Перевод Валерия Минушина
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 4, 2016
В
феврале 1929 года Лондон был безжизненным и оцепенелым, будто брал пример с
Вестминстера, где неделями тянулось последнее заседание правительства. Только
что появилось звуковое кино и на двадцать лет задержало развитие визуального
искусства эпохи. Не было даже приличного дела об убийстве. И ко всему прочему
стоял нестерпимый холод. Бестселлером в предшествующие месяцы был “Орландо”
миссис Вулф[1], и, казалось, Природа
вознамерилась выиграть некую небесную премию Хоторндена[2],
подражая прославленному описанию Великих морозов[3]. Люди
ежились, касаясь ледяного бокала с коктейлем, как герцогиня Мальфи от
прикосновения к руке мертвеца[4], и,
закоченевшие в открытых продуваемых такси, одеревенело ползли, как автоматы, к
ближайшей станции метрополитена и там теснились, чтобы было теплей, на
платформе, кашляя и чихая среди раскрытых вечерних газет.
Так
что я уложил в чемоданы одежду, две-три серьезные книги, вроде “Заката Европы”
Шпенглера, и огромное количество принадлежностей для рисования, поскольку двумя
из множества совершенно невыполнимых вещей, которыми я положил себе заняться в
этом путешествии, были серьезное чтение и рисование. Затем сел на самолет и
отправился в Париж, где провел ночь с компанией сердечных, непринужденных и
совершенно очаровательных американцев. Те пожелали показать мне местечко “У
Бриктоп”[5],
очень популярное в те времена. Не было смысла, сказали они, появляться там
раньше двенадцати ночи, поэтому мы сперва отправились во “Флоренцию”. Пили мы
шампанское, потому что одним из своеобразных результатов французской свободы
было то, что пить полагалось его, и только его.
Оттуда
мы двинулись в подпольный паб, называвшийся “Бар Нью-Йорк”. Когда мы вошли
туда, все посетители стучали по столикам маленькими деревянными молоточками, и
певец, молодой еврей, отпустил шуточку по поводу горностаевого пальто на одной
даме из нашей компании. Мы снова выпили шампанского, еще более тошнотворного,
чем до этого, и снова отправились к “Бриктоп”, но, придя туда, обнаружили
объявление на двери, гласившее: “Открываемся в четыре часа, Брики”, так что мы
возобновили наш обход злачных мест.
В
кафе “Талисман” официантки были облачены в смокинги и приглашали наших дам на
танец. Любопытно было видеть, как представительная мужеподобная гардеробщица
ловко крадет шелковый шарф у пожилой немки.
Потом
мы заглянули в “Плантацию” и в “Музыкальную шкатулку”, в которых было так
темно, что мы с трудом различали свои бокалы (с еще более скверным шампанским),
и в “Шехерезаду”, где нам принесли очень вкусный шашлык: куски баранины,
проложенные луком и лавровым листом.
Оттуда
мы направились в “Казбек”, где было точно так же, как в “Шехерезаде”.
Наконец,
в четыре утра мы вернулись к “Бриктоп”. Сама Бриктоп подошла к нам и присела за
наш столик. Она показалась нам наименее фальшивой личностью в Париже. Было
совсем светло, когда мы покинули ресторан; затем мы поехали на центральный
рынок и подкрепили силы превосходным острым луковым супом в “Благонадежном
папаше”, а одна из наших юных особ купила пучок лука-порея и ела его сырым. Я
поинтересовался у человека, пригласившего меня в компанию, проводит ли он все
вечера подобным образом. Нет, ответил тот, он считает важным хотя бы раз в
неделю оставаться дома, чтобы сыграть в покер.
Во
время примерно третьей остановки в нашем паломничестве, которое я только что
описал, я начал узнавать лица, постоянно попадавшиеся на нашем пути. Той ночью
на Монмартре была сотня или около того людей, таких же паломников, что и мы.
*
* *
Лишь
два эпизода из этого посещения Парижа оставили яркое воспоминание.
Один
— это зрелище человека на пляс Буво, с которым произошел, должно быть,
исключительно несчастный случай. Это был человек среднего возраста и, судя по
котелку и сюртуку, чиновник. У него загорелся зонт. Не знаю, как это могло
произойти. Я проезжал мимо на такси и увидел его, окруженного небольшой толпой;
он продолжал держать зонт в вытянутой руке, отведя от себя, чтобы пламя не
перекинулось на него. День был сухой и зонт ярко полыхал в его руке. Я следил
за ним в маленькое заднее окошко и видел, как он отпустил, наконец, ручку и
отшвырнул зонт ногой в сточную канаву. Тот валялся там, дымясь, и толпа с
любопытством пялилась на него, прежде чем разойтись. Для лондонской толпы это
был бы отличный повод для шуточек, но тут никто не смеялся и никто из тех, кому
я рассказывал эту историю по-английски, не поверил ни единому моему слову.
Другой
случай произошел в ночном клубе “Le Grand Écart”[6]. Тем,
кто наслаждается расцветом “эпохи”, тут предоставляется богатая возможность
поразмыслить над переменой, которую отразило это выражение, когда Париж
Тулуз-Лотрека уступил место Парижу месье Кокто. Изначально оно означало шпагат, — очень трудную фигуру, когда
танцовщица разводит ноги все шире и шире, пока не садится на пол, вытянув ноги
в стороны. Так
—
Как, вы говорите, зовут этого мальчика?
—
Ивлин Во, — ответили ей.
—
Кто он?
Никто
из моих друзей этого не знал. Кому-то пришло в голову, что она приняла меня за
английского писателя.
—
Я это знала, — сказала она. — Он единственный человек на свете, с кем я жаждала
познакомиться. (Пожалуйста, потерпите это отступление: все завершится моим
унижением.) Прошу вас, подвиньтесь, чтобы я могла сесть рядом с ним.
Затем
она подошла и заговорила со мной.
Она
сказала:
—
Никогда бы не подумала по вашим фотографиям, что вы блондин.
Я
не знал, что на это ответить, но, к счастью, в этом не было необходимости,
поскольку она тут же продолжила:
—
Только на прошлой неделе я читала вашу статью в “Ивнинг стандард”. Она была
настолько замечательной, что я вырезала ее и послала своей матери.
—
Мне заплатили за нее десять гиней, — заметил я.
В
этот момент бельгийский барон пригласил ее на танец. Она ответила:
—
Нет, нет. Я упиваюсь гениальностью этого замечательного молодого человека. —
Потом повернулась ко мне: — Знаете, я телепат. Как только я вошла в этот зал,
то сразу поняла, что тут присутствует
великая личность, и я знала, что
должна найти ее еще до окончания вечера.
Полагаю,
настоящие писатели-романисты привыкли к подобным вещам. Мне это было внове и
очень приятно. Я пока написал две ничем не примечательные книжки и еще считал
себя не столько писателем, сколько безработным школьным учителем.
—
Знаете, — сказала она, — в нашем веке есть лишь еще один великий гений. Сможете
угадать его имя?
Я
стал гадать:
—
Эйнштейн? Нет… Чарли Чаплин? Нет… Джеймс Джойс? Нет… Кто же?
—
Морис Декобра[8], — сказала она. — Я хочу
устроить маленькую вечеринку в “Ритце”, чтобы познакомить вас. По крайней мере,
буду чувствовать, что не напрасно прожила жизнь, если познакомлю вас, двух
великих гениев эпохи. Человек ведь должен что-то сделать, чтобы жизнь его не
была напрасной, не так ли, или вы так не думаете?
Какое-то
время между нами царило полное согласие. Затем она сказала нечто, заронившее во
мне легкое подозрение:
—
Знаете, я так люблю ваши книги, что, уезжая в путешествие, всегда беру их с
собой. Они стоят у меня в ряд у кровати.
—
Вы, случаем, не путаете меня с моим братом Алеком?[9] Он
написал куда больше книг, чем я.
—
Как, вы говорите, его зовут?
—
Алек.
—
Да, конечно. А вас?
—
Ивлин.
—
Но… но мне говорили, вы пишете.
—
Да, пишу понемногу. Видите ли, я не могу найти никакой иной работы.
Ее
разочарование было столь же откровенным, как до этого дружелюбие.
—
Ах, — воскликнула она, — какая жалость!
Затем
она пошла танцевать со своим бельгийцем, а закончив, вернулась за свой прежний
столик. При расставании она неуверенно сказала:
—
Мы непременно встретимся снова.
Не
знаю, не знаю… Сомневаюсь, что она добавит эту книгу с этим эпизодом к стопке
книг моего брата возле своей кровати.
(Далее
см. бумажную версию.)
[1] Роман
Вирджинии Вулф “Орландо” вышел в
[2]
Учрежденная в
[3]
Великие морозы
[4] Героиня трагедии Джона Уэбстера “Герцогиня Мальфи” (1614).
[5] Ресторан, в 1926-1936 гг. находившийся на рю Пигаль, 66 в Париже. Хозяйкой его была певица и танцовщица Ада “Бриктоп” Смит, заведовавшая так же и популярным ночным клубом “Le Grand Duc”, расположенным неподалеку. Ада дожила до нашего времени и появилась в роли самой себя в фильме Вуди Алена “Зелиг” (1983).
[6] “Двойной
шпагат” — по названию романа Жана Кокто, вышедшего в
[7] Шоколадный крем (франц.).
[8] Морис
Декобра — псевдоним французского беллетриста Мориса Тесье (1885-1973), автора множества
триллеров, переведенных на 77 языков, в том числе и на русский — в 1930-х гг.
Эйзенштейн с ехидством называл его “мадонной спальных вагонов” по одноименному
роману Декобра, экранизированному в
[9] Алек Во (1898-1981) — старший брат Ивлина Во, писатель плодовитый, но не столь оригинальный и успешный, как его младший брат.