Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 11, 2016
Весна
Мне
приходилось жить в Корее и преподавать в университетах русский язык и
литературу на русском языке — таково было условие. В программе обучения
русскому языку была тема “Разговор о погоде”. Я заметил, что на вопрос, какое
время года они больше всего любят, большинство моих студентов ответило: весну и
осень. Предпочтения разделились ровно пополам.
Странное
это дело: в разгар сегодняшней весны вспоминать прошлогоднюю. Но ведь всегда
самая первая встреча с прекрасным запоминается больше всего. К тому же нынешняя
весна, в отличие от прошлой, чье дыхание было ровным и прохладным, безо всяких
головокружительных порывов тепла, что-то задержалась в пути.
Конечно
же, она красавица, какою всегда была — эта корейская весна-красна; но похоже на
то, что в этом году красота ее не столь улыбчива и покоряющее приветлива, как в
прошлый раз…
Тогда
в лесу вдоль дороги, по которой я обычно гулял утром, первыми расцвели азалии.
Кругом были еще не совсем одетые в зелень серые кусты, деревья также стояли в
пухлых почках, но без листвы — и вдруг, словно яркие огоньки, вдали вспыхнули и
манили взор бледно-лиловые цветы дикой азалии.
Кто-то
мне говорил, что азалия символизирует корейскую душу, саму Корею. Не знаю, так
ли это или нет, но несомненно одно: душевный характер корейцев сравним с
весенним цветением. Когда приходит пора цветения, когда кусты и деревья словно
окутываются белыми, розовыми, красными и желтыми облаками — приезжай, заморский
гость в Корею и, прогуливаясь под сенью цветущих садов, читай раскрытую книгу
души корейского человека.
Праздничные
национальные одежды корейских женщин недаром похожи на распустившиеся цветы
азалии: лиловые, желтые, красные, бледно-розовые… Старинные праздничные
одежды мужчин похожи, стало быть, на цветы магнолии. Перенимая краски, фактуру
и блеск лепестков с этих истинных чудес цветения, люди не могли не перенести и
некоторых душевных свойств цветов. Ведь у цветов также есть и душа, и своя
судьба.
Когда
большие, старые сливы украшаются розовыми цветами, словно наполняются радостным
сиянием, то видишь воочию и ощущаешь сердцем вечную юность мира. Ожившие груши
в садах, растопырившие по сторонам свои корявые ветви, вдруг зажигаются
огоньками соцветий, которые горят ровным белым пламенем.
Заморскому
гостю надо побывать весною в окрестностях Ансонга, погулять по дорожкам меж
яблоневых и грушевых садов от одной деревни до другой… И, встречаясь с
редкими прохожими, не идти равнодушно мимо, а вежливо поздороваться и
присмотреться к нему, пока судьба дает нам возможность хоть разок встретиться в
этой жизни…
И
запомни, гость: в это время года душа корейца больше всего похожа на самое себя
и раскрыта для всего мира, подобно весенним цветам в саду. Корейский человек —
жизнерадостный человек, весенний человек. Человек надежды. Весной, когда каждый
кустик и любое дерево покрывается неимоверным количеством чудесных цветов — они
не просто цветы для размножения, это еще и огни надежды. Каждый вспыхнувший
цветок сливы, груши или магнолии означает: я верю в будущее.
В
звездных гороскопах, определяющих характеры людей и предсказывающих будущее,
имеются символы: стихии огня, воды, воздуха или земли. Я бы предложил внести
сюда еще одну систему символов: принадлежность к времени года. И тогда
получилось бы, что корейский человек принадлежит к стихии весны.
Русский
человек принадлежит к стихии зимы, причем морозной, долгой и многоснежной.
Конечно, время года холодное, но русский человек на морозе живет веселее и
работает злее… Китаец, очевидно, ближе к стихии тучной осени: хлопочет больше
всего о том, чтобы собрать весь урожай без потери. Китайцы не воздушными,
небесными надеждами живут, а земной практикой. Японец, мне думается, вполне
летнее существо, которого ни весенняя лихорадка не трясет, ни осенняя
прагматика не берет. Японцу летом хорошо: он весной усердно работал, осенью и
зимой также будет работать, не разгибаясь, — а вот летом съездит от фирмы в
отпуск на Гавайи или в Португалию и там, ни разу не улыбнувшись, с самым
серьезным видом, вполне насладится всеми дозволенными туристическими
радостями…
Одно
из самых ярких проявлений весеннего корейского характера я вижу в цветении
магнолии. Это ничем не примечательное дерево с длинными и гибкими ветвями
начинает цвести в садах и парках Кореи почти самым первым. Еще в глубокой
зимней дреме остальные почтенные деревья, а магнолия уже вспухла на концах
ветвей громадными почками и бутонами. Этим бутонам в скором времени дано
развернуться огромными цветами — восковато-белыми, словно гигантские ландыши,
или розовато-лиловыми, как цветы миндаля.
Магнолия
цветет столь неистово и прекрасно, такими невероятно красивыми огромными
цветами, что кажется, это ее главное дело на земле — цвести весной. Еще нет на
длинных редких ветвях магнолии ни одного листочка, а уже воссияли на них райские
цветы немыслимой величины… К чему такая поспешность? Зачем подобная щедрость?
В
корейском характере есть похожая необъяснимость. Кореец никогда не сдержит
своего неистового душевного порыва к красоте. Он как бы несет в себе некий хан
— затаенную печаль по непостижимости красоты. Каждый кореец ищет в жизни прежде
всего красоту — осознанно или неосознанно, — но не каждый находит ее.
Среди
корейских женщин довольно много красивых, есть ослепительные красавицы, но
встречаются и совсем некрасивые. Однако я что-то не видел ни одной кореянки,
которая чувствовала бы себя подавленной или угнетенной ощущением своей
невзрачности. Казалось, им просто неизвестно, что они некрасивы. И это вовсе не
потому, что они самодовольны и глупы — нет. Принадлежа к народу, духовным
знаком которого является весенний цвет, каждая из них несет в своей душе
чувство своей красоты как чувство собственного достоинства.
Наступила
новая весна — и пройдет скоро. О, дни весны бегут почему-то очень быстро.
Магнолия уже отцвела и опадает. Сливы, растущие вдоль дорог, осыпают на асфальт
бело-розовые лепестки. В яблоневых и грушевых садах словно бушует белая метель.
Наконец-то
пришли по-настоящему теплые дни, солнце на небе светит с весенним настроением и
греет вовсю. Большие серые цапли летают только парами, озабоченные семейными
делами. Видно, в их гнездах скоро заведутся птенцы.
Когда
пройдет и эта весна — мысленно оглянись на нее и снова полюбуйся, как цветет
магнолия, волшебно преображенная, в белом сиянии! Невзрачное дерево с крупными
кожистыми листьями ничего особенного тебе не скажет. Но ты сам вспомни чудо его
цветения и попробуй ответить: для чего надо было магнолии представать пред нами
в такой небесной красоте? Зачем такая красота? Неужели следствием, всем итогом
дивного чуда явились эти мутно-зеленые шарики плодов на ветках?.. Так говорю я
сам себе, зная о мимолетности весеннего дуновения.
Но
вполне возможно, красота ничего не обещает и никаких полезных результатов не
приносит. Красота никому ничего не должна. А мы, люди, в неоплаченном долгу
перед нею. Она заставляет нас вспомнить прошлые весны — и тем возвращает нам
истлевшее время жизни. Нас манит увидеть много новых весен в будущем: жить
хочется долго — вечно, потому что в этой жизни весна — красивая.
Итак,
для корейцев красота — это жизненная философия. Кореец — весенний человек, и
ему свойственно самораскрытие в пору цветения. Мне кажется, что даже старики
корейские неизменно пребывают в самопогруженности весеннего цветения. Когда
проходит весна их жизни, цветы на деревьях опадают, белая метель вишен исчезает
в земле, словно растаявший снег, буйное неистовство сладко пахнущей акации
сменяется ее обыденным покоем — старый кореец может оглянуться на прошедшую
весну и тайной силой своей души воскресить цветение райских садов, вернуть себе
добро жизни и красоты.
Осень
Приближение
осени в Корее совершенно незаметно, разве что одни календарные листы вначале
напоминают об этом.
Август
еще кипит жарой и бушует внезапными грозами. В августе темно-синие ночные
небеса перечеркивают огненные следы падающих звезд. И странная ночная птица,
безутешная и однообразная в своей скорби, продолжает в темноте бесконечно
повторять одно и то же — свое имя: Сотёк-се! Сотёк-се!
Днями
в знойном воздухе рассыпается оглушительный сухой треск цикад. Им вторят
скрипучими голосами семейства дроздов, многочисленные, с подросшей детворой,
которую уже не отличить от взрослых. Поют — свистят скворцы, тоже заметно
умножившие за лето свой веселый черный народец. И от бесчисленного хора цикад и
певчих птиц дни убывающего августа звенят, гремят, проходят в
головокружительном шуме.
Вот
уже по календарю пошел сентябрь, осенний месяц, а на рисовых полях посевы еще
светятся яркой изумрудной зеленью. И только по высоким, длинным межам,
разделяющим поля, стоят слегка пожелтевшие и потемневшие дикие травы. По
берегам оросительных каналов и канавок колышутся на ветру пушистые махалки
камышей и тростников: кажется, что в предосенней природе появилось множество
невидимых художников, и они пишут — прямо в прозрачном воздухе, — свои картины,
взмахивая камышовыми кистями-метелками. О, можно позавидовать этим художникам!
Сколько же спокойного времени у них для творчества, сколько счастливых, теплых,
божественных дней!
Сентябрь
в Ангсонгском уезде, богатом фруктовыми садами и виноградными плантациями,
отмечен самыми красочными картинами — натюрмортами, выставленными на осенних
базарах.
Вот
недавно еще среди длинных рядов с зеленью, рядом с горками розово-зеленых
помидоров возвышались внушительные курганы полосатых арбузов, и они были главным
товаром на этом веселом торжестве. А ныне на рынке воцарилась оранжево-красная,
лоснящаяся, мягкая полупрозрачная хурма. Завтра же, глядишь, базарным вниманием
всецело завладеют горы самых ярких, крупных, превосходных на вид и на вкус
яблок.
Но
наиболее привлекательным на рынках из даров Божиих является знаменитый
ангсонгский виноград. Отлогие склоны холмов и плоские косогоры в этой местности
прекрасно подходят для виноградников, и на плантациях вблизи Ангсонга с давних
времен прижились лозы особенно высокопродуктивного и качественного винограда.
Мне рассказали, что впервые эти лозы были привезены сюда чуть ли не в
позапрошлом веке французскими миссионерами.
Сегодня
ягоды местных сортов представляют собою, в основном, плоды темно-лилового
цвета, с синевой, — увесистые кисти с очень крупными виноградинами. Полностью
созревшие, они очень вкусны, сладки без приторности, не оставляют во рту
оскомины и не вяжут язык. Единственным недостатком этого сорта являются крупные
косточки и грубая кожица, которые приходится выплевывать, когда съедаешь ягоды.
Существуют
здесь и другие сорта, более мелкие, — белый виноград и иссиня-черный. Эти явно
мускатного вкуса и аромата. Очевидно, на их родине, в далекой Франции, их
давили на вино, но здесь что-то не слышно и не видно, чтобы занимались
виноделием. Появившиеся в Корее, винные сорта винограда использовались только
для употребления в свежем виде. Так что в своем дальнейшем развитии корейская
судьба благословенной лозы не склонилась в сторону виноделия. Корейцы приняли этот
плод с большим удовольствием и почтением, но определили ему место быть только
на десертном столе.
В
сентябре вдоль дорог Ангсонгского уезда появляются палаточки и временные
магазины под полотняными навесами, где продают виноград. Уложенные в аккуратные
и красочно разрисованные коробки, плоды солнечных вертоградов Кореи выносятся к
покупателю прямо на край дороги. С утра и до поздней ночи продолжается этот
праздничный, жизнерадостный виноградный торг на больших и малых шоссе, по
которым проезжают тысячи машин.
Но
можно поехать и на плантацию, и там купить виноград прямо с лозы, по выбору.
Обычный
деревянный навес у входа на поле, под этим навесом хозяева сортируют и
раскладывают по коробкам кисти ягод. Тут же рядом, на помосте, устланном
брезентом и соломенными циновками, играют или спят маленькие дети, престарелый
дед с каким-то приятелем пьет чай. Пожилая тетушка — адюмани, разбиравшая
ягоды, увидела меня и приказала молодому парню, очевидно, сыну, повести на
плантацию и показать ее. И я пошел с ним, любуясь висящими на протянутых меж
бетонными столбами проволочными нитями тяжелые, налитые гроздья виноградных
кистей, и мог выбрать покупку прямо с лозы.
Виноград
еще не сошел, еще громоздятся вдоль дорог высокие штабеля из картонных
упаковок, а на прилавках этих же временных осенних магазинов выставлены
тяжелые, бронзовые кругляки груш. Это знаменитые корейские груши, которыми
здесь очень гордятся. Сами корейцы с уверенностью говорят, что их груша самая
вкусная в мире.
Весной
я видел, как садовник закрывал пакетом грушевую завязь на ветке — упрятывал
будущую грушу в бумажный домик, приматывал проволочкой края пакета к черенку
еще зеленого плода. Это чтобы потом, подрастая, он не стал добычей червяка или
жадной птицы. Так в Корее выращивают почти каждую грушу: завернув ее в плотный
пакет их двух слоев бумаги. И висят на причудливых, раскидистых деревьях
бумажные пакеты до самой осени, когда начинается сбор груш.
Правы
ли корейские садоводы, доводя до такой щепетильности дело выращивания своей
любимой груши? Не вольнее было бы груше расти на солнечном свете, омываемой
струями дождей, овеваемой прохладными ветрами горных долин? Тем более что мне
приходилось пробовать самые первые груши нового урожая — это были груши,
выращенные именно на воле, без того, чтобы их упрятывать в бумажные домики…
Вид этих плодов был намного веселее: чистая звонкая медь и бронза! А по вкусу
они мне показались слаще и сочнее, чем выращенные в пакетах.
Я
думаю, что естественная красота, райская красота деревьев, отягощенных зрелыми
плодами, стоит ничуть не меньше, чем сами плоды. Мы в этой жизни рождены быть
не только потребителями, пожирателями плодов. Красота, которой Природа
наполнила мир — это также дар Божий, пища духовная. И, не приняв этого дара, мы
не вполне можем быть людьми. Больше пищи для желудка — это хорошо. Корейцы ведь
говорят: будем сыты — будем живы. Но ведь и для души нужна обильная пища!
Осень
обнажает яблоневые сады Ангсонга, и остаются на безлистых ветках красные шарики
поздних яблок. Осень постепенно стирает с полей их зеленое сияние. Поля вначале
как бы блекнут — и вдруг однажды наливаются новым сиянием. Это цвет чистого
золота, сверкающего на солнце: хлеб созрел. Корейский хлеб — рис.
Теперь,
осенью, я часто вижу одного крестьянина, который выходит на край своего поля и,
присев на корточки, с задумчивым видом обозревает созревшую ниву.
А
я помню этого крестьянина, когда летом, вручную пропалывая густо заросшее поле,
он двигался вдоль рядов всходов так же, сидя на корточках. Объедаемый комарами
и мухами, торопливо работал и наспех отмахивался от них пучками травы — и
громко при этом говорил сам с собою, а время от времени тяжко, непроизвольно
стонал… Вокруг него никого не было: только я проходил мимо, скрытый от его
взгляда высокими тростниками, среди которых вилась узкая тропинка по берегу
реки.
Теперь
крестьянин был тих и спокоен. Он был того возраста, который можно считать
осенью человеческой жизни. Он уже не выглядел молодым, но еще не был старым…
Человек осеннего возраста.
Корея
всю свою прошлую историю была сельскохозяйственной страной. И корейцы в
большинстве своем были мирными крестьянами, кормившими страну и себя неустанным
трудом на залитых водою рисовых полях. Крестьянская жизнь, целиком связанная с
тем, что происходит в круговороте природы, была наполнена поэзией и философией
времен года.
Красота
мира и тяжелый труд. Движение дней жизни в одну сторону — старение, не
омоложение. Осень, урожай, движение к цели — и навсегда прошедший, необратимый
год… Вся эта философия диалектики природы свойственна корейской душе.
И
я ощущаю весну, лето, осень и зиму так же, как и всякий кореец. Благо
приносящий порядок смены времен года… Все справедливо. Но почему-то слегка
грустно. И в особенности эта грусть становится заметной к осени.
Может
быть, оттого что как-то очень незаметно настала тишина над золотыми полями и
заметно поржавевшими лесами? Не слышно певчих птиц, уже насовсем в этом году
замолкли цикады. И птица сотёк-се, унылая и монотонная корейская
иволга-печальница, перестала издавать в рано наступающей холодной темноте свои
бесконечные стенания.
Пришел
октябрь. Он уже и раньше приходил! Первый иней засеребрился по утрам на поляне
перед домом. С этой поляны ровными слоями сняли травяной дерн и, увязав его в
квадратные тюки, увезли куда-то. Поляна после этого стала выглядеть так, как
будто на ней расстелили полосатый коврик.
Довольно
большая толпа пожилых адюмани приходила делать эту работу по переделке луга в
полосатый коврик. Это были шумные, загорелые тетечки с морщинистыми лицами —
тоже осеннего возраста — в ярких цветастых рубахах, в просторных шароварах,
накрытые широкими соломенными шляпами, подвязанными большой косынкой. Мне
случалось и раньше видеть подобных адюмани на газонах Сеула, и в других
городах: они там что-то делали, продвигаясь на карачках дружными гусиными
стаями… И, глядя, как они шустро работают, эти городские тетки, припав к
самой земле, я еще раз убеждался, что корейский человек в духе своем и по крови
своей — крестьянский человек, полевой работник.
А
вот и мой крестьянин, человек осеннего возраста, пришел ранним октябрьским
утром на свое поле. Вернее — он приехал на маленьком рисоуборочном
тракторе-комбайне.
Он
осторожно подвел машину к рисовой ниве и, вытянув откуда-то серп, вручную
выкосил небольшую площадку на самом углу поля. Туда, на этот выстриженный
пятачок, крестьянин ввел комбайн и неторопливо, тщательно настроил его для
уборочной косьбы. Он повел машину по прямой линии, делая первый ряд — и сбоку
от нее оставалась ровная стенка еще не скошенного риса, а сзади, на ровной
стерне, протягивалась лента аккуратно уложенного комбайном валка.
Так
и поработал крестьянин часок по утренней рани, а ровно в восемь остановил
машину и достал свой досиро — термосок с горячим завтраком. Усевшись на
свежескошенный валок, человек неторопливо позавтракал. Тут выглянуло солнышко
над соседним холмом и осветило все небольшое рисовое поле нашего крестьянина —
и его желтенький комбайн, и белую миску с рисом, из которой он ел, и все его
морщинистое смуглое лицо… Он невольно прижмурился под яркими лучами — казалось,
ласково улыбнулся солнышку.
Осень
для крестьянского народа всегда означала итог всему прожитому году. Собрав
урожай, мужик наконец мог сказать себе: будем есть — значит, будем жить.
Осенью,
как говорится, — небо высокое и кони сытые. В осеннем возрасте человек может
сказать себе, насколько ясным оказалось небо его собственной судьбы. И кони его
жизни предстанут мысленному взору — преисполненные сытости и ярой силы.
Но
не всякая осень приносит труженику земли ожидаемый урожай. И тогда со
свойственным ему фатализмом он спокойно смотрит, как над безмолвием пустых
полей и лесов пролетают серые низкие тучи, обещая вскоре покой и утешение белой
зимы.
Осень
дается не только для торжества жизненного успеха и праздника урожая. Осень
жизни человеческой предлагает ему покой и тишину после всех трудов, удачных и
неудачных, — покой и тишину для того, чтобы тщательно перебрать и глубоко
осознать результаты своих жизненных усилий. И надо быть при этом очень
внимательным и справедливым к самому себе: урожай надо учитывать не только тот,
что собран с полей, но обязательно и тот, что хранится в закромах твоей души.