Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 3, 2016
Для многих
читателей вы — мудрец, разбирающийся во всем на свете, даже в политике. Не
кажется ли вам, что, несмотря на ваши дискламации [1], вы можете оказывать на
читателей существенное влияние не только как художник?
Нет,
нет. По крайней мере, я надеюсь, что нет. Как я уже говорил, “Je ne suis
pas un petit
télégraphiste” [2].
Я не обращаю внимания на баки с метафизическим бельем.
Я обхожу стороной музей больших идей (в котором ты словно прогуливаешься по
Университетской авеню). Меня нельзя привязать к какому-либо культу
организованного псевдомыслия. Меня не влечет к
юродивым. Я не восторгаюсь величием ведических откровений Вишнулэнда.
Затхлые истины средиземноморских глубин оставляют меня равнодушным. И нет
никакого политического подтекста в том, что заглавие моего последнего русского
романа транслитерируется “DAR”, а последний английский роман называется “ADA” [3].
Сомневаюсь, что если
не в искусстве, то в своей жизни вы можете настолько безоговорочно отделять
себя от текущих событий.
Но
я и не делаю этого. Я прекрасно осознаю достоинства американского государства,
не говоря уже о том очевидном факте, что оно хранит всех нас от участи быть
прихлопнутыми прямо на ножке ядерного гриба. Я был всецело увлечен астральными
подвигами отважных парней-астронавтов, которые опустились в зоне низкого
альбедо [4]
на дно Моря Спокойствия, чье название столь восхитительно — самое загадочное и
благозвучное среди названий других лунных морей. И я понимаю необходимость
решать такие тернистые проблемы, как индустриальный меланизм [5]
или последний переворот в Кумквейте. Но общественные
движения, манифесты, образцовые мэры образцовых городов — эти аспекты жизни меня
не интересуют.
А что вы скажете о
религии? В вашей автобиографии упоминаются обряды русской православной церкви.
В комментарии “Бледного огня” [6]
вы отсылаете к “бесчисленному множеству мыслителей и поэтов, коих свобода
разума скорее скреплялась Верой, чем сковывалась ею на протяжении всей
творческой деятельности человечества” [7].
В самой поэме вы раскрываете религиозное чувство тайны, когда пишете: “This life may be a rough draft of the next / To which we have the footnotes, not the text” [8].
О,
в России, в годы моей юности, я время от времени захаживал в церковь, главным
образом из-за зрительных и слуховых впечатлений: иконы, седобородые священники,
медленное покачивание кадила, мелизматичные женские
причитания. Что же касается более суровых предложений других конфессий, то я
превосходно могу творить безо всякой веры. В конце концов, вовсе не обязательно
путешествовать по Дантовым кругам, чтобы по
достоинству оценить его далеко не лаконичные стихи. Я обожаю нежных мадонн и
хрупких ангелов. В этом отношении я убежденный омнист [9].
Но в остальном — обязательное прослушивание с безупречным благоговением
зачитанных выдержек из Его позднейшего сочинения (Рим: Человек Божий), скука и суета богослужения, облатки — ко всему
этому я равнодушен. Предпочитаю уважать волю анонимного донора бытия.
Вы
писали, что “поэты не убивают” [10]
и “Убийца всегда не полноценнее жертвы” [11].
В “Отчаянии”, “Лолите”, “Бледном огне” и в “Приглашении на казнь” вы открыто
выступаете против человекоубийства. Не кажется ли вам,
что ваши воззрения на мораль неизбежно одухотворяют ваши романы? Что вы скажете
о глобальной проблеме Добра и Зла в современной литературе?
Никогда
об этом не думаю. Как читатель я никогда не жаловал целомудренные книжки для
подростков г-жи Чарской и викторианских романистов моего детства. И меня не
ввергает в экстаз проблема зла, которая столь притягательна для французских сосреалистов [12]
и на которой американские pizdatel’stvos [13]
теперь делают столь процветающий бизнес. Предпочитаю книги, которые не
затронуты ни Боудлером, ни Бодлером [14].
Раз уж речь зашла о
Бодлере, многие ваши герои — сумасшедшие извращенцы,
нуждающиеся в определенного
рода попечении. Вы часто высмеиваете “венского шарлатана” и толпу “мошенников”
из “Зигни-Мондьё” [15],
и мне нравится замечание Гумберта Гумберта
насчет “тонкого различия” между словами “душеврачитель”
и “растлитель” [16].
Но разве не правда, что психиатрия и даже ее крайние проявления больше не
представляют собой угрозу? И что вы, весьма возможно, пинаете дохлую лошадь? И кое-какую ценность в ней можно найти? Ведь
наши лучшие романисты многим обязаны Фрейду, да и вы сами блистательно
исследовали в “Лолите” и “Аде” взаимосвязь психики и секса.
Гаплографический [17] каламбур Гумберта
(бис!) — одно из немногих его высказываний, с которым я полностью согласен (между
прочим, вы его изящно обрезали). Секс и психиатрия порождают гнетуще унылых
постельных партнеров. В действительности секс — довольно скучная тема, но я
пытаюсь сделать ее интересной. Высокооплачиваемые девицы из
“Вилла Венера” предлагают услуги на все вкусы, и там мой герой (в перерывах
между смакованием или, точнее, погружением в его Леман-Аду) объедается за шведским столом оргазмов [18].
Эти резорты и курорты, мечта Гумберта,
как и страсти Ваниады не имеют ничего общего с
гротескными и смехотворными поделками нынешних горе писак и литературных
портняжек [19].
Над чем вы сейчас
работаете?
Сейчас
я готовлю к печати книгу литературоведческих эссе, в основе которой — мои
университетские лекции. Ее рабочее название — “Зелье Эйзеля”.
Не могли бы вы
что-нибудь рассказать о них?
Ну,
в эссе о Джойсе я начинаю с “Улисса” и концентрирую внимание на несчастном
рогоносце Блуме, который гораздо интересней, чем
неуклюжий юнец Дедал. Я избегаю древнегреческих аллюзий [20].
Я исправляю несколько неточностей: орфографическую ошибку в Ночном городе,
анахронизм в одной из пародий из эпизода в родильном доме — такого рода вещи. Я
подвергаю критике крайности verzüchtes Jasagen Молли Блум [21].
Затем перехожу к последней книге Джойса, этой неудачной попытке множить
странности (как он мог бы выразиться). Песнь Плюрабельности [22],
Цыганский поток (то там то сям всплывают на
поверхность обрывки шелты [23])
и… унылая катастрофа.
Есть
еще пять или шесть других эссе, но половину из них наш кот вытащил из сундука.
Прежде чем оставить
эту тему, не могли бы вы сказать: будут ли обсуждаться ныне здравствующие
писатели?
Я
подумываю включить в книгу небольшую вещицу о том аргентинском изготовителе
трансцендентальных эскизов [24],
чье имя критики столь курьезно связывают с моим. Я все
еще восхищаюсь его темной грамматикой и безнадежными закатами, огнем и алгеброй
его вымыслов. Некоторые его формулы очень хороши — как, например, определение
вечности в “Книжном магазине Исидоры Круг”: “ese lemniscato espantoso y sempiterno”(вечность, эта наводящая ужас, безграничная
лемниската [25]).
Великолепное воплощение чувства оламического
отвращения! Однако перегруженные лунфардо [26]
истории ничто иное, как образчики местного колорита и
словесного мусора.
Теперь
я боюсь, что старый котяра может убежать.
Чем вы занимаетесь
помимо писательства? Читаете? Путешествуете?
Еженощно
я блуждаю в заколдованной области между Марло и Марвеллом. Затем, несколько минут спустя
после старого палпебрального [27]
синематографа, абсолютная растворенность в радужном тумане и, наконец, — жалкая
имитация сна [28]. Что
касается путешествий другого рода, то в связи с упомянутым выше эссе я совершил
короткую поездку в Ирландию [29].
Серовато-коричневые коровы, зеленые луга, разноцветные буквицы в Келлской книге [30].
Я зашел в бар “Дэви Берн” [31].
Я прогулялся по Экклс-стрит возле дома номер семь [32].
Я доковылял до Гласневинского кладбища [33].
Я дополз до мыса Хоут. Короче говоря, я был самым
почтительным среди дублинцев.
Раз уж мы
остановились на теме путешествий, скажите: собираетесь ли вы когда-нибудь
вернуться в Америку?
Я
предвкушаю возвращение к берегам Северной Америки [34]
и этим летом собираюсь провести пару недель в уединенном пристанище межозерья южного Онтарио. Там, между озерами Куирк и Панаш (интимная парочка), я планирую до полудня
охотиться за бабочками, а после читать моих любимых американских авторов:
Вебстера [35], Скаддера [36]
и Грея [37].
Последний, что, наверное, будет интересно узнать читателям, недавно вышел под
редакцией ботаника Пастернака, не имеющего никакого отношения к обладателю
Нобелевской премии и получившего известность благодаря своей незабвенной саге “Медикаго” — о некоторых представителях старосветского
семейства бобовых [38].
Не собираетесь ли
вы во время этого визита сделать распоряжения о том, чтобы сдать на хранение в
библиотеку ваши рукописи?
Нет,
конечно же, потому что я не храню ни беловые, ни черновые рукописи, ни
корректуры. Здесь я беспощаден. Убогость абзацев, незрелые плоды смутного
воображения, вялые ямбы интимных переживаний — ничего из этого, даже тень или
отблеск, не будет оставлено. Я уже уничтожил все рукописи за исключением позднейших. Не оставил ни карточки, на которых писалась
“Лолита”, ни наброски к “Дару”. Не будет вариорумного [39]
издания “Бледного огня” с вариантами и с комментариями, написанными вороватыми
руками. Шраершвайн и Ложбинин [40]
не будут препираться над Беловой Рукописью “Ады”. Не будет отсрочки этим
обреченным на казнь страницам. Они будут сожжены. Они огнеопасны. Они легко
воспламеняются.
Исходя из вашего
недавнего опыта, что вы сейчас думаете о литературной критике? Что вы напоследок
посоветуете критикам?
Рассматривать
литературу с точки зрения таксономии — это, если воспользоваться любимым
выражением графа Вронского, “not in
my line” [41].
Все эти изощренные процедуры, этикетки и бирки цепных псов педантизма подходят
для отдельных субъектов, но вовсе не для книг. Виктор Шкловский, некогда
замечательный критик, автор книги “Ход коня”, выдумал однажды термин “остранение” (делать странным). Американские слависты быстро
взяли его на вооружение. Но разве он относится только к наивной толстовской
Наташе? [42]
Его с тем же успехом можно применять к причудливым концептам метафизиков.
Каламбуры “остраняют” точно так же, как и паронимы и
даже липограммы [43],
о чем должны знать гости, пришедшие на определенного рода литературное пиршество. Что не ошеломляет,
не огорошивает, не “остраняет” в книге, автор которой
— гениальный художник? Нет уж, оставьте термины. Избегайте взятых из учебников
истин. Острое перо и живой ум — вот что вам нужно.
TriQuarterly.
1970. № 17, p. 197-203
[1] Юридический термин, которым обозначается отказ участников правовых отношений от неких прав или возможностей; здесь — публичный отказ, отречение.
[2] “Я вовсе не маленький телеграфист” (франц.).
[3] Здесь обыгрываются аббревиатуры названий общественных организаций США: консервативной “Дочери американской революции” (“Daughters of the American Revolution”) и прогрессистской “Американцы за демократическое действие” (“Americans for Democratic Action”).
[4] Альбéдо (от лат. albus — белый) — характеристика отражательной способности какой-либо поверхности материальных тел. В астрономии это понятие наиболее широко используется как важная характеристика планет, спутников планет и астероидов.
[5] Меланизм — термин, означающий преимущественное распространение темноокрашенных особей в популяции; выражением “индустриальный меланизм” обозначается процесс естественного отбора меланистических форм животных и насекомых в местах с интенсивным развитием промышленности (например, возникновение и распространение темных форм бабочек, березовых пядениц, в заводской местности). Если вспомнить о негритянских волнениях, то и дело вспыхивавших в США в конце 1960-х, то замечание “известного писателя” окрашивается в тона черного юмора.
[6] Название набоковского литературного кентавра “Pale Fire” (1962), построенного как комментированное издание поэмы вымышленного поэта Джона Шейда, в переложении В. Е. Набоковой передается как “Бледный огонь” (1983), а в переводе С. Б. Ильина и А. В. Глебовской как “Бледное пламя” (1991, 1997); учитывая цитатный характер заглавия, отсылающего к шекспировской трагедии “Тимон Афинский” (IV, 3), правильнее было бы переводить его как “Бледный свет”, однако здесь будет использован наиболее распространенный среди набоковедов вариант.
[7] Комментарий к 101-й строке поэмы Джона Шейда дается в переводе С. Б. Ильина (Набоков В. Собр. соч. в 5-ти тт. — Т. 3. — СПб.: Симпозиум, 1997. — С. 380).
[8] Мистификация: этих строчек нет в поэме. Букв. перевод: “Быть может, жизнь — не текст, а лишь эскиз того, / К чему у нас есть только примечания”. Рифмованный вариант, предложенный В. А. Широковым: “Быть может, жизнь — не текст, а умолчанье / О том, к чему у нас есть примечанья”.
[9] Производное от “омнизм” — признание и уважение всех религий. Здесь Питер Лубин выворачивает наизнанку слово “монист” (от “монизм”), пародируя пассаж из интервью 1966 г. Альфреду Аппелю, в котором Набоков утверждал, что придерживается “абсолютного монизма” (см.: Набоков о Набокове. — С. 202).
[10] Лолита, ч.1., гл. 20.
[11] “Антидарвиновский афоризм” из комментария Чарльза Кинбота к строкам 597-608 поэмы Джона Шейда (Цит. по: Набоков В. Собр. соч. в 5-ти тт. — Т. 3. — СПб.: Симпозиум, 1997. — С. 478).
[12] В оригинале — “suctorialist”, слово-портмоне, в котором соединены слова “suctorial” (сосущий) и “realist”. Набоков использовал этот неологизм в разносной рецензии на американское издание романа Ж.-П. Сартра “Тошнота” (см.: Набоков о Набокове. — С. 487).
[13] Прирожденная стыдливость и деликатность, равно как и постановления правительства (от 5 апреля 2013 г.), неустанно пекущегося об общественной морали, не позволяют передать кириллицей сомнительный каламбур американского автора; с другой стороны, эллипсис — последнее прибежище переводчика, посему, с согласия редакции журнала, решаюсь оставить скользкий неологизм пародиста в латинском обличье.
[14] Каламбур, построенный на созвучии фамилий “проклятого поэта” Шарля Бодлера (1821-1867) и сверхнравственного шотландского издателя Томаса Боудлера (1754-1825), печально прославившегося изданием шекспировских сочинений, “адаптированных” для семейного чтения.
[15] Воспроизводится антифрейдовский каламбур из “Ады” (ч. 1, гл. 3; ч. 4, гл. 4), в котором обыгрывается имя и фамилия ненавистного Набокову психоаналитика и французское восклицание “Mon Dieu!”.
[16] В английском варианте “Лолиты” Гумберт играл словами “rapist” (насильник) и “psychotherapist” (психотерапевт); в русской версии эти слова заменяются паронимами: “Всякий душеврачитель, как и всякий растлитель, подтвердит вам, что пределы и правила этих детских игр расплывчаты…” (ч.1, гл. 27); “…Растлением занимался Чарли Хольмс; я же занимаюсь растением, детским растением, требующим особого ухода: обрати внимание на тонкое различие между обоими терминами…” (ч. 2; гл. 1).
[17] От термина “гаплография”, означающего пропуск слов или слогов, стоящих между двумя одинаковыми словами (слогами).
[18] Весь пассаж отсылает к роману “Ада”: его главный герой, сластолюбивый либертин Ван Вин, был завсегдатаем элитарного борделя “Вилла Венера” — несмотря на страстную любовь к своей сестре Аде, с которой он то сходился, то порывал, чтобы после драматичных перипетий окончательно воссоединиться с ней в финале романа, в роскошной гостинице на брегах озера Леман (отсюда и каламбур “Леман-Ада” — “лимонада”).
[19] Намек на американского прозаика Филипа Рота, чей роман “Portnoy’s Complaint” (в русских переводах “Болезнь Портного” (1994) и “Случай Портного” (2001)) обогнал набоковскую “Аду” в американских списках бестселлеров за 1969 г. — за что удостоился нелестных отзывов в интервью Набокова газете “Нью-Йорк таймс” (где “смехотворная книга” Рота, которая “не обладает какими-либо литературными достоинствами”, была уничижительно переименована в “Спазм Портного”) и журналу “Тайм”: “‘Болезнь Портного’? Отвратительно. Трафаретно, плохо написано, вульгарно. Просто на уровне фарса — там, например, где живописуется запор у отца главного героя. По сравнению с ним даже такие авторы, как Гор Видал, и то более интересны” (Цит. по: Набоков о Набокове и прочем. — С. 260, 652-653).
[20] По-видимому, Питер Лубин был знаком с содержанием набоковской лекции об “Улиссе”(будучи студентом Гарварда, он общался с Набоковым весной 1963 г., во время его последнего визита в США). Во всяком случае, мнение “известного писателя” о Стивене Дедале сходно с той характеристикой, которая дается джойсовскому персонажу в набоковской лекции: “…ожесточенный и желчный молодой человек — трудно воспринимаемый читателем, скорее проекция авторского интеллекта, нежели теплое конкретное существо, созданное воображением художника” (цит. по: Набоков В. Лекции по зарубежной литературе. — М.: Издательство Независимая Газета, 1998. — С. 368). Оттуда же проистекает и негативное отношение к пресловутым гомеровским аллюзиям, на которых якобы покоится образный мир “Улисса”. Ср.: “Очень приблизительная и очень общая перекличка с Гомером, очевидно, существует в теме странствий Блума, на что указывает название романа <…>; но было бы напрасной тратой времени искать прямые параллели в каждом персонаже и в каждой сцене “Улисса”. Нет ничего скучнее натянутых аллегорий, основанных на затасканном мифе” (Набоков В. Цит. соч. — С. 371).
[21] Экстатический монолог (нем.). В лекции об “Улиссе” Набоков без особого восторга высказался по поводу “потока сознании” Молли Блум: “Прием потока сознания незаслуженно потрясает воображение читателя. <…> ...этот прием не более “реалистичен” и не более “научен”, чем любой другой. На самом деле, если бы вместо регистрации всех мыслей Молли описать лишь некоторые из них, то их выразительность показалась бы нам более реалистичной, более естественной. Дело в том, что поток сознания есть стилистическая условность, поскольку, очевидно, мы не думаем лишь словами — мы думаем еще и образами” (Набоков В. Цит. соч. — С. 454-455).
[22] В оригинале — неологизм “Plurability”, в котором, среди прочего, обыгрывается имя Анны Ливии Плюрабель, героини последнего романа Джойса “Поминки по Финнегану” (1939), о котором Набоков неизменно отзывался отрицательно. Например, в интервью 1969 г. журналу “Лиснер” он назвал его “трагической неудачей Джойса” и “ужасающе скучной вещью” (цит. по: Набоков о Набокове. — С. 290).
[23] Шелта — арго цыган, распространенное на территории Великобритании и Ирландии.
[24] Пародируются антиборхесовские пассажи, которые встречаются в “Аде”, где аргентинский писатель, с которым в 1960-е критики и журналисты обожали сравнивать Набокова, выведен как “Осберх, создатель претенциозных сказок и мистико-аллегорических анекдотов, превозносимый верткими диссертантами” (Набоков В. Ада, или Эротиада / Пер. с англ. О. Кириченко. — М.: АСТ, 1999. — С. 327), а также в интервью 1969 г. журналу “Тайм”: “Сначала мы с Верой наслаждались, читая его. Мы ощущали себя перед фасадом классического портика, но оказалось, что за ним ничего нет” (цит. по: Набоков о Набокове. — С. 652).
[25] Математический термин (от греч. lemniskos — лента) означает замкнутую кривую, напоминающую восьмерку.
[26] Ныне угасающий социалект, сформировавшийся в Буйнос-Айресе под влиянием итальянского языка в конце XIX — первой половины XX в.
[27] Палпебральный — относящийся к глазному веку.
[28] Жалобы на бессонницу — лейтмотив многих набоковских интервью, но непосредственным источником пародии, скорее всего, послужил гипнагогический пассаж из интервью 1963 г. Олвину Тоффлеру для журнала “Плейбой”: “…Читаю до полдвенадцатого, а потом ворочаюсь от бессонницы до часу ночи. Примерно дважды в неделю у меня случается хороший долгий кошмар с неприятными героями предыдущих снов, возникающими в более или менее повторяющемся окружении, — калейдоскопические комбинации разорванных впечатлений, обрывки дневных мыслей, безотчетные машинальные образы, совершенно не допускающие ни фрейдистского осмысления, ни объяснения, — удивительно похожие на мелькающие картинки, которые обычно видишь на изнанке век, закрывая усталые глаза” (цит. по: Набоков о Набокове. — С. 138).
[29] Набоков никогда не был в Ирландии, однако неоднократно объявлял Джойса своим любимым писателем и подробно разбирал роман “Улисс” в своих лекциях, что и нашло отражение в пародии.
[30] Один из самых известных памятников книжного искусства средневековой Ирландии: созданная кельтскими монахами в 800 г. рукописная книга, богато украшенная миниатюрами и орнаментами. Ныне хранится в библиотеке Тринити-колледжа в Дублине. Упоминается в семнадцатом эпизоде “Улисса”.
[31] Дублинский бар, запечатленный в романе “Улисс”.
[32] В этом доме, где жил приятель Джойса Дж. Ф. Берн, автор “Улисса” поселил своего главного героя, Леопольда Блума.
[33] Католическое кладбище в Дублине, место действия шестого эпизода “Улисса” (“Аид”), в котором описываются похороны приятеля Леопольда Блума Падди Дигнама.
[34] Клятвенные обещания в скором времени приехать в Америку — “это единственная страна, где я психологически и эмоционально чувствую себя дома” (интервью 1969 г. “Нью-Йорк таймс”) — периодически звучали в набоковских интервью с начала 1960-х, когда он осел в Монтрё: “Надеюсь очень скоро вернуться в Америку к ее библиотечным полкам и горным тропинкам” (интервью 1963 г. журналу “Плейбой”); “Я испытываю ностальгию по Америке и, как только накоплю достаточно энергии, вернусь туда на длительное время” (телеинтервью 1965 г. Роберту Хьюзу); в ответ на вопрос интервьюера журнала “Тайм” — “Подумываете ли вы о возвращении в Америку?”: “Частенько, особенно весной, мечтаю провести в Калифорнии пурпурно-перистый закат своей жизни среди ее дельфиниумов и дубов и в спокойной тиши университетских библиотек” и т. д. (Набоков о Набокове. — С. 257, 137, 170, 248).
[35] Американский лексикограф Ной Вебстер (1758-1843), чей “Американский словарь английского языка” действительно был настольной книгой для “позднего” Набокова.
[36] Если учесть энтомологические пристрастия Набокова, то из американских авторов по фамилии Скаддер ехидный пародист, скорее всего, имел в виду энтомолога и палеонтолога Сэмюэля Хаббарда Скаддера (1837-1911).
[37] Поскольку американских литераторов и ученых с фамилией Грей — десятки, сложно определить, кто из них причислен к любимым авторам “известного писателя”.
[38] Высмеиваются антипастернаковские выпады, которыми пестрят как интервью Набокова, так и его художественные произведения. Например, в “Аде”, последнем произведении Набокова на момент написания пародии, уничижительно упоминается “‘Любовные похождения доктора Мертвого’, мистический роман какого-то пастора” (цит. по: Набоков В. Ада, или Эротиада. — С. 67).
[39] От лат. «cum notis variorum», т. Е. Научное издание с комментариями нескольких исследователей.
[40] В оригинале — ничего не говорящие русскому слуху «Galasp» и «Colkitto». Дабы сохранить комический эффект, переводчик решился на добродушную шутку, обыграв фамилии двух ныне здравствующих набоковедов.
[41] Не по моей части, вне моей компетенции (англ.). Это выражение действительно несколько раз используется героем «Анны Карениной», первый раз — в 17-й главе первой части романа.
[42] В статье «Искусство как прием» (1917) В. Б. Шкловский писатл об «остранении» как об одном из главных принципов художественного освоения действительности, нарушающем автоматизм восприятия и преодолевающем литературные стереотипы; при этом он опирался на анализ сцены в опере из второго тома «Войны и мира», где театральная постановка комически остраненно представлена с точки зрения Наташи Ростовой.
[43] Литературный прием, заключающийся в написании текста без использования в словах какой-то одной буквы.