Роман. Перевод с португальского Андрея Сапрыкина
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 3, 2016
Перевод Андрей Сапрыкин
Пытаюсь
нащупать рукой будильник, трезвонящий уже около минуты. Нахожу его между книгой
и стаканом воды, который мне каждый вечер ставят на ночной столик. Нажимаю на
кнопку, и тишина возвращается в мою комнату. Знаю, что больше не смогу заснуть.
Мой будильник неизменно звонит каждый день в восемь часов утра, светит ли
солнце, идет ли дождь.
Это
одна из неизменных вещей в моей жизни, таких же неизменных, как любовь Фернанды, как семейные ужины по случаю церковных
праздников, как звуки соседского пианино по воскресеньям.
Ничего
не поделаешь. Сбрасываю одежду на пол и ищу ногой тапочек, который должен быть
где-то рядом с кроватью.
А
там, за окном, свет уже наступает на город, свет, который ничего не прощает: ни
трещин на стенах, ни плохо подметенных улиц, ни морщин на лицах женщин. Тени
тоже поддаются этому наступлению и исчезают, не успевая упасть на землю. Через
час последние тени в городе укроются под деревьями Авениды
и за толстыми стенами народных кварталов.
Я
начинаю день в ванной перед зеркалом, бреясь “жилетом”, подаренным неизбежной Фернандой.
Я
поворачиваю лицо вправо и влево, и лишний раз убеждаюсь, что я некрасив. Почему
Фернанда продолжает любить меня? Как ни пытаюсь, не
могу понять ее.
Ну
вот! Порезался!
Открываю
ящик и тщетно пытаюсь найти квасцовый камень, купленный мной много лет назад,
еще до женитьбы. Его нет. Исчез.
Ничего
не поделаешь. Стираю кровь полотенцем.
Мое
полотенце голубое, и на нем вышито мое имя. Полотенце Фернанды
розовое, и на нем вышито ее имя. Беру полотенце и пытаюсь найти на нем своë имя. И только сейчас понимаю, что полотенце
другое. Новое, еще не выцвело. В углу, вместо моего имени, вижу слово “его”,
вышитое белыми буквами. Беру розовое полотенце, тоже новое, висящее рядом с моим. В углу, тоже вышитое белыми буквами, слово “ее”.
Теперь
у меня нет имени. Теперь я — “он”, мужская часть иллюзорного союза, который
считается счастливой семейной парой.
Бросаю
оба полотенца на пол и начинаю мыть лицо, не забывая про мыльную пену за ушами.
Если
разобраться, то полотенца не виноваты в том, что происходит. И бросать их на
пол — ребячество. Наклоняюсь, чтобы их поднять. Они лежат, как я их бросил,
близко друг к другу, подобно новобрачным.
В
дверь постучали. Я знаю, кто это.
—
Я могу войти?
—
Нет, подожди минуту. Я занят.
Ложь
сработала. Дверь не открывается. Фернанда ждет за
дверью. Я улыбаюсь своему отражению в зеркале, и мое отражение улыбается мне в
ответ.
Я замираю, надеясь услышать шаги Фернанды, удаляющейся от двери.
Но напрасно. Она остается у двери и ждет, когда я выйду.
—
Уже можно?
—
Еще нет. Одну минуточку.
Дергаю
за цепочку унитаза, чтобы она поняла, что я только что поднялся.
—
Можно?
—
Да.
Я
одним прыжком пересекаю ванную и погружаю лицо в раковину. Когда она войдет, у
меня будет мокрое лицо, и она не сможет меня поцеловать.
Не
оборачиваясь, слежу за ее движениями. Она села на краешек ванной. Собирается
мне что-то сообщить. Судя по молчанию, речь пойдет о чем-то важном. Может быть,
она решила, что наше решение спать в разных комнатах уже произвело ожидаемый
эффект, и захотела вернуться в мою постель?
—
Ты забыл, что сегодня пятница?
—
Нет. Я только что поднялся и еще не успел вспомнить, что сегодня пятница. А
что? Сегодня рыбный день?
—
Ты уже забыл, что ты сегодня должен сделать?
—
Подожди… я должен пообедать, поужинать, лечь, спать… Что-то в этом роде?
—
Ты не можешь, хотя бы раз в день, быть серьезным?
—
Я — нет. А ты?
—
Прекращай свои шуточки. Сегодня в шесть часов коктейль у Симойншев.
—
Ты права. Извини, что я забыл о таком важном событии. Коктейль у Симойншев изменит ход мировой истории. Как хорошо, что ты
мне напомнила. Только представь себе, что бы случилось, если бы я туда не
пошел.
—
Ты сказал, что пойдешь.
—
Неужели?
—
Да, сказал.
—
Это серьезно, действительно очень серьезно.
—
Так ты идешь?
—
Не знаю. А вдруг я умру. Или у меня родится сын. Либо меня переедет машина.
Даже может случиться, что мне захочется туда пойти.
—
Не мог бы ты позвонить мне и сообщить, идешь ты или нет, чтобы я знала, что мне
делать?
—
Даже если я не пойду, ты можешь пойти без меня. Не думаю, что Симойнш будет покушаться на твою жизнь. Даже если ему этого
захочется, ты можешь сразу отказаться, сказав, что ты…
—
Что я что?
—
Что ты моя жена.
—
Но ведь ты не это хотел сказать.
—
Сказал, что сказал.
Открываю
дверь ванной и выхожу. Она следует за мной и входит вместе со мной в спальню. Я
начинаю одеваться с рубашки, надеясь, что она выйдет до того, как я начну
надевать брюки.
—
Ты идешь или нет?
—
Куда?
—
На коктейль к Симойншам.
—
Не могу. Сегодня рыбный день.
—
С каких пор тебя стали беспокоить подобные вещи?
—
С сегодняшнего дня.
—
И сколько это продлится?
—
До завтра.
—
И теперь скажи мне, как коктейль у Симойншев связан с
тем, что сегодня рыбный день.
—
На коктейлях всегда подают сосиски.
—
Ты очень остроумен.
—
Таким уж уродился.
—
Ты будешь завтракать?
—
Нет. Не могла бы ты выйти. Я буду одеваться.
—
Не думаю, что это необходимо. Я твоя жена.
—
Тогда оставайся.
Я
снимаю пижамные брюки и одеваюсь.
Ну
все, готов.
Выхожу
из спальни и направляюсь к входной двери в сопровождении Фернанды.
—
Так ты идешь на коктейль к Симойншам?
—
А ты хочешь, чтобы я пошел?
—
Хочу.
—
Тогда я не пойду.
Выхожу
из дома с чувством облегчения. Захожу в лавку, покупаю сто граммов изюма и
кладу его в карман. Спускаюсь по улице по направлению к Шьяду[1].
Я
уже обещал Фернанде практически все, что в моих
силах, лишь бы она меня оставила в покое. Я уверен, что должен быть какой-то
выход из этой ситуации. Не может не быть. Невозможно, чтобы в
наше время, когда человек уже собирается лететь на Луну, я должен возвращаться
домой к женщине, которую не люблю, к жизни, которую не переношу, в атмосферу,
которую ненавижу.
Как
человек собирается лететь в космос, если он не может вырваться за пределы
своего мирка?
Ведь
не собаки изобрели ошейники. И не львы придумали зоопарки. Зачем человек
изобрел законы, которые его связывают по рукам и ногам? Законы были придуманы
человеком для себя. Если они не подходят, то можно придумать другие, более
подходящие.
Кладу
в рот еще одну изюмину. Слишком сухая. Собираю в ладонь несколько штук и
отправляю их в рот.
Ситуация,
если разобраться, идиотская. Что это за дом, где муж
не спит с женой, а жена преследует его воспоминаниями о поцелуях прошлого?
Достойно ли это нас? Не честнее было бы изучить этот вопрос спокойно,
объективно и с точки зрения общепринятой морали?
Адвокат,
о котором мне рассказывали, католик, делающий политическую карьеру. Судя по
всему, он весьма влиятелен. Даже если эта консультация влетит мне в копеечку, я
все равно поговорю с ним. Право же, стоит. Не могу же я провести остаток жизни,
бегая от Фернанды.
Это
недостойно ее и меня.
Беру
еще несколько ягод из пакета. Оглядываюсь вокруг. Не видно ни одного магазина,
но я знаю, что есть несколько около площади Милосердия.
У
меня портится характер. Я становлюсь несправедливым к Фернанде.
Отношусь к ней с дешевым цинизмом, в духе Питигрили,
которого стыжусь. Рассуждая здраво, я бегу от себя самого всякий раз, когда
бегу от нее, потому что стыжусь моего к ней отношения.
Но
не Фернанда придумала законы, которые определяют нашу
жизнь.
—
Ты хочешь, чтобы я пошел?
—
Хочу.
—
Тогда я не пойду.
Такой
ответ неприличен и несправедлив.
Ведь
раньше я не был таким. Что же со мной все-таки происходит?
Неужели
нет никакого выхода? Честного и достойного? Неужели я растрачу остаток жизни на
дешевые циничные шуточки, издеваясь над Фернандой и
медленно теряя остатки собственного достоинства?
Я
обязательно должен поговорить с этим адвокатом. Быть может, он знает выход.
Будет правильно, если я обращусь к нему. Ведь это он и ему подобные породили
такую ситуацию, и будет только справедливо, если они помогут хотя бы мне.
—
Двести граммов изюма, пожалуйста.
—
Минутку, лишь обслужу эту сеньору.
—
Он не очень сухой?
—
Превосходный, только вчера получили.
Беру
на пробу. Неплохо. Опускаю пакет в карман и получаю сдачу.
Еще
только десять часов. Самое время выпить кофе где-нибудь поблизости.
Мне
все утро нечем себя занять, абсолютно нечем.
Не
могу оставаться дома. Буду продолжать заниматься тем же, чем обычно: гулять по
улицам и глазеть на прохожих. Скорей бы закончились
эти проклятые праздники и люди вернулись бы на работу.
Нет
никакого сомнения, что я был несправедлив к Фернанде.
Может,
позвонить ей? Да, именно так я и поступлю. Позвоню ей и скажу, что пойду на
коктейль к Симойншам. Если разобраться, то она
страдает не меньше, чем я.
Пробую
еще одну изюмину. Эта вкуснее предыдущей. Более
сладкая и сочная.
Захожу
в телефонную будку. С чего начать? Если я попрошу прощения за утренний разговор,
то она вновь преисполнится ожиданиями и, может быть, постарается уложить меня в
постель сегодня вечером. А это хуже всего. Нельзя отвергать женщину. Это ужасно
и очень жестоко. Все равно что ударить ребенка. Та
сцена — она случилась в январе — до сих пор стоит у меня перед глазами. Бедная Фернанда, согнувшись, выходит из спальни в своей ночной
рубашке в узорах из цветов, выходит так, как будто у нее нет никого на всем
белом свете, как будто жизнь ее закончилась.
Она
пришла предложить мне все, что у нее было, а я отверг. До сих пор меня бросает
в дрожь, когда я вспоминаю эту сцену. Но что мне оставалось делать? Играть роль
страстного мужа? Продолжать лгать? Внушать ей иллюзии по поводу будущего,
которого нет?
Жаль,
что я купил только двести граммов изюма. Он такой вкусный, что стоило купить
полкило. С другой стороны, получился бы большой пакет, он не влез бы в карман.
В следующий раз куплю двести пятьдесят граммов.
Звоню
домой.
—
Фернанда, это ты? (А кто же еще?
А если мужчина? Возможно, это был бы выход…)
—
Я.
—
Я решил пойти на коктейль к Симойншам.
—
Ты заедешь за мной? (В ее голосе чувствуется надежда.)
—
Поезжай без меня. Встретимся там. Я приеду пораньше, в шесть.
—
Ты поедешь прямо туда и не заедешь домой переодеться?
—
Да, именно так. У меня не будет времени заезжать домой. Если заеду, то уже не
пойду на коктейль.
—
На всякий случай, я подготовлю тебе темный костюм и положу чистую рубашку на
кровать.
—
Не стоит. Я пойду как есть.
—
Пусть так. Но я все равно тебе все подготовлю.
—
Не надо, не стоит. (Уже спорим…)
—
Ты можешь изменить свои планы.
—
Я никогда не меняю своих планов.
—
До скорого и спасибо.
—
До свидания.
Разговор
просто взбесил меня. Эта ее постоянная мания заботиться обо мне! Заранее
выбирает мне костюм, ставит мне тарелочки с изюмом на ночной столик, в
холодильнике всегда есть охлажденные напитки. Живет, надеясь на то, что однажды
я передумаю. Неужели она считает, что любовь приходит и уходит, когда мы меняем
свою точку зрения? Что она себе думает? Что однажды я вернусь домой и скажу,
что передумал и решил вновь полюбить ее?
—
Фернанда, дорогая, я хорошенько подумал и решил
полюбить тебя. С этого момента я люблю тебя. Нет, Фернанда,
не прямо сейчас. Сначала я зайду в магазин и куплю двести пятьдесят граммов
изюма, а потом вновь полюблю тебя.
Надо
позвонить тому влиятельному адвокату и договориться о встрече.
Нахожу
его имя в справочнике. У него четыре номера: один в Байше[2], один на авениде
Аэропорту, один в Кашкайше[3],
один недалеко от дворца Келуш. Нет никакого сомнения,
человек это влиятельный.
Набираю
номер в Байше.
—
Алло. Это офис господина… Да, именно. Я хотел бы договориться о встрече. Да.
Именно сегодня. В пять часов? Да, буду. Как меня зовут? Конечно. Из профсоюза?
Какого профсоюза? Нет, вы ошибаетесь… я не имею никакого отношения к
профсоюзу. Вы подумали, что я из профсоюза, но какого профсоюза? С которым у господина адвоката соглашение? А в чем дело? В
любом случае, я не из профсоюза. Из ассоциации? Вы что-то путаете. Тоже нет. Я
обращаюсь к вам в первый раз. Да, хорошо, обязательно буду.
Секретарша,
похоже, дура. Думала, что я из профсоюза, ассоциации,
страховой компании.
Да,
вне всякого сомнения, этот изюм очень хорош. Беру еще одну ягоду. В пакете еще
немало. Можно взять еще горсть.
Спускаюсь
по улице, к площади Ларгу Триндаде Коэлью. Кафе Кариока еще закрыто.
Очень жаль. Порция виски мне бы не помешала.
Витрина
торгового центра “Рампа” очень красива. Напоминает легкую, беззаботную жизнь,
как на обложках американских журналов. Кожаные пиджаки, вязаные свитера, платки
с разнообразными рисунками.
Я
люблю такие витрины. Они делают город более цивилизованным и космополитичным. Жаль, что есть Конкордат[4]. Он никак не вяжется с современным видом
витрин торгового центра “Рампа”. Не вяжется он и с импортными вязаными
свитерами.
Офис
очень солидный, отделан деревом, дорогие кресла обиты коричневой кожей.
Посетителей нет.
Усаживаюсь
в кресло и беру журнал. Такие журналы никто не покупает. Их получают по почте,
и даже посудомойки их не читают. Он заполнен фотографиями плотин и его
Превосходительства Господина Президента Республики во время его визита в
Африку. Негры и негритянки с флагами в руках ждут президентскую машину. У одной
из них груди до пояса. Не понимаю, как только цензура пропустила эти груди.
Только потому, что она ждет Господина Президента?
Беру
еще несколько ягод. Они размякли, провалявшись с утра в моем кармане.
Не
понимаю, почему мне приходится столько ждать, когда меня примут. Ведь
посетителей нет. Бьюсь об заклад, что господин адвокат прохлаждается.
Может
быть, читает “Дьяриу де Лижбоа”.
Ну
что ж, посмотрим…
Встаю
и обращаюсь к секретарше, погруженной в вязание.
—
Прошу меня извинить, но я жду с пяти часов, а уже полшестого. Мне очень жаль,
но больше я ждать не могу.
—
Еще только пять минут. У господина адвоката важное совещание с генеральным
директором, которое должно закончиться с минуты на минуту.
—
Сожалею, но ждать больше не могу. Я, хоть и не генеральный директор, но тоже
занятой человек. Я промышленник, и никто не сделает мою работу за меня…
—
Я немедленно сообщу господину адвокату, что вы не можете больше ждать.
Остаюсь
ждать стоя. Уверен, что важное совещание сразу же
закончится.
Секретарша
возвращается.
—
Проходите. Сюда, пожалуйста.
Ну
что я говорил!
Пересекаю
небольшой коридор и вхожу к господину адвокату. Кабинет солидный, помпезный,
обставлен тяжеловесной мебелью стародавних времен.
Господин
адвокат сидит за огромным письменным столом. Когда я вхожу, он даже не
поднимает глаз. Указывает мне на стул. Не сажусь. Я уже давно не ведусь на такие уловки. Адвокат поднимает на меня глаза.
—
Садитесь, пожалуйста.
Сажусь.
Адвокат
продолжает писать, как будто меня нет в кабинете.
Встаю.
Естественно,
что адвокат сразу же откладывает ручку в сторону.
—
Слушаю вас.
—
Речь пойдет о разводе, господин адвокат.
—
О разводе? Но я не занимаюсь разводами. Очень жаль, но заниматься разводами мне
не позволяют мои принципы.
Осмеливаюсь
изменить принципы господина адвоката.
—
Извините, но дело в том, что меня об этом не предупредили. В противном случае я
никогда бы вас не побеспокоил. У меня есть юрист, который занимается моими
фабриками, но, поскольку его работа ограничена коммерческими вопросами, по
своему частному вопросу я, по рекомендации друга, решил обратиться к вам.
—
Фабриками? Так вы промышленник?
—
Я один из крупнейших национальных производителей шляп, но у меня есть интересы
и в других отраслях. В любом случае я должен попросить у вас прощения за
беспокойство и…
—
Обождите минутку, ради Бога. Я сказал, что не занимаюсь разводами, но я не
сказал, что не смогу проконсультировать вас. Начнем с самого начала. В каком
году вы зарегистрировали брак?
—
В 1948-м.
—
Брак гражданский?
—
Церковный.
—
Тогда вы не можете развестись, вы никогда не слышали о Конкордате?
—
Я даже читал его, но не могу поверить, что нет никакой возможности обойти
закон.
—
Нет. Скажу даже больше: если бы я знал о такой возможности, то не сказал бы вам
о ней.
—
Почему?
—
Потому что я принципиально против разводов.
—
Наверное, вы не понимаете в чем проблема. Ведь я не хочу, чтобы вы разводились.
Это я хочу развестись. Таким образом, ваши принципы остаются в
неприкосновенности. Речь идет о моих. Честно говоря, я
не могу понять, почему моя жена и я должны жертвовать собой ради ваших
принципов…
—
Когда вы сочетались браком в церкви, вы прекрасно отдавали себе отчет в том,
что делаете. Если таковы были ваши принципы, почему вы не ограничились
гражданским браком?
—
В силу целого ряда причин, которые я не считаю нужным вам излагать. Исходите из
того, что я сочетался церковным браком, потому что был католиком.
—
А вы не знаете, что католикам запрещено разводиться?
—
Не думаю, что сейчас уместно заниматься религиозными диспутами, но могу вас
заверить: меня занимает не религиозный, а юридический вопрос.
—
Согласен, но вы сочетались браком по религиозным законам…
—
Это правда. Но, покинув лоно католической церкви, я автоматически прекращаю
исполнять обряды моей бывшей религии. В любом случае, я пришел сюда не для
того, чтобы философствовать. Я только хочу понять, что я могу сделать для того,
чтобы развестись с моей женой. Развестись юридически, естественно.
—
Юридически? Что вы хотите этим сказать?
—
Потому что фактически мы уже разведены…
—
Ничего не поделаешь. Нужно ждать.
—
Ждать, но чего?
—
Ждать.
—
В таком случае разрешите откланяться. Я пойду ждать в другое место… Сколько я
вам должен?
—
Вы когда-нибудь допускали возможность обратиться в церковный суд?
—
На каком основании?
—
Есть варианты, много вариантов. Нужно подумать.
—
В таком случае вы меня очень обяжете, если займетесь этим для меня.
—
Приходите завтра. Нет, завтра суббота. В понедельник. Можете? После обеда я в
вашем распоряжении… Посмотрим, что можно сделать. Моя секретарша поможет вам
заполнить анкету. Она нужна мне для внутреннего учета.
(Далее
см. бумажную версию.)