Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 2, 2016
Этим
летом разразилась величайшая сенсация в американской литературе — или скандал.
Обнаружен и без промедления опубликован издательством “Харпер
Коллинз” новый — или старый — роман всеамериканской любимицы — писательницы Харпер Ли “Пойди поставь сторожа”.
Что это — счастливая находка или умелая подстава? Страсти накалились.
Глазами
младенца — жуть века
Харпер Ли —
автор единственного романа, его название вошло в пословицы — “Убить
пересмешника”. И тут второй? Действительно неожиданно, особенно если учесть
жизненные обстоятельства. Писательнице 89 лет, и у нее Альцгеймер — бич, с
которым еще никто не справился, какую бы длинную и выдающуюся жизнь он или она
ни прожили. Американцы помнят, как сраженный тем же недугом Рональд Рейган из
последних сил появился на телеэкране, чтобы попрощаться с нацией, прежде чем,
как он выразился, “он уйдет в темноту”. Настоящая точка в фантастической
карьере актера, чья лучшая роль называлась президент Соединенных Штатов
Америки. Харпер Ли уже
несколько лет где-то там в сумеречной зоне. Еще раньше ее старшая сестра Элис
стала ее опекуном. Осенью прошлого года она умерла, и появился опекун номер два
— Тоня Картер из юридической фирмы Элис Ли.
Она-то
и обнаружила рукопись — не прошло и двух месяцев. Где? В самом надежном месте —
в сейфе. Интересная находка. Почему-то ни сама писательница, ни родная сестра
этого не сделали.
“Убить
пересмешника” — может быть, самая законченная вещь в американской литературе —
так хорошо она сделана. Начать с того, что это “детский роман”, как “Том Сойер” и “Гекльберри Финн”.
Только его героиня Джин Луиза Финч —
девочка-сорванец, что еще лучше: мальчишек в американской литературе
предостаточно, нельзя, чтобы все приключения достались им. Впрочем, и наша
героиня платьям и юбкам предпочитает комбинезон и без колебаний лезет в драку.
У нее есть старший брат Джереми (Джем) и друг-приятель неразлейвода,
чудной Дилл. С ними она делит все приключения.
Приключения
начинаются за порогом. В доме по соседству, его никак не обойти по дороге в
школу, произошло что-то странное и страшное, в результате чего сын хозяина дома
— нелюдима, оказался навечно взаперти. Никто его с той поры не видел и не
слышал, эхом молвы от него осталось лишь прозвище — Страшила Рэдли. Человек-невидимка пугает и манит юную троицу.
Раскрыть тайну Страшилы Рэдли,
вопреки всему и всем установить с ним контакт — задачка, которую, преодолевая
смертельный страх, они решают до самой развязки в финале романа.
Детские
приключения с их счастливой кардиограммой ужасов и восторгов — внешняя канва
романа. И — оболочка мировоззрения. Взрослая жизнь ясными глазами ребенка —
безошибочный тест. Все происходящее мы видим глазами девочки, которой нет и
девяти лет. А это, по определению, взгляд, еще не искаженный знанием как надо и
как не надо, интересами, компромиссами и прочим арсеналом взрослого бытия.
Недаром у нее прозвище Скаут Глазастик.
Главное
событие в тихом маленьком городке округа Мейкомб,
штат Алабама, — надвигающийся судебный процесс. Негр изнасиловал белую девушку.
Так гласит обвинение. Так утверждает отец жертвы и сама она. И суд присяжных
должен вынести приговор по этому делу, который может быть только “виновен”, —
смертная казнь, потому что нет на американском Юге страшней преступления, чем
негр, посягнувший на белую женщину.
(Маленькая оговорка. Роман
“Убить пересмешника” вышел в свет в 1960 году, а действие в нем происходит в
1935 году. Тогда не было еще политкорректных
“афроамериканцев”. Тогда еще negro
— “негр” было нейтральным словом с уничижительным синонимом nigger
— “ниггер”, “негритос”, этими словами и пользуется писательница.)
Исход
процесса не вызывал ни малейших сомнений, если бы не адвокат подсудимого
Аттикус Финч — отец нашей маленькой героини. Девочка
растет без матери, она рано умерла. Зато у нее самый правильный отец в мире. Он
не требует от своих детей конформизма и не лжет им. Он и в своей
профессиональной жизни ведет себя так, чтобы его детям никогда в будущем не
нашлось повода устыдиться своего отца. Он в высшей степени разумен и
доброжелателен, а главное, он всегда поступает по правде.
Назначенный
защищать безнадежного черного клиента, он будет его защищать даже ценой
собственной репутации среди окружающих. Он сделает все, чтобы с его подзащитным
все было по закону. Вот только округа уже вынесла приговор, и, конечно же,
находится уйма доброхотов, которые полны решимости привести
его в исполнение, не дожидаясь ненужных формальностей. На их пути встает
Аттикус Финч. Воскресным вечером, накануне процесса, он
идет к зданию тюрьмы, где ждет своей участи заключенный, вытаскивает стул и
садится в дверях стражем. Не забыв еще прикрутить лампочку над головой,
специально захваченную из дома, чтобы его было хорошо видно в темной ночи.
А
тем временем на площадь стекается толпа.
Сюжет
классический.
Отступление
о судах Линча
“В
квартале от всегда полного туристами далласского
книгохранилища (оттуда раздались выстрелы, поразившие Джона Кеннеди) стоит
старое здание окружного суда, сейчас в нем музей. В 1910 году группа мужчин
ворвалась в здание суда. Накинув петлю на шею черного арестанта, обвинявшегося
в сексуальном нападении на трехлетнюю белую девочку, они выбросили конец
веревки из окна. Толпа за окном вытащила человека на улицу и, протащив
несколько кварталов по Мейн-стрит, торжественно
повесила его на арке”.
Это
не художественный текст. Историк Брайан Стивенс
поставил своей задачей исследовать практику судов Линча. После пятилетних
изысканий организация, которую он основал в Монтгомери, штат Алабама, составила
поименный список из 3595 жертв “расовых террористических линчеваний” в
двенадцати штатах американского Юга с 1877 года по 1950-й. Так что то, что я
процитировал, — это, можно сказать, один из 3595 задокументированных эпизодов.
“Важно
помнить, что повешения, сожжения и расчленения черных американских мужчин,
женщин и детей, которые были весьма распространенным явлением в этой стране
между Гражданской войной и Второй мировой, часто выливались в публичные
мероприятия. Их анонсировали в газетах, они привлекали сотни и тысячи белых
зрителей, включая выборных должностных лиц и видных граждан, которые настолько
вовлекались в эти карнавалы смерти, что с нескрываемым удовольствием
фотографировались со своими детьми на память на фоне искалеченных черных
трупов”. Это уже из передовой, которой “Нью-Йорк таймс” откликнулась на доклад
исследовательской организации Стивенсона.
Суды
Линча не объяснить с помощью таких слов, как бесчеловечность или садизм. Это
была такая форма общественного правосознания, так что в некотором смысле они
были нормой. Стоит зафиксировать, когда она пошла трещинами, и расистский
произвол перестал быть безнаказанным.
…21
марта 1981 года в Мобиле, штат Алабама, организация “Объединенного клана
Америки” линчевала девятнадцатилетнего Майкла Дональда. После тщательного
расследования ФБР предъявило обвинение в убийстве трем членам клана. Двое
получили длительные сроки заключения, а инициатора преступления суд приговорил
к смертной казни. 6 июня 1997 года, после того как все возможности апелляции
были исчерпаны, приговор был приведен в исполнение. Это был первый случай в
Алабаме, когда белый был казнен за преступление против черного.
Он
же в некотором роде — последний. Мать линчеванного с помощью адвокатов
правозащитной организации предъявила обвинение в организации убийства самому
Клану. Жюри присяжных — все белые — признало организацию ответственной за это
преступление, в итоге суд постановил, что она должна выплатить 7 миллионов
долларов. Во исполнение этого судебного решения обанкротившемуся Клану пришлось
продать свою штаб-квартиру, что было равносильно самороспуску.
…А
вот и самое свежее лыко в строку. Эту историю рассказала “Нью-Йорк таймс” в
конце сентября.
Лэнг Керкленд “вернулась домой” в городок Эллисвилл,
штат Миссисипи. Тут она родилась — 107 лет тому назад. Но однажды, когда ей
было семь лет — ровно сто лет назад, отец только и успел сказать матери, что
ему с другом грозит суд Линча и что они должны бежать немедленно, а ей с детьми
следует оставить дом на рассвете утром… В Иллинойсе их встретили враждебные
белые толпы. А в Огайо к ним в хижину заявились люди в
ку-клукс-клановских балахонах. Их бег остановился лишь в штате Нью-Йорк, где в
промышленном Буффало она и прожила весь свой век: вышла замуж за сталевара,
родила девятерых детей… Однако еще раньше отец решил вернуться в Миссисипи и
на этот раз не миновал суда Линча — говорят, у него была связь с белой
женщиной.
Стосемилетнюю
местную знаменитость встречал мэр Эллисвилла и
национальная пресса.
Такая
вот камерная история. Она же история века.
“Линчевания
и эра террора определяли географию, политику, экономику и социальные
характеристики черного бытия в США на протяжении ХХ столетия”, — обобщает
Стивенсон. Сенсационность его исследования заключалась не в открытии темы. Шок
производила сама кропотливая попытка облечь стихию самосудов в статистику, а
статистику персонализировать — задокументировать то, что было тьмой.
Человек
в плазме толпы
Куда
раньше Фолкнер так выписал эту тьму:
“…И вдруг, прежде даже чем он успел
повернуться на сиденье и поглядеть назад, он почувствовал, что толпа уже
ворвалась в переулок и настигает их, еще секунда, миг и вот она сейчас
обрушится на них, взметет, подхватив по очереди: сначала дядину машину, потом
пикап, потом машину шерифа, как три куриные клетки, потащит за собой, смешав
все в одну сплошную, сразу потерявшую смысл и теперь уже ни к чему не
годную кучу; и швырнет туда, вниз… Затем, повернувшись на сиденье, он
поглядел секунду-другую в заднее окно и действительно увидел не лица, а Лицо,
не массу, даже и не мозаику из лиц, а одно Лицо — не алчное, даже и не
ненасытное, но просто двигающееся, бесчувственное, лишенное мысли или хотя бы
какого бы то ни было побуждения; выражение, не выражающее ничего… лишенное
всякого достоинства и даже не внушающее ужаса: просто лицо без шеи, дряблое, осоловелое, повисшее в воздухе, прямо перед ним, тут же, за
стеклом заднего окна, и в тот же миг чудовищно страшное…”
Это
из “Осквернителя праха”.
У
Харпер Ли плазма толпы не
доходит до фолкнеровской метафизики. У нее иная
задача — показать, как много может человек с принципами и идеалами.
В
“Убить пересмешника” безоружный человек на стуле останавливает самосуд. Он и
его дочь — девятилетняя девочка. Именно она находит слова, неожиданно смутившие
толпу готовых линчевателей. Потому что толпа — любая толпа, даже такая, —
состоит из отдельных людей, убеждает автор “Убить пересмешника”. А каждый
человек не безнадежен, у него есть сердце, до которого можно достучаться, если
делать это искренне и самозабвенно. Вот девятилетняя девочка и достучалась. И
толпа неожиданно рассосалась — в конце концов, можно и подождать до утра. До
законного суда.
А
на суде дело развалилось.
Несколько
корректных вопросов свидетелям и участникам, заданных тихим ровным голосом
Аттикуса Финча, и картина происшедшего оказалась
совершенно иной. Двадцатипятилетний законопослушный негр Том Робинсон,
добропорядочный отец троих детей, не мог изнасиловать девятнадцатилетнюю
крепкую девушку хотя бы потому, что у него только одна рука, вторая — результат
старой аварии — висит беспомощной плетью.
А
синяк, оставшийся под правым глазом “жертвы” — след побоев от некстати
подоспевшего отца девушки; он — левша.
Это
девушка заманила к себе молодого симпатичного черного мужчину, а когда все
пошло не так, оговорила его. Плевать, что негритосу
придется заплатить жизнью за ее прихоть.
Исподволь
проявляется жуть ее существования.
Семья
живет на свалке. Семья — это еще семеро брошенных детей, в
школу никто не ходит, ни к чему им эта морока, девушка — старшая, на ней вся
эта свора. И отец, который не работает, только пьет и бьет их. А
напившись, еще и регулярно насилует дочь. Белая шваль
— так это называют на Юге, самое дно, отбросы. Ниже некуда. Ниже — негры, они
вообще за чертой.
Суд
присяжных единогласно признал Тома Робинсона виновным. Иного в округе Мейкомб, штат Алабама, быть и не могло.
Аттикус
Финч напишет апелляцию в расчете на то, что
губернатор может изменить меру наказания. Он будет поддерживать дух осужденного
и тайно оказывать помощь семье, оставшейся без кормильца. Все напрасно. Потеряв
голову от отчаяния, арестант попытается бежать, но куда ему, однорукому,
одолеть стену. Вся тюремная стража разрядит в него свои винтовки. Семнадцать
пуль останутся в теле ни в чем не повинного черного парня, который всю жизнь
старался поступать как лучше. Даже после неправого суда жертве не уйти от суда
Линча.
Но
Аттикус Финч сделал то, что должен был, и сделал все,
что мог.
Круги
справедливости
…После
взбаламутившего город происшествия жизнь вошла в обычную колею. Никто не
вспоминал трагедию, как если бы ее и вовсе не было. В связи с окончанием
учебного года в школе устроили представление, где Джин Луизе выпала забавная
роль окорока на ярмарке достижений родного штата.
По
этому случаю девочке сконструировали балахон неимоверных размеров на металлических
пружинах, с узкими прорезями для глаз. То еще сооружение — трудно надеть, но
еще трудней из него вылезти. И потому, когда школьное празднество подошло к
концу, она так и осталась в образе. И как ни неловко было передвигаться в таком
костюме, они с братом так и отправились домой.
Южная
ночь — хоть глаза выколи. Подростки уже у заветного дуба, что напротив дома Страшилы Рэдли. Самое время и
место, чтобы произошло нечто страшное. И оно происходит.
Кто-то
нападает на них в кромешной тьме. Девочка ощущает укол, если б не смехотворный
костюм, удар ножа был бы смертельный. В сбившемся балахоне она вообще ничего не
видит, только слышит, как брат с кем-то сражается. Потом все стихает.
Когда
она приходит в себя, она уже дома. В гостиной отец, врач, шериф и какой-то
очень худой незнакомец с бледным лицом. Брат спит в соседней комнате, доктор
дал ему снотворного. У него сломана рука. Незнакомец не участвует в разговоре и
старается держаться в тени.
Шериф
вносит уточнение в эту ночную диспозицию. Там, под дубом, лежит труп. В груди у
него торчит кухонный нож. Это тот самый человек со свалки.
На
суде присяжные приняли его сторону, но адвокат опозорил его. Весь город слышал,
как не раз с того дня он грозился свести счеты. Что-то помешало ему привести
свою угрозу в исполнение этой ночью.
В
финале романа звучат два монолога — один краше другого.
Негодяй,
задумал самое черное дело. И трус, решил отыграться на детях. Но спьяну
наткнулся на собственный нож. Это говорит шериф. Я не буду открывать дело,
резюмирует он.
Аттикус
Финч понимает, что шериф выгораживает
его сына. Кто еще мог воткнуть нож в насильника?! Адвокат не может с этим
согласиться.
Произошло
убийство, дело обязательно должно быть раскрыто. Пусть будет суд. Чтобы никто
не мог сказать, что для собственного сына у него другая законность.
Но
шериф стоит на своем. Ему все абсолютно ясно. Дело закрыто.
А
рядом в темном углу комнаты сидит незнакомец с бледным лицом. Это и есть
Страшила Рэдли.
Вот
и состоялась долгожданная встреча. Наконец-то он появился на людях — этот
затворник, когда не появиться просто не мог. Это он вонзил кухонный нож в
ночного татя. И это его выгораживает шериф, упрямо повторяя
свою мантру про пьяницу, который наткнулся на собственный нож.
Подвергнуть
несчастного отшельника испытанию публичным судом? Нет, шериф не станет
открывать дела. Этой ночью под дубом не было совершено никакого преступления.
Наоборот, преступление было предотвращено. Точка.
Все
линии романа сошлись в этой точке.
Круг
замкнулся. Преступник наказан. Справедливость восторжествовала.
Очень
по-американски восторжествовала.
А
как же негр Том Робинсон и его трагедийный круг, который так жестко очертила Харпер Ли? Да, таковы нравы в
штате Алабама, таков американский Юг. Такова жизнь. Но в этой жизни есть
честный шериф и мудрый судья, даже если он ничего не может поделать с судом
присяжных, — читай: с общественным мнением. И есть идеальный адвокат Аттикус Финч, который один своей совестью и профессиональной честью
искупает все грехи сообщества округа Мейкомб. Не
говоря уже о самостоятельной девочке, которой нет еще и девяти лет. Жизнь будет
другой, когда подрастет это подлинно независимое, свободное от предрассудков
поколение.
Раздвоение
сознания у автора “Убить пересмешника” происходит удивительно органично. Может
быть, именно эта двойственность, вкупе с замечательным даром рассказчика, и
принесла ее роману такой абсолютный успех.
Расизм
— первородный грех американского Юга, далеко не изжитый. Либеральное
американское сознание его осуждает и отвергает. При этом национальное сознание
привыкло жить с ним, как с исторической данностью. Он не отражается на
самооценке общества. Оно хочет верить в превосходство своего образа жизни,
несмотря ни на что. Конечно, это признак незрелости, род детского сознания —
закрывать глаза на собственные пороки и даже преступления. Детство — такое
счастливое состояние, в нем все просто и ясно и добро всегда побеждает зло. Чем
противоречивей общественный опыт, чем тяжелей доставшееся историческое бремя,
тем больше тянет в благодатное детское забытье. Нам ли не знать этого?
В
романе про то, что сама писательница назвала судом Линча по закону,
удивительным образом нет отрицательных героев. Старая карга,
гарпией впившаяся в брата маленькой героини, наедине с собой ведет неравную
героическую битву не на жизнь, а на смерть с кошмарным недугом.
Манерные дамы местного света, конечно,
ужас, ужас, ужас, но, в сущности, желают добра. Даже
потенциальные линчеватели не безнадежны. Один из присяжных колебался при
вынесении вердикта, а ведь накануне он был на площади перед тюрьмой. Конечно,
он тоже проголосовал за смертный приговор невиновному,
но ведь он сомневался.
Единственный
по-настоящему “дурной” персонаж — человек со свалки. Он “обладал одним лишь
преимуществом перед своими ближайшими (черными) соседями: если его долго
отмывать дегтярным мылом в очень горячей воде, кожа его становилась белой”.
Ну
да, в этом обществе есть отбросы, и это действительно безнадежно, это
передается по наследству. Социальная критика Харпер Ли, какой мы ее знали, — аристократическая критика. Критика
с позиции аристократии духа. У нее безупречно точный глаз, но она так любит
этот свой край.
Очень
светлое сочетание глубочайшего реализма и романтического идеализма и сделало
роман Харпер Ли
хрестоматийным.
Отступление
в Алабаму: “Бык” Коннор и пастор Кинг
Алабама
— не самый великий американский штат, но, словно оправдывая свое официальное
прозвище Сердце Юга, в середине прошлого ХХ века он не по чину часто оказывался
в центре американских и даже мировых новостей.
1955
год. Невиданный скандал в городе Монтгомери, столице штата. Негритянка Роза Паркс отказалась уступить белой женщине свое место в
автобусе. Ее немедленно арестовали. Не помогла ей ссылка на закон о равных
правах американских граждан. В ответ черные граждане Монтгомери год
бойкотировали услуги общественного транспорта столицы штата. Стихийно возникшую
акцию протеста возглавил Мартин Лютер Кинг. Акция завершилась победой: в 1956
году Верховный Суд США обязал городские общественные транспортные компании
государства к соблюдению равных гражданских прав. А еще несколькими годами
позже был принят закон, запрещавший проявления дискриминации во всех местах
общественного пользования (кино, кафе, парках и пр.)
1963-1964-1965
годы. Селма, Бирмингем — все та же Алабама. “Походы
свободы”, акция “Проект П (Противостояние)”,
организованная Мартином Лютером Кингом. Памяткой этих событий останется его
знаменитое “Письмо из Бирмингемской тюрьмы”, а
главное — Закон об избирательных правах, внесенный президентом Линдоном Джонсоном в Конгресс США на плечах этих событий и
принятый им.
Историческое,
эпохальное законодательство Кеннеди-Джонсона, направленное против расовой
дискриминации, просто не состоялось бы без штурмов и штормов Алабамы.
А
какие типажи на другом конце Противостояния!
В
50-е годы город Бирмингем пресса именовала не иначе как Бомбингем,
так часто там раздавались террористические взрывы. 23 года за безопасность
города отвечал Юджин Коннор, по прозвищу Бык, главный
лозунг которого был “Сегрегация навсегда!”
Впервые
о нем заговорили еще в 1938 году, когда он приказал участникам гуманитарной
всеамериканской конференции, проходившей в Бирмингеме, “не смешиваться”. Тогда
в знак протеста Элеонора Рузвельт демонстративно выставила свой стул посреди
прохода, разделявшего белых и черных делегатов. Но что для “Быка” Коннора за авторитет — первая леди Америки! В ходе
избирательной кампании 1948 года он отправил в кутузку
сенатора Глена Тейлора, выдвинутого на пост
вице-президента США от Прогрессивной партии. Тейлор намеревался выступить перед Конгрессом южной негритянской молодежи и был
немедленно арестован — за нарушение городских законов о сегрегации.
Истинный
час Быка наступил именно в противостоянии с Мартином Лютером Кингом.
Административно в его ведении были два департамента: пожарный и полицейский.
Это, по-видимому, и объясняет его ноу-хау. Против демонстраций мирного
неповиновения, в которых участвовало множество детей, он использовал пожарные
водометы и срывающихся с поводков полицейских собак. На этом фоне он любил
позировать перед прессой. Так он тушил пожар на американском Юге.
“Бык”
Коннор выдвигался в губернаторы Алабамы, но неудачно.
В отличие от Джорджа Уоллеса, четырежды занимавшего этот пост. Не считая того,
что еще на один срок в порядке пересменки Уоллес
посадил в губернаторское кресло свою жену — этот велосипед он изобрел гораздо
раньше других.
При
этом он еще баллотировался на пост президента США, на выборах 1968 года он
победил в пяти южных штатах. “Самый влиятельный проигравший” ХХ столетия в
политике США, согласно биографам Дэну Т. Картеру и Стивену Лешеру.
А Харпер Ли в “Пойди поставь
сторожа” отчеканила свою формулу политического сластолюбца-властолюбца: Two penny despot.
Джорджу Уоллесу эта формула — как влитая. Двухгрошовый
деспот, власть — дешевка.
Попсовая,
опирающаяся на плебс власть. Народ как орава и орево. Демократия, что становится оболочкой диктатуры.
Харпер Ли было
с кого писать свои персонажи. Так что вернемся к литературе. И заглянем в кино.
Герой
на все времена
Небывалому
успеху “Убить пересмешника” способствовала его кинематографичность.
Знаменитый фильм, естественно с тем же гениальным названием, собрал гроздь
Оскаров 1982 года. Грегори Пек в роли Аттикуса Финча
был неотразим. Его заключительная речь на процессе — один из лучших монологов в
судебной фильмографии Голливуда, отмеченной такими
шедеврами, как “Нюрнбергский процесс”, “Обезьяний процесс”, “12 рассерженных
мужчин”.
“Еще
одно, джентльмены, и я заканчиваю. Томас Джефферсон
сказал однажды, что все люди созданы свободными и равными; янки и моралисты из
вашингтонских департаментов вечно нам об этом твердят. Ныне, в тысяча девятьсот
тридцать пятом году, есть люди, которые склонны повторять эти слова к месту и
не к месту по любому поводу…
Но
в одном отношении в нашей стране все люди равны, есть у нас одно установление,
один институт, перед которым все равны — нищий и Рокфеллер, тупица
и Эйнштейн, невежда и ректор университета. Институт этот, джентльмены, не что
иное, как суд. Все равно, будь то Верховный суд Соединенных Штатов, или самый
скромный мировой суд где-нибудь в глуши, или вот этот достопочтенный суд, где
вы сейчас заседаете. У наших судов есть недостатки, как у всех человеческих
установлений, но суд в нашей стране — великий уравнитель, и перед ним поистине
все люди равны.
…Я
уверен, джентльмены, что вы беспристрастно рассмотрите показания, которые вы
здесь слышали, вынесете решение и вернете обвиняемого его семье.
Бога
ради, исполните свой долг!”
Потрясающая
речь! Особенно если учесть последовавший за ней вердикт присяжных.
Аттикус
Финч стал не просто нарицательным именем. Адвокатская
гильдия США признала его своим эталоном, как если бы это был человек с реальной
практикой. Можно сказать, что это образ, изваянный из камня, подобно барельефам
президентов на горе Рашмор.
Дело об
изнасиловании негром белой
И
тут появляется “Go set a watchman”. Watchman — cторож, страж, часовой. “Пойди поставь сторожа”.
Тоже
недурное название, между прочим. Взято из библейского стиха: “Ибо так сказал
мне Господь: Пойди поставь сторожа, пусть он
сказывает, что увидит” (Книга пророка Исаии. 21:6). Устами мудрого
дяди-резонера автор расшифровывает строку так: “Остров каждого человека, сторож
каждого человека — его сознание”. Остров? Автор, кажется, посягает на самого
Джона Донна с Хемингуэем впридачу — на сакраментальное:
“Ни
один человек не остров, а часть материка”. “Нет такой вещи, как коллективное
сознание”, — въедливо расшифровывает пророчествующий дядя.
Человек
— это суверенное сознание, и оно всегда должно быть на страже, стоять на часах
— Харпер Ли не боится
показаться назидательной. Все худшее в обществе начинается с потери человеком
лица. Дальше — толпа и все что угодно, вплоть до исступленной вакханалии судов
Линча и других карнавалов смерти.
Оговоримся
сразу, все сомнения насчет фальшивомонетничества романа “Пойди
поставь сторожа” надо отмести.
Та
же сокровенная интонация рассказчика, та же роскошная переливчатая словесная
ворожба. От повествования не оторваться. Внутренние монологи героини искрятся
юмором, а диалоги полны страсти. Это Харпер Ли, никаких сомнений, — ее огонь и живая вода. Тот же Мейкомб, и те же герои. Но что это — самостоятельная вещь
или подступы к “Убить пересмешника”, стартовая
попытка?
Теперь,
когда это напечатано, мы можем это прочесть.
Место
действия то же, но не время. Девятилетняя героиня “Убить пересмешника” давно
выросла, сейчас Джин Луиза Финч — молодая взрослая
женщина — едет домой в Мейкомб из Нью-Йорка. Героиня
романа возвращения с удовлетворением отмечает лес телевизионных антенн,
поднявшийся над хижинами дяди Тома — негритянскими жилищами. И она с грустью
напоминает себе, что отцу уже 72 года. Аттикус Финч,
с которым мы знакомы, любил называть себя стариком, но это был прием. Он
исключил для себя аргументы силы и распрощался с оружием, но окружающим это
легче принять, услышав ссылку на возраст. (Хотя когда пришла нужда, выяснилось,
что он был первый стрелок — какой же без этого американский герой!)
Зафиксируем
эти две детали. Действие романа “Пойди поставь
сторожа” сдвинуто от времени “Убить пересмешника” на двадцать лет позже. При
этом он был написан на три года раньше. Эта двойная смена часовых поясов и
представляет главную интригу.
Центральное
событие “Убить пересмешника” — дело об изнасиловании негром белой —
присутствует и в “Пойди поставь сторожа”. Процитирую
это место — полностью.
“Джентльмены!
Если в этом мире есть один лозунг, в который я верю, то это — равенство для
всех, особые привилегии — никому!”
Аттикус
Финч редко брался за уголовные дела, он не любил
уголовное право. Единственная причина, по которой он взялся
за это дело, заключалась в том, что он знал, что его клиент не виновен в том, в
чем его обвиняют. И он просто не мог себе позволить, чтобы черный
мальчишка попал в тюрьму только потому, что ему назначили защитника, которому
все равно. Мальчишка попал к нему через старую служанку Кэлпурнию,
он рассказал ему свою историю, и он сказал правду. Правда была отвратительной.
Поставив
карьеру на кон, Аттикус Финч использовал все слабости
небрежно составленного обвинения, убедительно выступил перед жюри присяжных и
добился того, чего в округе Мейкомб не было никогда
ни до, ни после: цветного подростка, обвинявшегося в изнасиловании, оправдали.
Главным свидетелем обвинения была белая девочка.
У
Аттикуса Финча было две зацепки. Хотя белой девочке
было 14 лет, обвинение его подзащитному было не в преднамеренном изнасиловании,
и потому Аттикус Финч мог и доказал секс по согласию.
Согласие тут было легче доказать, чем обычно в таких случаях. У подростка была
одна рука, второй он лишился в результате несчастного случая на лесопилке.
Четыре
абзаца.
Тот
же сюжет, что и в “Пересмешнике”. Но прежде всего это тот же Аттикус Финч — бескомпромиссный адвокат, человек — право. Есть,
впрочем, и некоторые расхождения: возраст участников, например. Но главное в
значимости сюжета. То, что в “Стороже” было штрихом к портрету Аттикуса Финча — не более того, в “Пересмешнике” выросло в смысловой
узел романа. И поменялся вердикт присяжных — на
противоположный.
Итак,
был один процесс, стало два. На самом деле их три. Потому что — и тут хроникер
подсказывает литературоведу — было еще настоящее судебное действо именно такого
содержания, которое потрясло Алабаму в 50-е годы. А это дает нам уникальную
возможность заглянуть уже в подкорку писательского процесса, увидеть, как факты
питают литературную фантазию и как земная реальность преображается в дух или,
если хотите, в высшую реальность.
В
первый роман “Пойди поставь сторожа” молодая
писательница вставляет сюжет, условно говоря, прямо из прессы. Так все и было
на самом деле: участники события — подростки, адвокат оказался на высоте и
фантастика — черный обвиняемый получил оправдание. Но сюжет не отпускает
молодую писательницу, она его осмысляет и переосмысляет. Пока не приходит к
выводу: Аттикус Финч будет выигрывать читательский
суд всех поколений, но он не может выиграть суд присяжных в округе Мейкомб. Статистически, реалистически, типически. Такова социальная правда. Одно фактическое исключение не может ее
отменить. Между реальностью и идеалом, который предъявляет нам в своей речи на
суде Аттикус Финч, трагический роковой разрыв. И в
“Убить пересмешника” Харпер Ли
уже пишет трагедию, которую доводит до уровня притчи.
К
слову сказать, в фильме, который, конечно же, уступает роману — он менее
глубок, более сентиментален — сценаристы ослабили трагический исход. Там гибель
Тома Робинсона дана скороговоркой, и происходит она почти ненароком. Шериф
рассказывает Аттикусу Финчу и нам, зрителям, что хотел
лишь ранить его, но ошибся… Но 27 пуль в теле Робинсона — это не ненароком.
Это сам рок.
Разоблачение
Аттикуса Финча
Но
если это тот же Аттикус Финч, то почему он другой? Ну
да, возраст, и его так скрючил ревматический артрит,
что он, кажется, стал меньше ростом. Если бы только этим все ограничилось. Но
молодую женщину ждет куда более шокирующее открытие. Ее родной город Мейкомб до краев набит предрассудками и ненавистью. И ее
отец — великий, единственный и безупречный — оказывается, разделяет все это в
полной мере. В “Пересмешнике” маленькая героиня пробирается в зал суда и с
восторгом наблюдает за своим отцом в час его величия. В “Стороже” молодая
женщина случайно попадает на одиозное действо — оно происходит в том же зале
суда, где она, не веря своим ушам, слышит полный набор ку-клукс-клановских речевок, и председательствует на этом позорном сборище
Аттикус Финч. Катастрофа, крушение идеала,
предательство.
Трус,
сноб и тиран! — бросает она ему в лицо. И это еще цветочки. В сердцах она
сравнивает его с Гитлером и Сталиным. Нет, это точно не Аттикус Финч из “Убить пересмешника”.
“Пойди поставь сторожа” — другой роман. Сменились герои второго
плана. Неугомонная натура Дилла унесла его куда-то
далеко из Мейкомба, поясняет автор, — на самом деле,
долой с наших глаз. А с Джемом писательница поступила и вовсе безжалостно: он у
нее гибнет за кадром. Старший брат и неразлучный друг — центральные фигуры в
мире детства. А в мире чувств молодой женщины иные приоритеты. И появляется
другой партнер.
Генри
(Хэнк) Клинтон — сотрудник отца в его адвокатской конторе и в некотором роде
его воспитанник. Он тоже родом из ее детства (ничего, что в “Убить пересмешника”
он отсутствует), но другого рода-племени — он из “голытьбы”,
что определяет его мироощущение. У них роман со школы.
Но
любит ли она его, так ли любит, сможет ли быть с ним вместе? Психология любви,
ее правá и обязанности, степени и ступени —
вот что мучительно волнует героиню и пристально исследует автор.
Глазастик давно
выросла. Вспышками автор возвращает нас в разные мгновения ее
детства-отрочества. В одном девочке открывается ужасная истина: от поцелуя
беременеют… В другом, уже
пятнадцатилетняя Скаут, словно Наташа Ростова, на школьном балу. Но в миг
торжества случается непоправимое, она теряет фальшивый
бюстгальтер, надетый, чтобы подправить девчоночью фигуру… События эти
приводят к таким драматическим, трагическим, комическим последствиям, что… Но
ни слова больше, преступление — портить читателю впечатление от прочтения.
Скажу
только, что эти две сцены созревания маленькой героини — истинные жемчужины.
Немыслимое дело, но в романе “Убить пересмешника” им не нашлось места. Это
другой роман.
В
“Пойди поставь сторожа” нет и капли детской готики,
зато он полон политической злобы дня. Вот в накаленных, словно вольтова дуга,
разговорах дочери с отцом промелькнуло “дело Олджера Хисса”… Сегодня и в Америке мало кто опознает это имя, а
в 50-е годы прошлого века это было имя-пароль. Олджер
Хисс — молодой карьерный дипломат, которого
восходящая звезда республиканской партии Ричард Никсон и сам сенатор Маккарти
обвинили в связях с коммунистами. С обвинений, что в госдепе окопались
коммунисты, собственно и началось всеамериканское бешенство маккартизма,
перешедшее потом на Голливуд, академические круги, далее везде. И процесс над Олджером Хиссом был первым
мучительным инквизиционным актом, расколовшим американскую интеллигенцию на два
непримиримых стана. Адвокат Аттикус Финч не может не
высказаться о качестве этого процесса. Автор тоже.
Или
тетушка поучает Джин Луизу: “Мы, Финчи, не женимся на
отпрысках красношеей белой голытьбы”. Каков, однако,
язык у благородной дамы! На самом деле, общепринятый.
“Красные шеи” (след постоянного пребывания под открытым солнцем) — люди
физического труда. Дополнительная краска к понятию “белой голи”. В
“Пересмешнике” “белая шваль” точечно применяется к одному-единственному
герою — к персонажу со свалки, а это не столько даже человек дна, сколько
подонок. На самом деле “белая шваль” не моральная, а
классовая характеристика, так она и вошла в язык американского Юга. В нем
феодальное высокомерие ко всему социальному низу. (Самым точным переводом было
бы слово “чернь”, но оно тут неприменимо.)
“…Внизу
на грубых скамьях сидели не только большая часть голытьбы
округа Мейкомб, но и самые респектабельные люди
округа”. Это про то самое городское собрание, что вывернуло Джин Луизу
наизнанку.
У
автора “Сторожа” пронзительный взгляд. И диккенсовская палитра!
Вот,
“словно большой серый водянистый слизень”, восседает некий Уильям Уиллоуби. “Каждый округ глубокого Юга имел своего Уиллоуби.
Неотличимые
один от другого, они составляли единую категорию, именуемую ОН, Великий Большой
Человек, Маленький Человек — с поправкой на мелкие местные особенности. ОН, или
как там его называли его подвластные, занимал главный
административный пост в своем округе — обычно это был шериф, судья или
нотариус… Куда бы Уиллоуби ни перемещался, за ним
следовал тесный круг ничего собой не представляющих, в большинстве негативных
личностей, известных как Околосудебная Свора —
типажи, которых Уиллоуби расставлял на разные
окружные и муниципальные посты, чтобы они беспрекословно исполняли все, что им
скажут”. Это ему автор адресует: “Двухгрошовый
тиран”…
“Пойди поставь сторожа” — остро социальный роман на главную
для американского Юга тему. Он про расизм и сегрегацию — в лоб и наотмашь.
Это
то, что бесконечно обсуждает 29-летняя Джин Луиза Финч,
вернувшаяся из Нью-Йорка в родной
Мейкомб, сама с собой, в яростных схватках с отцом и
в дискуссиях с дядей, которому автор выделила роль мудрого резонера.
Это
то, отчего у нее происходит сшибка сознания, душевный переворот. И не один.
Дочь
клеймит отца последними словами, а он и не сопротивляется. “Гитлер?” —
переспрашивает он с улыбкой.
Позже
он скажет, что в этот момент гордился ею. Дочь отстаивает свои взгляды и идет
до конца! Значит, он правильно ее воспитал.
Джин
Луиза погорячилась со своими радикальными выводами.
Не
стоило ей отождествлять отца с пещерным персонажем, что брызжет ненавистью на
собрании. И, разъясняет дядя, не стоило записывать всю округу в ку-клукс-клан.
Вот этот диалог.
“-
Боже мой, детка, люди не согласны с кланом, но они, безусловно, не будут мешать
им выходить на улицу со своими плакатами и выставлять себя идиотами
на публике.
—
Но они избивают людей, дядя Джек!
—
А это совсем другое дело, и это как раз та вещь, которую ты упустила про своего
отца… Клан может устраивать свои парады, сколько угодно, но как только он
перейдет к бомбам и к избиениям, знаешь, кто первый станет у них на пути?
—
Да, сэр.
—
Закон — вот чем он живет. Он сделает все возможное, чтобы не допустить, чтобы
кто-то подвергал избиениям кого-то еще. А потом он развернется на 180 градусов
и постарается остановить хоть само федеральное правительство… Запомни это, он
всегда будет поступать в соответствии с буквой и духом закона. Так он живет”.
И
все-таки он тот же — Аттикус Финч! Тот же и другой.
Фигура более приземленная и сложная. Как и сама эта всеамериканская проблема,
которая не сводится к черно-белым оценкам и не имеет простых решений. Это не
идеальный герой “Убить пересмешника”, не воплощение абстрактной справедливости,
на нем родимые пятна своего края. Он человек своего времени и места.
Ее
подвиг и преступление
В
своем первом романе “Пойди поставь сторожа”
начинающая, никому не известная писательница нарисовала поразительно точный,
по-своему исчерпывающий портрет — не одного человека, но всего южного общества.
Доведенное до белого каления коллективное белое сознание она воспроизвела с
бездной социологических подробностей и нюансов, как никто до нее, с абсолютной
психологической убедительностью и с такой страстью приятия-отвержения,
любви-ненависти к своему краю, что…
Что
симпатизирующие ей редакторы сказали: “Это невозможно!” Даже если вслух
произнесли другое: дескать, нехудожественно, прямолинейно, это пока проба пера,
ученическая работа…
Другой
причины, по которой роман не увидел свет, просто не может быть. А он его не увидел
— опубликован не был.
И
молодая писательница, без пяти минут классик американской литературы, о чем,
впрочем, никто еще не знал, включая ее саму, приняла этот приговор — а что ей
оставалось делать? И села его переписывать. То, что она совершила, было
подвигом, хотя, быть может, и преступлением.
Она
безжалостно отсекла взрослую героиню. Резать пришлось по живому. Маршрут
героини “Пойди поставь сторожа” один в один повторяет
жизненный путь автора. Детство и юность Харпер Ли прошли в городке Монровилль в
Алабаме в доме отца-юриста, откуда она поехала в Нью-Йорк, откуда она постоянно
возвращалась в Монровилль. Наделив героиню своим
мироощущением, она одарила ее своими репликами и оценками. Все это она теперь
принесла в жертву. Но то, что она оставила свою героиню навсегда ребенком,
определило форму нового романа. Ребенку подавай две вещи: сказку и правду.
Сочетание сказки и правды — старая формула успеха.
Получился
шедевр. “Убить пересмешника” — правда, отточенная до притчи и завернутая в
нежную и увлекательную детскую сказку. Но и то, чем она пожертвовала, был
шедевр. “Пойди поставь сторожа” — психологический,
социологический роман без скидок на детскость героев или социальной среды.
Шедевром социально-психологического романа Харпер Ли пожертвовала, чтобы создать и выпустить роман-притчу.
И
он триумфально вышел и снискал все лавры.
И
только она одна знала, чем оплачены эти лавры. Это была ее тайна, которую она
хранила всю жизнь. После этого своего фантастического успеха она не издала ни
строчки. Более того, не раз подчеркивала, что не будет писать. Возможно, это и
была расплата за ее тайный подвиг-преступление.
Так
или иначе, поставлен редчайший эксперимент в литературе. Два романа — сиамские
близнецы, безжалостно рассеченные авторским скальпелем, чтобы они не спорили
друг с другом. Одного из них автор выпустила в свет — того, которого свет готов
был принять, а другого надолго заключила в темноту сейфа, как Страшилу Рэдли, который появится
только тогда, когда ему можно будет появиться.
С
“Пойди поставь сторожа” это произойдет только сейчас,
нынешним летом, и это будет счастливое появление. За неделю роман разошелся
миллионным тиражом. (“Убить пересмешника” вышел сорокамиллионным тиражом
суммарно, но у него была фора в 55 лет.)
И
по этому роману еще сделают фильм, думаю, долго ждать не придется — он столь же
ярко кинематографичен. В роли героини легко представить, скажем, Джейн Фонду
или Мерил Стрип. То есть Джейн Фонда или Мерил Стрип замечательно сыграли бы главную героиню, если бы
книга вышла сорок, тридцать или двадцать лет назад, а сегодня в Голливуде
найдется другая, достойная молодая, актриса. Очень сложный вызов выпадет
актеру, избранному на роль Аттикуса Финча. Ему
придется не просто конкурировать с Грегори Пеком, ему надо будет вступить в
очень тонкую игру и с ним, и с тем идеальным образом — цитировать,
ассоциировать, полемизировать. Тем интересней. И он — этот новый фильм —
соберет свою порцию “Оскаров”.
Ну
а как быть со скандалом, что пылал все лето?
Забудьте
про скандал. И про нарушенную волю. И все разговоры про авторские права, они
тут ни при чем. По главному промыслу все написанное принадлежит читателю, а не
писателю. Рукописи не должны гореть, даже если их бросает в огонь гениальный
автор — у гения могут быть мгновения затмения. Да и Харпер Ли вовсе не бросала своего первенца в огонь. Она сделала
прямо противоположное — убрала рукопись в сейф. До
лучших времен. Знать, они сейчас наступили.