К 50-летию кончины Ивлина Во
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 4, 2016
Слава богу, читателям “Иностранки” не надо объяснять, кто такой
Ивлин Во. Создатель упоительно-смешных зловещих фантазий, в которых гротескно
преломились реалии медленно, но верно разрушавшейся Британской империи и в то
же время отразились универсальные законы человеческого бытия, тончайший стилист
и ядовитый сатирик, он прочно закрепился в нашем сознании на правах одного из
самых ярких и самобытных прозаиков ХХ столетия, по праву заняв место в ряду
виднейших представителей английской словесности. Скромно заметим: он вошел в
культурный обиход русских книгочеев сразу после публикации в нашем журнале
повести “Незабвенная”[1].
С той поры его произведения (в первую очередь, конечно же, романы) вполне
приличными тиражами издавались в СССР и продолжают издаваться в постсоветской
России, по-прежнему пьяня читателей и перечитывателей диковинной смесью фарса,
черного юмора и элегической грусти.
Пятьдесят лет со дня смерти — печальная и
в то же время знаменательная дата, позволяющая не только с полным основанием
судить о высоком статусе писателя в литературной табели о рангах, но и
дополнить наше представление о его эстетических воззрениях,
эмоционально-психологическом облике и, главное, творческом наследии, которое
отнюдь не исчерпывается художественной прозой — романами, повестями и
рассказами. Прославленные романы и повести Ивлина Во, к настоящему времени
более или менее благополучно переведенные на русский язык, — всего лишь вершина
айсберга, значительная часть которого еще скрыта от отечественного читателя.
Между тем, будучи истинным man of letters, Ивлин Во проявил себя едва ли не во
всех разновидностях нон-фикшн (критика, эссеистика, путевая проза, биография и
автобиография), опробовал едва ли не все существующие критические и
публицистические жанры: рецензия, обзор, эссе, памфлет, полемическое письмо,
юмореска, фельетон.
Некоторые из образчиков документальной
прозы Во — избранные письма[2],
дневники[3],
наконец, незаконченная автобиография[4] — уже
опубликованы по-русски. И все же об адекватном восприятии его литературного
канона в России говорить, конечно же, не приходится. Нам почти не известен
Во-эссеист, публицист и критик, а ведь на этом поприще он был известен своим
современникам не меньше, чем автор романов.
Выпущенный в 1983 году Донатом Галлахером
шестисотстраничный том статей и эссе Во[5],
представляющий его в качестве критика и публициста, включает в себя лишь
половину его газетно-журнальной продукции: набранный убористым шрифтом перечень
публикаций, не вошедших в книгу, занимает десять страниц. Быть может, львиная
доля этих текстов представляет ограниченный интерес лишь для
историков-англистов, однако, уверен: без знакомства с основным корпусом
критических статей и эссе (среди которых попадаются истинные жемчужины) нам до
конца не понять ни характер писателя, ни его мировоззрение, ни его роль в
англоязычном литературном мире 1920-1960-х годов.
Не имея, подобно американским собратьям
по перу, университетской синекуры (что неудивительно, ведь прогуляв и
провеселившись несколько лет в Оксфорде, будущий классик английской литературы
с позором провалил экзамены и вылетел из университета с дипломом “третьей
степени”), Ивлин Во зарабатывал на жизнь исключительно литературным трудом,
сотрудничал едва ли не во всех периодических изданиях Британии и США, включая
солидные журналы, вроде консервативного “Спектейтора” или католического “Тэблет”,
глянцевые издания типа “Вог” и “Лайф”, а также таблоиды, исчадия пресловутой
“Флит-стрит”: “Дейли экспресс”, “Дейли мейл” и т. п. Причем писал он, как наш
Боборыкин, “много и хорошо”, писал о всякой всячине: тематика варьируется от
шутливых советов молодым людям, как дешево, но модно одеваться всего за
Вплоть до сенсационного успеха в Америке
ностальгического романа “Возвращение в Брайдсхед” (1944), принесшего автору не
только мировую известность, но и материальный достаток (а значит, и свободу от
журнальной поденщины), Ивлин Во в равной степени мог считать себя и
беллетристом, и журналистом, причем еще неизвестно, какой род деятельности
занимал бóльшую часть его времени и сил, и обеспечивал популярность у
читательской аудитории двадцатых-тридцатых годов.
Сразу после публикации дебютного романа
“Упадок и разрушение” (1928) начинающий литератор (совсем недавно подумывавший
о карьере мебельного дизайнера) связал свою судьбу с журналистикой: вел колонку
в газете “Дейли мейл” и питал рецензиями более солидную “Обзёрвер”, а затем,
после успеха “Мерзкой плоти” (1930), стал желанным гостем на страницах модных
иллюстрированных газет и журналов (“График”, “Джон Буль” “Харперс Базар” и т.
п.). В тридцатые годы Во — сначала корреспондент “Таймс”, а потом “Дейли мейл”
— побывал в Эфиопии (тогда — Абиссинии): в 1930-м присутствовал на коронации
абиссинского императора Хайле Селассие (она подробно описана в книге “Далекие
люди” (1931)[8], а в 1935-м освещал итало-эфиопскую
войну. Последняя поездка породила не только серию корреспонденций[9], но и
нашла отражение в документальной книге “Во в Абиссинии” (1936), воспринятой
левыми и либеральными критиками как “фашистская брошюра” — из-за явной симпатии
автора к итальянцам; позже абиссинские впечатления преобразились в очередном
комическом шедевре, романе “Сенсация” (1938).
Потчуя “глотателей пустот” легковесными
фельетонами и книжными обзорами, молодой литератор не забывал и об утверждении
собственной писательской репутации. В частности, на страницах иллюстрированного
еженедельника “График” откликнулся на выход книги путевых заметок “Наклейки на
чемодане”… Ивлина Во[10]. Я
не читал рецензию, но подозреваю, что получилась она не слишком придирчивой.
Свое же мнение о первом “травелоге”
Ивлина Во читатель может составить по представленному в нашем “Литературном
гиде” переводу сокращенной версии, вошедшей в авторизованный сборник 1946 года
“Когда ездить было не грех”.
Это произведение, отмеченное суховатым
юмором, интересно не столько описаниями шаблонных туристических
достопримечательностей и красот Средиземноморья, сколько зарисовками быта и
нравов туземцев, так или иначе вовлеченных в туристический бизнес, и эскизными
портретами спутников повествователя. “Мои попутчики и их поведение в разных
местах, которые мы посещали, куда более увлекательны для изучения, нежели сами
эти места”, — чистосердечно признается он читателю.
Книга писалась в кризисный, даже
переломный для писателя период: после расставания с первой женой, Ивлин Гарднер,
и до его обращения в католичество. Верный себе и традиции британской
сдержанности, автор “Наклеек на чемодане” избегает лирических излияний и
медитаций, раздваивая свое “я” между повествователем, играющим роль холодного,
по чайльдгарольдовски пресыщенного, несмотря на молодость, наблюдателя, и
“беднягой Джеффри”, блеклым персонажем, который во время свадебного путешествия
вынужден расстаться с молодой женой, Джулиет, заболевшей пневмонией и попавшей
в госпиталь: сюжет, повторяющий жизненные обстоятельства автора книги.
* * *
Болезненный разрыв с женой, обращение в католичество —
события, повлиявшие на характер писателя и обозначившие важный рубеж в его
жизни. С этого времени праздный гуляка, как и положено представителю “золотой
молодежи”, весело прожигавший свою жизнь в кутежах и на вечеринках, аполитичный
эстет и модный журналист постепенно перерождается в правоверного католика,
ярого консерватора и традиционалиста, который в равной степени не приемлет
левизну в искусстве и политике, искренне ненавидит идолов тогдашней либеральной
интеллигенции, а свой идеал видит в образе жизни английских джентри
доиндустриальной эпохи.
Наметилась эволюция и в его творчестве.
После череды первоклассных, но в общем-то однотипных по трагикомической
тональности и хоггартовской стилистике произведений в нем обозначился переход и
к новой манере, и к новому, более объемному изображению человека и погрязшего
во грехе мира. Эта тенденция проявилась сначала в макабрическом шедевре
“Пригоршня праха” (1936), а затем, уже в годы военного лихолетья, увенчалась
романом “Возвращение в Брайдсхед”, исполненным щемящего лиризма и светлой
грусти по разрушенному войной жизненному укладу, ушедшей юности, увядшей
дружбе, угасшей любви.
Роман, ставший бестселлером, завоевал
своему создателю репутацию одного из ведущих английских писателей и привлек к
нему внимание широкой читательской публики, а значит, и предприимчивых
кинодельцов, всегда рассчитывающих заработать на экранизации “выстрелившей”
книжной новинки, а также собирателей автографов, диссертантов и, разумеется,
журналистов, во все времена питающих слабость к знаменитостям. Последних он
притягивал не столько как автор бестселлеров (последовавшая за “Возвращением в
Брайдсхед” сатирическая повесть “Незабвенная” (1948) также стала литературным
событием в Америке и Британии), сколько как колоритный медиаперсонаж: гуру
консерватизма, называвший марксизм “опиумом для народа”, ниспровергавший с
пьедесталов мэтров авангардного искусства и проклинавший “век обычного
человека”, его идеалам — Свободе, Равенству, Братству — противопоставлявший
иную триаду: Свобода, Неодинаковость и Уединенность.
Несмотря на то что последние двадцать лет
своей жизни преждевременно одряхлевший писатель жил анахоретом (сначала в
загородном доме в Пирс-Корт, затем в Кум-Флори), редко выбираясь оттуда в
Лондон или в очередное путешествие, он вынужден был поддерживать интерес к
своей персоне общением с представителями СМИ, которых недолюбливал, но с
которыми мирился как с неизбежным злом. Денег, вырученных за романы, по-прежнему
не хватало. Дворянское гнездо новоявленного джентри — добротный каменный дом с
подвалом для вина, коллекция картин, куча детей, прислуга — поглощало массу
средств; опять же грабительские, с его точки зрения, налоги никто не отменял,
поэтому именитый автор поддерживал сотрудничество с массмедиа: это давало
дополнительный доход. Каждый раз, когда к нему поступали предложения дать
интервью, он просил за них кругленькую сумму. Впрочем, даже приличный гонорар
не мог служить гарантией того, что затворник из Кум-Флори удовлетворит все
чаяния охочих до скандалов и курьезов журналистов и как следует сыграет роль
главного брюзгозавра английской литературы, каким к началу пятидесятых успел
зарекомендовать себя благодаря скандальным выступлениям в прессе: политическим
памфлетам и сердитым письмам в редакции различных периодических изданий.
(Наибольший резонанс, пожалуй, вызвала его статья “Наш бесчестный гость”[11],
приуроченная к официальному визиту в Лондон югославского диктатора Тито: она
едва не спровоцировала дипломатический скандал между Югославией и
Великобританией).
Ивлин Во никогда не отличался ангельским
характером. И уж тем более его нельзя назвать “душой нараспашку”. При встрече с
теле- и радиожурналистами он чаще всего замыкался, отвечал сухо и односложно,
так что интервьюерам приходилось всячески исхитряться, чтобы вытянуть из него
развернутое высказывание на интересующую их тему. Подобно своему
автобиографическому герою, мистеру Пинфолду, чувствуя, что собеседники видят в
нем лишь забавный анахронизм и хотят “загнать в угол и развенчать, точными
вопросами обозначив заведомо известное позорное пятно”, писатель умел
управляться с “нахалами”: “давал краткие и резкие ответы, по пунктам сбивая
спесь с противников” (вспоминаем первую главу “Испытания Гилберта Пинфолда”)[12].
Неслучайно, что одна из самых забавных
юморесок Ивлина Во, “Непростое искусство давать интервью” (1948), где в
абсурдистской манере воссоздается беседа с настырной, плохо говорящей
по-английски репортершей, проникшей в гостиничный номер рассказчика, по сути, —
не что иное, как остроумная пародия на халтурные интервью, какими его донимали
репортеры в “послебрайдсхедовский” период жизни. Например, во время рекламного
тура по скандинавским странам в августе 1947 года. “После обеда дал интервью
молодой туповатой толстушке, — пишет он в своем дневнике после встречи с
шведской журналисткой. — На следующий день раскрыл газету и прочел название
интервью: ‘У обезьяны Хаксли новое хобби — кладбища’”[13].
Примечательно и описание, оставленное в
дневнике Во по горячим следам беседы с американским интервьюером (запись от 23
мая
— Как вы считаете, в эпоху демократии
радио и кино могут стать большим искусством?
— Нет-нет.
— Вы согласны, что злодей эпохи
Возрождения олицетворяет собой борьбу личности с обществом?
— Нет-нет.
— Как вам кажется, сегодняшние издатели
оказывают не меньшее влияние на современную литературу, чем покровители
искусств в восемнадцатом веке?
— Нет-нет”[14].
Не менее забавно описание интервью
американским телевизионщикам (запись от 30 июня
Примерно в таком же ключе были выдержаны
и другие теле- и радиобеседы “мистера Во” с журналистами. К такому выводу можно
прийти, если ознакомиться с их расшифровками, выполненными Дэвидом Клиффом и
размещенными на его сайте, посвященном творчеству Ивлина Во[16].
Даже маститый Джон Фримен, ведущий
популярной программы Би-би-си “Лицом к лицу”, как правило, выжимавший из своих
визави все, что ему было нужно, во время беседы со строптивым стариком,
записанной в июне 1960 года, что называется, обломал зубы. Много позже в
документальном фильме о Во, он называл это интервью самым неудачным за всю
карьеру. С первой же секунды встречи, еще до начала записи, он ощутил, что
именитый гость чувствует себя в студии неуютно и питает к нему явную неприязнь.
На дежурное приветствие: “Добрый вечер, мистер Во!” — тот сердито заявил: “Моя
фамилия Во, сэр, а не Вофф!” И дальше во время беседы придерживался тактики
Гилберта Пинфолда, особенно если речь заходила о малоприятных для него вещах:
Интервьюер (медоточиво-ласково): Почему в Оксфорде вы выбрали Хартфорд-колледж?
Ивлин Во: Там платили стипендию.
Интервьюер: У вас была открытая стипендия[17]…
Ивлин Во: Да.
Интервьюер: …по истории…
Ивлин Во: Да.
Интервьюер: Впоследствии вы сохранили
глубокий интерес к истории?
Ивлин Во (рассмеявшись): О, нет!
Интервьюер: Вы ведь не получили высокой
степени, поэтому я и спрашиваю.
Ивлин Во: Я получил никудышную третью
степень.
Интервьюер: Почему так произошло?
Ивлин Во (благодушно-иронически улыбнувшись): Лень.
Интервьюер: Что вы делали в Оксфорде?
Ивлин Во: Развлекался. Взрослел, знаете
ли…
Интервьюер: Хорошо, как именно
развлекались?
Ивлин Во: Ну, как и все в те дни.
Интервьюер (с нотками раздражения в голосе): Люди уже этого не помнят, будьте
так любезны, расскажите.
Ивлин Во: Большую часть времени надирался,
принимал гостей, заводил новые знакомства, писал глупые статейки в
университетские журналы — в этом роде.
Интервьюер: О вас говорят — и об этом
можно судить по вашим книгам, — что вы вращались в эстетических кругах
Оксфорда, что, как мне кажется, сильно отличается от вашего теперешнего образа
жизни. Я прав?
Ивлин Во (вынимая изо рта сигару, добродушно улыбнувшись): Оба ваших суждения
справедливы[18].
И дальше в том же духе — не слишком балуя интервьюера
интимными признаниями и хоть сколько-нибудь развернутыми ответами. Можете сами,
если не верите, ознакомиться с записью передачи: ее легко можно найти на
“ютьюбе”.
Более интересным и содержательным, на мой
взгляд, получилось телеинтервью, записанное в 1964 году на Би-би-си для
программы “Монитор”. Беседу на сей раз вела писательница и журналистка Элизабет
Джейн Хоуард (1923-2014), в недалеком будущем — жена другого известного
английского прозаика Кингсли Эмиса. Обаятельная, деликатная, не лишенная
привлекательности сорокалетняя дама (судя по фрагментам передачи, которые мне
удалось отыскать в Сети), своей доброжелательностью она растопила лед в сердце
подозрительного и замкнутого старика, который мало-помалу разговорился,
разоткровенничался и довольно развернуто высказался по широкому кругу вопросов,
одарив очаровательную собеседницу целой россыпью по-набоковски “твердых
суждений”: например, об “ушлой девахе” Гертруде Стайн или о “писавшем
откровенную чушь” Джеймсе Джойсе.
Разумеется, русским поклонникам Во были
бы интересны тексты всех без исключения теле- и радиовыступлений эксцентричного
писателя, однако журнальное место ограничено, поэтому вашему вниманию будут
предложены переводы только двух материалов: уже упомянутой телебеседы с Джейн
Хоуард и более раннего интервью “Нью-Йорк Таймс”, приуроченного к выходу
американского издания повести “Новая Европа Скотт-Кинга”.
По той же причине в нашем “Литературном
гиде” опубликована относительно небольшая часть эпистолярного наследия Ивлина
Во и представлена лишь малая толика его эссеистики и критики. Предпочтение
отдано послевоенному, “послебрайдхедовскому” периоду, когда он писал уже не
столько ради заработка, сколько по велению души и сердца: более серьезно и
обстоятельно, чем в молодые годы, не на заказ, а только на темы, представлявшие
интерес для него самого.
По тематике статьи “позднего Во” условно
можно разбить на три группы: писания на религиозные темы (несмотря на
несогласие с реформами в католической церкви, он до последнего дня оставался
ревностным католиком), тексты, так или иначе связанные с общественно-политической
проблематикой и в полной мере раскрывающие его консервативное мировоззрение —
твердолобого тори, для которого приход к власти лейбористов был равнозначен
концу света, а не удержавшийся в премьерском кресле Уинстон Черчиль был всего
лишь позером и пустозвоном, “окружившим себя мошенниками”, “не более чем
‘радиознаменитостью’, пережившей свою славу” (из письма Ивлина Во Энн Флеминг
от 27 января
Хочется верить, что в недалеком будущем
найдется энтузиаст-издатель, который, невзирая на свирепствующий кризис и
деградацию российского книжного рынка, выпустит солидный сборник документальной
прозы Ивлина Во, в котором как можно более полно будут представлены и его
письма, и его критические работы, посвященные как классикам, так и
малоизвестным литераторам. Пока же будем довольствоваться несколькими
переводами его рецензий на книги хорошо нам известных авторов первого ряда
(одна из них — на дебютный роман Мюриэл Спарк “Утешители” (1957), подоспела как
раз вовремя: в десятом номере “Иностранной литературы” за прошлый год
опубликован его перевод).
Наш юбилейный “гид” был бы ущербным, если
бы в нем хотя бы фрагментарно не была представлена критическая рецепция
наиболее значимых произведений Ивлина Во. Мы привыкли к тому, что зарубежные
классики, независимо от национальности или принадлежности к какому-нибудь
“изму”, преподносятся нам уже забронзовевшими, покрытыми патиной почтительного
умиления — в то время как в реальности каждый из них проходил через сито
пристрастной критики современников, далеко не все из которых готовы были
воскурять им фимиам.
Не был исключением и автор “Мерзкой
плоти”, “Пригоршни праха”, “Возвращения в Брайдсхед”,”Незабвенной” и других, не
менее замечательных образцов художественной прозы. Почти всегда они вызывали
разноречивые отклики рецензентов, среди которых можно обнаружить ведущих
англо-американских писателей ХХ века: Энтони Бёрджесса, Гора Видала, Грэма
Грина, Ричарда Олдингтона, Джорджа Оруэлла, Джозефа Хеллера, Энгуса Уилсона,
Кингсли Эмиса и др.
С авторитетными мнениями некоторых из них
предоставляется возможность ознакомиться в разделе “Писатель в зеркале
критики”, который, надеюсь, станет постоянным спутником последующих
“Литературных гидов”. О том, чьи толкования, оценки и прогнозы оказались
наиболее аутентичными, наиболее верными, судить, разумеется, вам, уважаемый
читатель. В любом случае, согласитесь вы с ними или нет, они добавят новые
краски в картину литературных нравов прошлого века и, безусловно, по-новому
осветят фигуру замечательного писателя — знакомого незнакомца любителей
по-настоящему умной и изящной словесности, все еще не переведшихся у нас на
Руси.
[1] “ИЛ”, 1969, № 2.
[2] Письма Ивлина Во Джорджу Оруэллу и Грэму Грину / Пер. А. Ливерганта // “ИЛ”. 2008. № 5.
[3] И. Во. Чувствую себя глубоко подавленным и несчастным. Из дневника / Пер. А. Ливерганта. — М.: Текст, 2013.
[4] И. Во. Насмешник / Пер. В. Г. Минушина. — М.: Вагриус, 2005.
[5] The Essays, Articles and Reviews of
Evelyn Waugh / Ed. By Donat Gallagher. — L.:
[6] Beau Brummells on Ј
[7] In Defense of Cubism // Drawing and Design. 1917. November.
[8] В
сборнике
[9] Одну из них, особенно важную, Во диктовал телеграфисту на латыни, дабы скрыть содержание от потенциальных конкурентов; однако, газетчик, принимавший сообщение, ничего в нем не понял, поскольку явно был не силен в классических языках, и выкинул текст в корзину. В результате новость дошла до потребителей от других, менее эксцентричных репортеров, а эрудированный выпускник Оксфорда вместо благодарности получил от начальства нагоняй за “озорство”.
[10] The Graphic. 1930. October 4, p.
25.
[11] Our Guest of Dishonor // Sunday Express. 1952. November 30.
[12] И. Во. Испытание Гилберта Пинфолда / Пер. В. Харитонова. — М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1992. — С. 16.
[13] И. Во. Чувствую себя глубоко подавленным и несчастным. Из дневника… — С. 356. Материал с таким заглавием действительно появился в стокгольмской газете: Kyrkogärd hobbyför Huxley’sapa: härparbesök // Dagens Nyheter. 1947. Aug. 20, p. 11.
[14] И. Во. Чувствую себя глубоко подавленным и несчастным. Из дневника… — С. 354-355.
[15] Цит. соч. С. 375.
[16] См.: http://www.abbotshill.freeserve.co.uk/HisOwnWords.html
[17] В британских университетах экзаменационные требования к студентам с открытой стипендией (open scholarship) более строгие, нежели к тем, кто обучался с закрытой (closed scholarship).
[18] Телеинтервью цитируется по расшифровке Дэвида Клиффа. См: http://www.abbotshill.freeserve.co.uk/CompleteFace.htm. Ремарки добавлены после просмотра записи передачи.
[19] См. с. 205 данного номера.