцен и актов в последней (или одной из двух
последних дошедших до нас шекспировских драм) остается весьма актуальным для
современных филологов и историков театра.
В самом
ли деле, в соответствии с господствующей точкой зрения, Шекспиру принадлежит
экспозиция пьесы — торжественное явление трех овдовевших цариц, пришедших к
Тезею, герцогу Афинскому, с требовательной мольбой о начале новой войны с той
единственной целью, чтобы похоронить тела мужей, павших при осаде Фив? Или подчеркнутая физиологичность
описания мертвых тел, оставленных на поругание, в этой сцене вкупе с
аффектированной речью героинь характерны все же не для позднего Шекспира, а для
его соавтора?
И
действительно ли, как принято считать, те сцены, где дочь тюремщика, до
беспамятства безнадежно влюбившаяся в высокородного узника, принимает неуклюжие
ухаживания ровни себе — доброго и бестолкового
жениха-простака, принадлежат перу Джона Флетчера?
Быть может, в их забавных диалогах читатель уловит как раз шекспировскую
интонацию.
Справедливо
упомянуть в данном контексте и радикальную позицию Пола Бертрама[2],
атрибутирующего пьесу как полностью шекспировскую.
Едва ли
необходимо принимать ту или иную сторону в дискуссии об авторстве, но не могу
не назвать сейчас славное имя Джеффри Чосера — “утренней звезды английской
поэзии”. Шекспир и Флетчер словно пригласили в
“соавторы” создателя “Кентерберийских рассказов”, взяв “Рассказ Рыцаря”,
открывающий знаменитый цикл, за сюжетную основу своей трагикомедии.
Герои
Чосера, афинский герцог Тезей и его невеста, царица амазонок Ипполита,
появляются в ранней комедии “Сон в летнюю ночь” (1595), которая завершается
брачными торжествами. В начале же последней шекспировской пьесы Тезей с Ипполитой все еще жених и невеста в преддверии свадьбы — и
она на сей раз откладывается из-за военного похода на тирана Креона, царя Фивского.
Взяв
верх, Тезей захватывает в плен двух героических фиванцев
— двоюродных братьев Паламона и Арсита,
поразивших даже врагов своей доблестью и силой.
Оказавшись
в заключении, молодые люди, не только родственники, но и самые преданные
друзья, пытаются найти утешение в рассуждении о тюремной стене как о
единственном спасении от пороков мира, вселенского зла и несправедливости. Сначала
кажется, что “утешение философией” им вполне удается, но сквозь решетку темницы
они вдруг замечают гуляющую по саду прекрасную Эмилию — младшую сестру Тезеевой невесты Ипполиты, и вспыхнувшая любовь делает
лучших друзей непримиримыми врагами.
Именно эту
поворотную сцену, определяющую все дальнейшие события пьесы, мы и предлагаем
сейчас вашему вниманию.
Акт II
Сцена 2
Паламон
Как ты,
достойный брат мой?
Арсит
Как ты, брат?
Паламон
Окреп
вполне, чтоб над бедой смеяться,
И снесть войны превратность; мы, боюсь,
Навеки
пленники.
Арсит
На то похоже.
С такой
судьбой покорно, не ропща,
Я
примирился.
Паламон
О Арсит,
кузен мой,
Где ныне
Фивы? Где наш гордый край?
Где наши
родичи с друзьями? Боле
Не знать
нам сей отрады, не глядеть,
Как
юноши радеют в состязаньях,
Бахвалясь
сувенирами любви,
Как
парусами — бриг; не обгонять их,
Как
обгоняет стаю сонных туч
Восточный
ветр; так Паламон с Арситом,
Ногой
небрежной чуть пошевелив,
Предвосхищали
похвалы, и лавры
Стяжали
словно нехотя. Увы,
Нам за
оружье, близнецам в геройстве,
Не
браться вновь, не горячить коней,
Как море
яростных. Мечи — подобных
Не знал
сам красноокий бог войны —
У нас отъяты — им ржаветь в безделье
В
святилищах враждебных нам богов.
Мы
молнией не выхватим их снова,
Сметая
воинства.
Арсит
Нет, Паламон.
Надежды
— те же узники в темнице,
Здесь
потускнеет молодости цвет,
Как
ранняя весна; здесь встретим старость,
Уз брака не изведав, Паламон!
В
объятьях нежных молодой супруги
Нам
сладких поцелуев не вкушать,
Вооруженных
сонмами Амуров;
Нам не
дано узнать свои черты
В
наследниках, нам не внушать орлятам:
“Пусть
не слепит тебя оружья блеск:
Воспомни, чей ты сын — стяжай победу!”
Красавицы
оплачут наш удел
И в
песнях станут клясть судьбу слепую,
Чтоб
устыдилась, видя, сколько зла
Природе
с юностью чинит. Вот мир наш,
Нам сверх друг друга никого не знать,
Внимать
часам — хронистам нашей скорби;
Зазеленеет
плющ — но не для нас,
Настанет
щедрое на радость лето,
Но здесь
хозяйкой — стылая зима.
Паламон
Ты
правду молвишь. Наших фивских гончих,
Что эхом
вековой будили лес,
Нам
впредь не кликать — и не потрясать нам
Копьем
отточенным, коль злобный вепрь
Прочь
убегает, как парфянский лучник,
Под
градом стрел. Достойные дела,
Что
служат пищей благородным мыслям,
Погибнут
в нас обоих. Мы умрем
В конце
концов (вот горькое бесчестье!)
Детьми
безвестности и скорби.
Арсит
Брат,
Из самой
бездны тяжкого злосчастья,
Из
происков и козней злой судьбы
Два
утешенья, два благословенья
Явились:
стойкость пред лицом беды
И
радость разделять друг с другом горе.
Пока мы вместе,
я скорей умру,
Чем этот
кров сочту тюрьмой.
Паламон
Бесспорно,
В том
благо наивысшее, кузен,
Что наши
судьбы сплетены. Вместили
Два
благородных тела — две души,
Назло
невзгодам слитых воедино.
Они не
сгинут, не бывать тому;
К тем,
кто не ропщет, смерть во сне приходит.
Арсит
Нельзя
ли нам на пользу обратить
Плен
ненавистный?
Паламон
Как, кузен достойный?
Арсит
Пусть
станет нам святилищем тюрьма
И нас
уберегает от растленья.
Мы
молоды, но дорога нам честь,
А
вольность и бездумные беседы,
Души отрава, сманивают нас
На
ложный путь. Какой же благодатью
Воображение
нас одарить
Не
сможет щедро? Здесь мы друг для друга —
Как
будто не скудеющий родник;
Друг
другу мы — супруги, и рождаем
Все
новые свидетельства любви;
Друг
другу мы — отец, друзья, знакомцы,
Друг в
друге обретаем мы семью.
Я твой
наследник, ты — мой. Это место —
Наследье
наше; никакой тиран
Отнять
его не смеет; чуть терпенья —
И
счастлив наш удел. Излишеств нам
Не
знать; рука войны не покалечит,
Моря не
поглотят. На воле нас
Супруга
б разлучила или дело;
Глодали
б распри; злоба подлеца
Знакомства
бы искала; я б зачахнул
В чужих
краях, и ты бы не узнал,
И длань
твоя мне глаз бы не закрыла
С
молитвою богам; не будь мы здесь,
Нас
развели бы сотни обстоятельств.
Паламон
Благодарю,
кузен! Теперь ни в грош
Не
ставлю я плененье. Что за горесть
На
вольной воле жить — то здесь, то там,
Подобно
зверю! Тут я обретаю
Двор
более отрадный; суету,
Что
жадный дух к тщеславию толкает,
Я
распознал — и объявить готов
Мишурной
тенью мир, что старец Время
С собою
забирает, проходя.
Чем были
встарь мы при дворе Креона,
Где грех
— закон и где кичится знать
Невежеством
и похотью? Арсит мой,
Ведь не
даруй нам боги сей приют,
И мы с
тобою в старости порочной
Почили
б, не оплаканы никем,
Под хор
проклятий вместо эпитафий.
Сказать
еще?
Арсит
Я обратился в слух.
Паламон
Случалось
ли, чтоб кто любил друг друга
Сильней,
чем мы, Арсит?
Арсит
Конечно, нет.
Паламон
Не верю,
что однажды наша дружба
Иссякнет.
Арсит
С нами лишь она умрет.
Внизу
появляются ЭМИЛИЯ и ЕЕ СЛУЖАНКА.
По
смерти же вольются наши души
В сонм
тех, кто любит вечно.
Паламон видит Эмилию и замолкает.
Говори!
Эмилия
Сей
вертоград — обитель наслаждений.
Что это
за цветок?
Служанка
Нарцисс, мадам.
Эмилия
Мальчишка
был пригож собой, но глупо
Любить
себя; иль в мире мало дев?
Арсит
(Паламону)
Так
продолжай.
Паламон
Да.
Эмилия (служанке)
Или были девы
Жестокосердны
все?
Служанка
Не может быть!
К
такому-то красавчику!
Эмилия
Уж ты-то
Была б
добрей.
Служанка
А как же, госпожа!
Эмилия
Вот умница!
Но ты смотри, с оглядкой
Являй
добросердечье.
Служанка
Отчего ж?
Эмилия
Мужчина
— норовистый зверь.
Арсит
(Паламону)
Что смолк ты?
Эмилия (служанке)
Цветы
такие шелком вышьешь?
Служанка
Да.
Эмилия
Хочу,
чтоб ими запестрело платье.
Прелестный
тон! И дивно подойдет
На юбку,
согласись?
Служанка
Да, очень мило!
Арсит
(Паламону)
Кузен,
кузен, очнись! Эй, Паламон!
Паламон
Арсит, доселе я в темнице не был.
Арсит
В чем
дело, друг?
Паламон
(указывая на Эмилию)
Взгляни и подивись!
Клянусь,
она богиня.
Арсит
Ха!
Паламон
Колена
Склони:
богиня это.
Эмилия (служанке)
Средь цветов
Нет
благородней розы.
Служанка
Почему же?
Эмилия
Ведь
роза — символ девушки. Она
Ухаживаньям
ласковым Зефира
Стыдливо
открывается, даря
Свой
целомудренный румянец солнцу.
Но чуть
Борей, нетерпелив и груб,
Подступится
— свои красоты роза,
Как
непорочность, вновь замкнет в бутон,
Борей шиповникам оставив низким.
Служанка
Однако
ж, госпожа, порой цветет
Стыдливость
пышно так, что в грязь роняет
Одежды
роза. Девушке не след
Ее
примеру подражать.
Эмилия
Шутница!
Арсит
(Паламону)
Как
хороша она!
Паламон
Ее черты —
Бессмертной
красоты запечатленье.
Эмилия (служанке)
Печет;
вернемся в дом. Возьми цветы:
Посмотрим,
воссоздаст ли их искусство.
Так нá сердце легко — смех рвется с уст!
Служанка
Я
прилегла б.
Эмилия
И не одна, я чаю?
Служанка
Как
повезет, мадам.
Эмилия
Ну что ж, пойдем.
ЭМИЛИЯ
и СЛУЖАНКА уходят.
Паламон
Что
скажешь о красавице?
Арсит
Чудесна.
Паламон
И
только?
Арсит
В целом мире равных
нет.
Паламон
Как не
любить ее самозабвенно?
Арсит
За всех
не поручусь. Я — полюбил.
Будь
прокляты глаза мои! Оковы
Мне
стали в тягость.
Паламон
Ты в нее влюблен?
Арсит
Кто б
устоял?
Паламон
И ты ее желаешь?
Арсит
Сильнее,
чем свободу.
Паламон
Я ее
Увидел
первым.
Арсит
Вздор!
Паламон
Не вздор, а
правда.
Арсит
Я тоже
ее видел.
Паламон
Но не смей
Любить
ее!
Арсит
В ней почитать богиню,
Тебе
подобно, не намерен я.
Я
женщину люблю в ней. Так что оба
Вольны
любить.
Паламон
Любить не будешь ты!
Арсит
Любить
не буду? Кто же воспретит мне?
Паламон
Я — тот,
кто первым увидал ее,
Я первым
прелести ее присвоил
Влюбленным
взглядом. Если любишь ты
И
думаешь разбить мои надежды,
Предатель
ты; лжив, как твои права
На эту
деву. От родства и дружбы
И всяких
уз меж мною и тобой
Я
отрекусь, коль ты о ней помыслишь.
Арсит
Да, я
люблю ее. Коль на кону
Стояла б
жизнь моих родных и близких,
Любил бы
все равно — да, всей душой!
Когда
тем самым я тебя теряю,
Я
говорю: прощай же, Паламон!
Да, я
люблю, и, полюбив, достоин
Искать
ее любви, и притязать
На
красоту ее я столь же вправе,
Как Паламон или любой иной
Сын
своего отца.
Паламон
Ты ль звался другом?
Арсит
Да, им я
был. Что на тебя нашло?
Давай я
здраво рассужу. Не я ли
И плоть,
и кровь твоя, и часть души?
Ты часто
говорил, что Паламон я,
А ты — Арсит.
Паламон
Так!
Арсит
Разве не делю
Я гнев,
и радости, и страхи друга?
Паламон
Быть
может.
Арсит
Так
зачем же ты в любви
Единоличен
— подло, не по-братски?
Скажи по
чести: недостоин я
Взгляд
на нее поднять?
Паламон
Поднять
— достоин.
Но вот
задерживать — не смей.
Арсит
Коль друг
Врага
завидел первым, надо ль ждать мне,
Не
атакуя и забыв про честь?
Паламон
Да, если
враг — один.
Арсит
Но если биться
Со мной
он предпочтет?
Паламон
Пусть скажет сам,
И дальше
твоя воля. Но иначе,
Коль не
отступишься, ты — негодяй,
Проклятый
изверг!
Арсит
Ты безумен.
Паламон
Как же
Мне не
безумствовать, коль низок — ты?
И если
я, охваченный безумьем,
Убью
тебя, то по заслугам.
Арсит
Фи!
Ребячиться не полно ли? Я буду
Ее любить,
я должен и могу,
И
вправе, и посмею.
Паламон
Кабы только
Тебе, подлец, и другу твоему
Всего на
час бы обрести свободу
И
взяться за мечи — уж я б отбил
Тебе
охоту красть любовь чужую!
Да ты гнуснее, чем карманный вор!
Вот
только высунь голову в оконце,
Тебя
гвоздями к косяку прибью!
Арсит
Слабак, глупец, не сможешь, не
посмеешь!
Ах,
голову? Да я протиснусь весь
И
спрыгну в сад, едва ее завижу,
В ее
объятья, чтоб тебя позлить.
Появляется
ТЮРЕМЩИК в глубине сцены.
Паламон
Молчи;
идет смотритель. Кандалами
Тебе я
вышибу мозги.
Арсит
Ну-ну.
Тюремщик
Не
обессудьте, господа…
Паламон
В чем дело?
Тюремщик
Милорд Арсит, вас к герцогу зовут.
Зачем —
не знаю.
Арсит
Я готов, тюремщик.
Тюремщик
Принц Паламон, я должен разлучить
Вас с
милым родичем.
АРСИТ
и ТЮРЕМЩИК уходят.
Паламон
Так разлучи же
И с
жизнью заодно! Зачем он зван?
Что,
коли их поженят? Он красавец,
Я чаю,
герцог заприметил в нем
И кровь,
и стать. Но что за вероломство!
Друг
предал друга! Коль добудет ложь
Ему
столь благородную супругу,
Так
честному не стоит и любить.
Когда бы
мне ее увидеть снова
Хотя бы
раз — и благодатный сад,
И плод,
и цвет — вдвойне благословенны
Под
ясным взглядом девы. Кабы стать
Тем
деревцом, цветущим абрикосом,
Мне в
следующей жизни повезло —
Я
беззаботно простирал бы ветви
К ее
окну, я б ей дарил плоды,
Достойные
богов — приумножая
Ее
блаженство, юность и красу;
Не будь
она божественна, с богами
Ее бы
уравнял я — им на страх.
Тогда
она меня бы полюбила.
© Светлана Лихачева. Перевод, вступление, 2016
[1] Перевод пьесы выполнен в 2015 году С. Б. Лихачевой по заказу Университетского издательского консорциума (СПб.) для проекта Полного собрания сочинений У. Шекспира.
[2] Bertram, Paul Benjamin. Shakespeare and the Two Noble Kinsmen. —
Rutgers University Press, 1965.