Глава из книги. Перевод с английского и вступление О. Пироженко
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 11, 2016
Перевод О. Пироженко
Вниманию читателя
предлагается одна из глав книги известной английской путешественницы Изабеллы
Бишоп “Корея и ее соседи”, изданной 10 января 1898 года в Нью-Йорке.
И. Бишоп родилась
в 1831 году в Англии. В 1856-м вышла ее первая книга “Англичанка в Америке”,
снискавшая широкую популярность. А после выхода книги “Неисхоженная Япония”
(1880) и ряда других сочинений И. Бишоп стала признанным мастером жанра путевых
заметок, членом авторитетного Королевского географического общества. С марта
1884-го по март 1897 года она совершила четыре поездки в Корею, и благодаря ее
литературному таланту, наблюдательности и эрудиции западный читатель смог из
первых рук познакомиться со страной, дольше других государств Дальнего Востока
остававшейся закрытой для внешнего мира. Книга о Корее имела большой успех и
неоднократно переиздавалась в Великобритании и США.
Произведение И. Бишоп и сегодня не
утратило своего значения, являясь ценным источником по истории и этнографии
Кореи. “Корея и ее соседи” была переиздана в 1970 году в Республике Корея, а в
1996-м переведена на корейский язык. Три главы из этой книги, в которых И.
Бишоп рассказывает о жизни корейских переселенцев в России и о ситуации в
российском Приморье в конце XIX века (“Нагасаки — Владивосток”, “Корейские
поселенцы в Сибири”, “Транссибирская железнодорожная магистраль”), в переводе
на русский язык были опубликованы в 2001 году в альманахе “Российское
корееведение”, № 2.
Предлагаемый в настоящем издании
отрывок посвящен драматическому периоду в истории Кореи, когда после
японо-китайской войны 1894-1895 годов страна впервые за сотни лет получила
формальную независимость, но в действительности это означало лишь устранение
еще одного препятствия на пути стремившейся к ее колониальному закабалению
Японии.
Глава XXI. Клятва Короля и
аудиенция
Воспользовавшись последним японским
пароходом сезона, я оставила Владивосток и провела два дня в Вонсане. Здесь, за
весьма редким исключением, я нашла мало изменений. Только горы на горизонте
теперь были покрыты снегом, да еще некоторые корейцы обогатились благодаря
запредельным суммам, уплаченным японцами за работу в военное время, торговля
оживилась, а покой на тихих улицах охраняли японские караульные в деревянных
будках[1].
Через Вонсан в направлении Пхеньяна прошли двенадцать тысяч японских солдат.
Следующим портом моей остановки
стал Пусан. Здесь я обнаружила отряд из двухсот японцев, новый водопровод и
военное кладбище на горе, количество могил на котором свидетельствовало о
чудовищной смертности, царившей в японских войсках.
5 января 1895 года, добравшись до
Чемульпо через Нагасаки, я нашла здесь разительный контраст с царившими в
прошлом июне сутолокой, суетой и возбуждением. Во внешней гавани стояли только
два иностранных военных корабля. Во внутренней — три коммерческих парохода из
Японии. Зажиточный, людный китайский квартал с его шумной торговлей, большими
магазинами, боем барабанов и гонгов, треском фейерверков днем и ночью теперь
лежал в тишине и запустении. На протяжении всего моего пути до гостиницы “Итхэ”
мне не встретился ни один китаец. Открыться вновь рискнула только одна лавка.
Ночью свет, пробивавшийся из-за ее закрытых ставнями окон, одиноко мерцал здесь
вместо былых огней, толчеи, шума и веселья. Японская оккупация оказалась для
этой части Чемульпо столь же разорительной, как средневековая моровая язва.
В японском же квартале, как и вдоль
береговой линии, наблюдалась кипучая деятельность. Пляж был загроможден
прибывающими и отправляемыми грузами. По улицам едва можно было пройти,
причиной чему служило не только оживленное перемещение товаров, взваливаемых на
спины быков и кули, но и горы бобов и риса, которые замерялись и упаковывались
прямо на дороге. Цены были высоки, оплата труда выросла более чем вдвое,
вымогательство поутихло, и корейцы работали с охотой.
Я отправилась в Сеул верхом. Всю
дорогу до столицы шел снег. В округе было настолько спокойно, что никакой
эскорт не понадобился, и я добралась до Ориколя, не воспользовавшись даже
услугами извозчика. Постоялый двор, где по пути в столицу я останавливалась в
пору моего первого посещения, был превращен японцами в опорный пункт. Явившись
туда в полном неведении относительно наступивших перемен, я была весьма радушно
встречена военными, которые угостили меня чаем и снабдили жаровней с древесным
углем. Дорога на Сеул утыкана колышками разметки под строительство
железнодорожных путей, которое готовили японские геодезисты. Здесь тоже все
было забито людьми и быками.
В Сеуле я в течение пяти недель
была гостьей британского Генерального консула господина Хиллера. Погода стояла
великолепная, столбик термометра дважды опускался до семи градусов ниже нуля,
установив рекорд низкой температуры за всю историю наблюдений. Меня ожидал
самый радушный прием здешней славной иностранной общины. Окунувшись в водоворот
сеульской жизни, я ощущала день ото дня нарастающее давление политических и
иных интересов, связанных со своей персоной. В моем распоряжении были лошадь и
солдат, я осмотрела город со всеми его извилистыми переулками, смогла по
достоинству оценить очаровательные сельские пейзажи за пределами городских
ворот, а также посетила некоторые из королевских гробниц, окруженные изящными
деревьями и рядами величественных каменных изваяний.
Застою, который наблюдался здесь
прошлой зимой, пришел конец. Дела у японцев шли в гору. Они держали
многочисленный гарнизон в столице, некоторые ключевые фигуры в кабинете были их
назначенцами, японские офицеры муштровали корейскую армию. Повсюду были видны
если не усовершенствования, то перемены, и город наполняли слухи о том, что это
только начало. Король, которому формально были возвращены полномочия суверена,
смирился со сложившимся положением. Королева, по всеобщему убеждению,
интриговала против японцев, но деятельность японского посланника, графа Иноуэ,
сочетавшего твердость с чувством такта, позволяла поддерживать видимое
спокойствие.
8 января 1895 года я стала
свидетельницей необычайной церемонии, которая, возможно, будет иметь далеко
идущие последствия для корейской истории. Японцы преподнесли Корее ее
независимость в подарок и теперь требовали от короля формально и публично
отречься от власти китайского сюзерена. Японцы, взяв на себя труд расчищать
авгиевы конюшни коррупции в среде чиновничества этой страны, теперь принуждали
ее монарха к торжественному провозглашению этой миссии. Для этого он должен был
проследовать к Алтарю земли и плодородия[2]
и там объявить о независимости Кореи, поклявшись перед духами своих предков проводить
в жизнь рекомендованные ему реформы. Необходимость этого шага вызвала у Его
Величества отвращение, и, преувеличивая банальное недомогание, он добился
некоторой его отсрочки. А в день накануне самой церемонии сон, в котором духи
предков явились уговаривать короля не отступаться от древних обычаев, вызвал у
него такой ужас, что едва не сорвал принесение присяги.
Но дух графа Иноуэ оказался более
могущественным и неумолимым, чем духи предков Его Величества. Клятва была
принесена в обстановке небывалой торжественности в темном сосновом лесу в тени
горы Пукхансан, на самом почитаемом алтаре Кореи в присутствии двора и высших
сановников королевства. Пожилые, солидные люди постились и соблюдали траур в
течение двух предшествовавших церемонии дней. В толпе мужчин в белых мантиях и
черных шляпах, наблюдавших за необыкновенным зрелищем с холма у подножия
Шелковичного дворца, не было произнесено ни единого слова, не появилось ни
одной улыбки. Небо было зловеще пасмурным, дул резкий восточный ветер — грозные
предзнаменования, если верить корейским суждениям.
Монаршая процессия, чем-то
напоминавшая ритуальный выезд для совершения королем жертвоприношений[3],
была все же лишена той варварской пышности, которая делала эту церемонию одной
из самых впечатляющих на Востоке. В сущности, она тоже была варварской, но без
всякого блеска, зато с намеками на наступление новой эры и надвигающуюся волну
западной цивилизации, готовую поглотить все вокруг. Еще ее отличало присутствие
японских полицейских в голубых ольстерах[4],
обеспечивавших личную охрану министра внутренних дел Пак Ён Хё[5],
одного из революционеров 1884 года. Он находился в постоянной опасности, так
как многие здесь поклялись ему отомстить, хотя король и был принужден
помиловать его, вернуть из ссылки и назначить на высокий пост, восстановив в
прежнем положении его низвергнутых из сана предков.
За пределами Дворца вдоль дороги
была выстроена корейская кавалерия, воины стояли так, что их лица были обращены
к стенам, а крупы и хвосты лошадей — к королю. Сбившись в неуклюжие толпы,
стояли многочисленные корейские солдаты с мушкетами самых разных образцов,
одетые в мундиры хлопчатобумажной ткани ржаво-черного, коричневого и голубого
цвета. Штаны у них были то коротки, то на целый фут длиннее, чем следовало, а
костюм дополняли белые ватные чулки, башмаки с завязками и черные фетровые
шляпы тирольского покроя, украшенные розовыми лентами. После долгой задержки,
которая сопровождалась жаркими спорами о том, не попытается ли король в
последний момент оказать сопротивление давлению иностранцев, процессия
появилась в дворцовых воротах. Ее открывали огромные флаги на древках в форме
трезубцев, пурпурные пучки на длинных шестах, этажерка с камнями, передаваемая
с необычайной торжественностью, группы людей в алых и синих халатах и шапках
того же цвета, по покрою напоминающих шутовские колпаки. За ними следовали
личная прислуга короля в желтых халатах и желтых же бамбуковых шляпах, еще люди
со штандартами. Затем появился красный шелковый зонт, за которым последовали не
четыре десятка носильщиков с величественным троном, но скромное, незамысловатое
деревянное кресло со стеклянными боковинами, на котором и восседал суверен,
бледный и подавленный. Переносили эту конструкцию всего четверо слуг. За ними
на таком же сиденье двигался наследный принц. Потом не без помощи подчиненных
на лошадей в живописных чепраках водрузились мандарины, министры и
военачальники. Выстроившись за министром внутренних дел, который ехал на осле
темной масти и выделялся на общем фоне иностранным седлом и иностранной охраной,
они начали движение, каждый — при содействии двух сопровождающих,
поддерживающих стремена, и еще двух — ведущих лошадей под уздцы. Когда
процессия добралась до священных стен, военный эскорт и большая часть
кавалькады остались за их пределами, и лишь король в сопровождении главных
сановников и слуг, без которых никак нельзя было обойтись, прошел к алтарю. С
эстетической точки зрения собрание выстроившихся под темными соснами мужчин в
алых халатах смотрелось необычайно эффектно. Что же до политики — то данная
королем клятва стала одним из самых значительных актов в утомительной драме
прошедшей войны. Вот ее содержание:
Клятва
короля:
В
сей двенадцатый день двенадцатой луны 503 года от основания династии мы берем
на себя смелость объявить со всей ясностью духам наших священных предков, что
мы, их недостойный потомок, унаследовав в раннем детстве тридцать один год тому
великое дело наших предшественников, испытывая благоговейный страх перед Небом
и следуя образцам царствования, установленным праотцами, хотя и столкнулись со
многими невзгодами, не утратили нитей правления.
Можем
ли мы, недостойный потомок, утверждать, что деяния наши угодны Небу? Всем, чего
мы достигли, мы обязаны нашим предкам, которые благосклонно взирали на нас с
небес, милостиво даруя нам свое покровительство. Наш прародитель,
преисполненный величия, заложил основы правящего дома, открыв для нас, своих
потомков, путь, по которому следовали мы пятьсот три года.
Теперь
на глазах нашего поколения времена невозвратимо изменились, как изменились и
люди, и их дела. Дружественная держава, стремящаяся доказать свою верность, как
и наш Совет, высказывающий свои соображения, доводят до нашего сведения, что
только в качестве независимого властителя можем мы укрепить силы государства.
Дерзнем
ли мы, ваш недостойный потомок, не подчиниться духу времени и тем самым не
обеспечить защиту владений, завещанных предками? Осмелимся ли не проявлять
усердия, не укреплять силы и не закалять волю с тем, чтобы преумножить сияние
добродетелей наших отцов и дедов?
С
этого дня и на вечные времена да не будем мы более зависеть ни от одного
государства, но широкими шагами двинемся навстречу процветанию, созидая счастье
подданных во имя укрепления основ нашей самостоятельности. На этом пути да не
позволим себе держаться за устаревшие привычки, предаваться праздности и
тратить силы впустую. Но с покорностью исполним великие предначертания предков,
наблюдая и исходя из обстоятельств, складывающихся в подлунном мире,
совершенствуя внутреннее управление и искореняя накопившиеся злоупотребления. И
теперь мы, ваш недостойный потомок, провозглашаем Великую хартию из 14 статей и
клянемся перед пребывающими на Небесах духами предков, что мы, смиренно храня
веру в завещанные ими добродетели, доведем каждое из этих начинаний до успешного
воплощения в жизнь и не осмелимся изменить своему слову. О сиятельные духи,
спуститесь и узрите!
1.
Да будет оставлена навеки мысль о подчинении государству Цин, да будут заложены
незыблемые основы независимости.
2.
Да будут установлены непреложные законы для царствующего дома, дабы прояснить
правила старшинства его ветвей и порядок наследования.
3.
Государь да будет посещать главный зал[6], где,
рассмотрев предметы обсуждения и выслушав советы министров, будет принимать
решения по государственным делам. Ни государыне, ни представителям Высочайшей
семьи да не будет позволено вмешиваться в управление государством[7].
4.
Делопроизводство царствующего дома и управление государством да будут строго
разделены, смешение их не должно допускаться.
5.
Да будут ясно определены служебные обязанности и пределы полномочий
Государственного совета и каждого из ведомств.
6.
Уплата податей народом да будет основана во всех без исключения случаях на
законе. Запрещаются незаконные сборы сверх установлений и самовольная прибавка
налоговых статей.
7.
Расчет и сбор земельного налога, как и оплата расходов, да будут переданы в
полное ведение министерства финансов.
8.
Издержки царствующего дома да будут сокращены в первую очередь с тем, чтобы
бережливость сия послужила примером для каждого столичного ведомства и каждой
провинциальной управы.
9.
Ежегодно для нужд царствующего дома, равно как и каждого государственного
учреждения, да будет заранее устанавливаться смета расходов с тем, чтобы
деятельности их было положено прочное финансовое основание.
10.
Регламенты службы провинциального чиновничества да будут подвергнуты
незамедлительной ревизии с тем, чтобы установить пределы власти местных
должностных лиц.
11.
Способные молодые сыны отечества да будут без препятствий направляться за
границу с тем, чтобы обучиться тамошним наукам и перенять технические познания
иностранцев.
12.
Да начнется подготовка офицерства и будет введен рекрутский набор с тем, чтобы
заложить прочные основы военной системы.
13.
Да будут установлены строгие и ясные гражданские и уголовные законы, да не
будет никто несправедливо подвергнут тюремному заключению или наказанию штрафом
по чьему бы то ни было произволу, да будет обеспечена всем подданным
сохранность их жизни и достояния.
14.
Отбор для назначения на государственные должности да будет проводиться вне
зависимости от семейного происхождения, а поиск кандидатов — как в столице, так
и в провинции, дабы для наделенных талантом и добродетелью была открыта широкая
дорога к служению.
Официальный
перевод королевской клятвы, данной Его Величеством Королем Кореи у Алтаря земли
и плодородия, Сеул, 8 января 1895 года.
Хотя в настоящее время реформы в
Корее проводятся под покровительством и при содействии иной, нежели Япония,
державы[8],
следует сказать, что практически каждый шаг в направлении прогресса делается на
основании определенного ей курса.
Мне было приятно получить от
королевы приглашение на частную аудиенцию, компанию мне составила миссис
Андервуд, американская миссионерка и медик, личный врач королевы и друг, которого
Ее Величество весьма высоко ценила. Мистер Хиллер проводил меня во дворец
Кёнбоккун, куда я была доставлена восемью носильщиками в роскошном паланкине
под эскортом охраны нашей миссии в Корее. В общей сложности я побывала в этом
дворце шесть раз, с каждым посещением испытывая все большее изумление
запутанностью планировки и не меньшее восхищение его своеобразием и красотой.
Посетитель попадает во дворец через
величественные ворота, разделенные двумя колоннами на три арки. Ведущие к ним
каменные лестницы стерегут каменные львы, расположившиеся у основания на
каменных пьедесталах. Обилие широких, выложенных плитами внутренних дворов,
просторных залов для аудиенций, павильонов, всевозможных зданий, декорированных
в большей или меньшей степени, каменных мостков, узких галерей и ворот с
двухъярусными резными крышами, среди которых здесь вынужден проходить
посетитель, поставят в тупик кого угодно. У главных ворот дежурит японский
полисмен. У каждого из внутренних ворот бездельничают по шесть часовых корейской
стражи, которые, стоило нам приблизиться, привели себя в порядок и взяли оружие
“на караул!”. На обширной территории дворца находятся восемь сотен военных,
полторы тысячи слуг и чиновников всех мастей, придворных, министров с их
прислугой, секретарей, курьеров и просто нахлебников, что сообщает ему вид
столь же густонаселенный, как и тот, что можно наблюдать и в самом городе. Нам
пришлось пройти сквозь разные строения около полумили, прежде чем мы оказались
на берегу прелестного пруда, в середине которого был декоративный остров с
павильоном. Рядом — недавно возведенный дворец в стиле иностранной архитектуры
и простые корейские постройки, которые занимали король и королева. У ворот
дворика, что вел к дворцу королевы, нас ожидали придворный переводчик, несколько
евнухов, две фрейлины королевы и ее няня, лицо весьма влиятельное, поставленное
во главе придворных дам, женщина средних лет с довольно изящными чертами лица.
В простой комнате, оклеенной желтым
шелком, нас самым обходительным образом развлекали разговорами и угощали кофе с
пирожными. Позднее, во время обеда, королевская няня, которой “оказывал
поддержку” придворный переводчик, расположилась во главе очень мило
сервированного здесь же стола. Обед был приготовлен в “иностранном стиле”,
весьма достойно, и состоял из супа, рыбы, перепелов, дикой утки, фазана,
фаршированной говядины, говяжьего рулета, овощей, кремов, засахаренных грецких
орехов, фруктов, кларета и кофе. Несколько придворных дам заняли места за
столом рядом с нами. После этой долгой отсрочки нас в сопровождении одного
переводчика проводили в маленькую приемную, на противоположном конце которой на
помосте стояли король, наследный принц и королева. Позади них находились три
обитых малиновым бархатом кресла, в которых высочайшая семья расположилась
после того, как я была представлена госпожой Андервуд. Нас пригласили
присаживаться на два заранее заготовленных стула.
Ее Величество, которой тогда уже
минуло сорок, оказалась очень привлекательной, стройной женщиной, с лоснящимися
волосами цвета воронова крыла и кожей чрезвычайной белизны, чему способствовало
использование жемчужной пудры. Глаза, холодные и проницательные, выдавали
выдающиеся умственные способности. На ней была очень красивая, очень широкая и
очень длинная юбка из парчи темно-синего цвета, богато плиссированная, с
высокой талией, доходящей до подмышек, и кофта с длинными рукавами из
малиново-синей парчи, скрепленная в области шеи коралловой пряжкой и
подпоясанная шестью малиново-синими шнурами, каждый из которых оканчивался
коралловой застежкой с красной шелковой кисточкой. На голове ее была
отороченная мехом шляпка из черного шелка без верха, опускавшаяся до бровей.
Спереди головной убор был украшен коралловой розой и кистями красного цвета, а
по сторонам отделан драгоценными камнями и плюмажем. Туфли из той же парчи, что
и платье. Стоило Ее Величеству начать говорить, особенно заинтересоваться
беседой, как лицо ее озарялось, и в такие минуты ее, пожалуй, можно было
назвать красавицей.
Король — невысокого роста, с лицом
болезненно землистого цвета, мужчина ничем не выдающейся внешности, носит
тонкие усы и эспаньолку. Он нервничает и теребит руки, но его манера держаться
не лишена достоинства. Лицо Его Величества располагает к себе, а природная
доброта широко известна. Во время разговора королева, по большей части, ему
суфлировала. И король, и наследный принц были одеты в одинаковые белые кожаные
туфли, подбитые ватой белые чулки, объемные, также ватные белые шальвары.
Поверх этого — сначала белые шелковые жакеты, затем такие же зеленые и,
наконец, темно-синие парчовые халаты без рукавов. Костюм в целом производил
приятное впечатление свежести и изящества. На головах мужчин были шапки из
великолепного газа на конском волосе, черные шелковые капюшоны, отороченные
мехом, — термометр, надо сказать, показывал пять градусов ниже нуля.
Наследный принц тучен, вял и,
притом что придворный этикет запрещает ему носить очки, к сожалению,
чрезвычайно близорук, так что в то время он производил на всех, не исключая и
меня, впечатление совершенного инвалида. Он был единственным сыном своей
матери, она его боготворила и жила в беспрерывной тревоге за его здоровье,
мучимая страхами относительно того, что наследником престола может быть
объявлен сын от одной из наложниц. Этим, должно быть, объясняются некоторые ее
бесчестные поступки, ее постоянная потребность в помощи магов, ее непрестанно
растущие пожертвования на нужды буддийских монахов. Большую часть аудиенции
мать и сын сидели, взявшись за руки.
Наговорив мне массу приятных вещей
и продемонстрировав как учтивость, так и находчивость, Ее Величество что-то
сказала королю, который сразу же подхватил разговор и поддерживал беседу еще с
полчаса. Когда аудиенция завершилась, я попросила разрешения сфотографировать
павильон, построенный на острове в центре пруда, на что король ответил: “А
почему только это? Приходите еще много раз и фотографируйте побольше!”. При
этом он упомянул несколько подходящих для съемки объектов и добавил: “Я
прослежу, чтобы вам уделили должное внимание”. По завершении весьма приятного и
интересного часа мы с реверансами удалились. Наступал закат, и король отправил
нас назад с эскортом солдат и группой слуг, освещавших путь фонарями, в
окружении трепетавших на ветру штандартов из шелкового газа красного и зеленого
цвета.
Два дня спустя “должное внимание”,
уделяемое нам, обернулось многочисленной и весьма обременительной толпой из
пяти офицеров, полуполка нижних чинов и ватаги дворцовых слуг! Большое
впечатление на меня произвели роскошь и величавость зданий, обширный зал для
аудиенций, покоящийся на изрядно приподнятой террасе, подъем на которую
обеспечивался тройным пролетом гранитной лестницы, благородная соразмерность
его пропорций, потолок, богато украшенный резными узорами красного, синего и
зеленого оттенков, его внушительные округлые колонны красного цвета на белых
основаниях и тусклое сияние корейского трона, сокрытое в полумраке просторного
помещения, выходящего на главные ворота. Не менее величественный в своей
простоте и основательности, Летний дворец, или зал поздравлений, возвышался на
каменной платформе, установленной на острове посредине лотосового пруда. К нему
ведут три гранитных моста. Водоем украшен островками, облицованными камнем.
Выложены гранитом и берега по всей окружности пруда, обустроена и помеченная
флажками прогулочная дорожка.
В течение следующих трех недель я
была удостоена еще трех аудиенций. Во время второго посещения меня, как и
прежде, сопровождала миссис Андервуд, третье было участием в официальном
приеме, а следующее представляло собой строго конфиденциальную беседу, которая
продолжалась более часа. По каждому из вышеперечисленных поводов я имела
возможность вновь поразиться грации и очаровательным манерам королевы, ее
предусмотрительности и доброте, исключительному уму и силе характера, равно как
и ее выдающейся способности подчинять себе внимание собеседника, что
происходило и со мной, хотя я прибегала к услугам переводчика. Не приходилось
удивляться ее необычайному политическому влиянию при дворе или той власти,
которую она приобрела над королем, как, впрочем, и многими другими. Она была
окружена врагами, главным из которых был Тэвонгун, отец Его Величества.
Ненавидели королеву за то, с какой врожденной ловкостью и решительностью ей
удалось разместить на всех главных постах в стране членов своей семьи. Ее жизнь
представляла собой непрерывную битву, в которой Ее Величество, призвав на
помощь все свое очарование, всю свою проницательность и изворотливость,
сражалась за достоинство и безопасность своих мужа и сына и за окончательный
крах Тэвонгуна. Она укоротила много жизней, чем, впрочем, нисколько не нарушила
корейских традиций и обычаев. Некоторым оправданием ее действий может служить
хотя бы тот факт, что вскоре после восшествия короля на престол[9]
его отец отправил в дом брата Ее Величества адскую машину, сработанную в форме
милой шкатулки, которая при открытии взорвалась и убила ее мать, брата и
племянника, и еще несколько человек. С тех пор он злоумышлял с целью лишить
жизни саму королеву, и вражда между ними не утихала ни на минуту.
Династия — в упадке, король, при
всей его благожелательности и доброте, слаб характером и находится в полной
власти окружающих его интриганов, что стало еще более очевидным теперь, когда
влияние непоколебимого характера королевы устранено. Убеждена, что в душе,
как-то по своему, этот монарх является патриотом. Он далек от того, чтобы
стоять на пути реформ, и принял большинство представленных к его рассмотрению
предложений. Но к несчастью для человека, решения которого становятся законом
для целой страны, и к еще большему несчастью самой этой страны, он поддается
убеждению того, кто последним получит доступ к “высочайшему уху”, ему недостает
твердости воли и целеустремленности, и многие самые лучшие проекты реформ пали
жертвой бесхребетности этого правителя. Исправлению дел изрядно помогла бы
замена абсолютизма системой конституционных ограничений, но, cela va sans dire[10],
подобное предприятие могло бы увенчаться успехом, лишь получив толчок извне.
Королю было сорок три, королева —
чуть старше. До достижения совершеннолетия монарха, а также пока он получал
традиционное китайское образование, его отец Тэвонгун, которого один корейский
автор охарактеризовал как человека, обладающего “железными внутренностями и
каменным сердцем”, в течение десяти лет управлял государством в статусе регента
с чрезвычайной решительностью. Так, в 1866 году он устроил резню, жертвой
которой стали две тысячи корейских католиков. Талантливый, алчный и
беспринципный, этот человек всегда оставлял за собой кровавые следы и даже
предал смерти одного из своих сыновей. С момента прекращения его регентства и
до дня убийства королевы политическая история Кореи являла собой, по
преимуществу, сагу о смертельной вражде между королевой и ее кланом, с одной
стороны, и Тэвонгуном — с другой. Я была представлена ему во дворце и должна
сказать, что его живое и энергичное лицо, острый, проницательный взгляд и
чувствовавшаяся в движениях этого уже пожилого человека бодрость произвели на
меня сильное впечатление.
Выражение лица короля отличалось
мягкостью. У него великолепная память, и он известен настолько глубокими
познаниями в корейской истории, что на любой вопрос об обычаях прошлого может
дать обстоятельный, исчерпывающий ответ с точной ссылкой на правление, в ходе
которого имело место то или иное историческое событие, а также указанием
соответствующей даты. Управление монаршим чтением[11]
отнюдь не является синекурой, а королевская библиотека, хранящаяся в одной из
самых красивых построек дворца Кёнбоккун, обладает весьма богатой коллекцией
китайской литературы. У Его Величества нет предубеждений против иностранцев.
Его дружелюбие по отношению к ним хорошо известно, и он неоднократно полагался
на их помощь перед лицом угрожавших ему многочисленных опасностей. Во время
моего второго по счету пребывания в этой стране, когда влияние Японии все более
возрастало, король и королева демонстрировали европейцам особое внимание и
расположение и даже пригласили всю иностранную общину на катание на коньках на
озере. Отношение Его Величества к христианским миссиям весьма дружелюбное,
терпимость в этом вопросе стала реальностью. Медики американцы, как и другие
иностранцы, тесно общавшиеся с Высочайшей четой, испытывали к ней теплую
привязанность. Думаю, что и среди корейцев общее чувство по отношению к королю
и королеве характеризуется нежной преданностью, а вину за ошибки и проявления
деспотизма они возлагают на министров.
Я столь подробно остановилась на
описании личности корейского монарха, поскольку персона он совсем не
символическая. Де-факто он и есть государственная власть этой страны. Здесь нет
конституции, будь то изложенные на бумаге уложения или свод неписаных правил,
нет представительного собрания и, можно сказать, нет законов как таковых, за
исключением опубликованных высочайших указов. Как правитель Его Величество
необычайно трудолюбив, стремится ознакомиться с работой всех управлений,
получает бездну отчетов и докладных записок и уделяет им внимание, принимает
заинтересованное участие во всем, что делается от имени правительства. Многие
говорят, что, вникая так глубоко в детали, король берет на себя больше работы,
чем под силу выполнить одному человеку.
И в то же время он не способен
уловить главной сути событий. У Его Величества столь великодушное сердце, так
много сочувствия к идеям прогресса, что, имей он более сильный характер и интеллект,
будь он менее подвержен влиянию недостойных людей, он мог бы стать хорошим
правителем. Однако же его слабоволие привело к самым гибельным последствиям.
Темы, предложенные к обсуждению в
ходе трех моих аудиенций, не только демонстрировали свойственное умным людям
желание получить полезную информацию, но и отражали дух реформ, к которым
японцы принуждали короля. Меня подробно расспрашивали о том, что я видела в
Китае и Сибири, о сибирских и японских железных дорогах, стоимости их
строительства, исходя из единицы в один ли,
а также о том, как общественное мнение в Японии отнеслось к войне, и так далее.
Вновь и вновь меня просили рассказать об устройстве государственной службы в
Англии, о возможностях для людей “из неблагородных классов” добиваться высоких
позиций в правительстве, положении английского дворянства в части “привилегий”
и отношении аристократов к простонародью. Одна из аудиенций у короля и королевы
оказалась целиком посвящена взаимоотношениям между Британской короной и
кабинетом, особый интерес вызвал цивильный лист[12],
вопросы о котором Его Величества были столь многочисленны и настойчивы, что
едва не поставили меня в неловкое положение. С особой озабоченностью он
выяснял, имел ли право “министр финансов” (полагаю, имея в виду канцлера
казначейства) осуществлять контроль личных расходов Ее Величества, и
оплачивались ли личные счета королевы ею самой или из казны. Дела, входящие в
компетенцию каждого из министров, были предметом еще одной серии вопросов.
Большой интерес вызвали обязанности
министра внутренних дел, положение премьера и его взаимоотношения с другими
членами кабинета и короной. С беспокойством король спрашивал, может ли королева
отправить министров в отставку, если они не выполнят ее волю, и, общаясь через
переводчика, которому все эти идеи были незнакомы, я не могла объяснить природу
конституционных ограничений английской короны и того, что монарх обладает лишь
номинальным правом выбора глав министерств.
Как раз перед моим отъездом из
Кореи меня вызвали для прощальной аудиенции и попросили прийти с переводчиком
из дипломатической миссии. Я прибыла в паланкине с восемью носильщиками, была
принята с обычными почестями, солдаты брали “на караул” и т. п.! Не было ни
толпы сопровождающих, ни задержки. Меня вели по закрытой веранде несколько
евнухов и офицеров, и в этот момент король открыл одну из раздвижных створок,
кивком головы пригласил меня войти, а затем сразу же закрыл ее. Я очутилась в
приподнятой нише, в которой обычно располагалась Высочайшая семья, но
раздвижные панели между нею и приемной залой были закрыты, и, поскольку
помещение имело в ширину не более шести футов, возможности выполнить обычные в
таких случаях реверансы мне не представилось. Вместо обычной толчеи обслуги,
евнухов, фрейлин в шелковых платьях, длина которых на добрый ярд превосходит
необходимую, с их тяжелыми, словно канаты, косами и подушками накладных волос
на головах, а также привилегированных лиц, стоящих за спиной королевской четы и
толпящихся в дверях, присутствовали только няня королевы и мой переводчик, который
стоял в проходе между панелями так, что не мог видеть королеву, согнувшись в
почтительном поклоне, ни разу не подняв глаз от пола, ни разу не осмелившись
возвысить голос так, чтобы он звучал громче шепота. Эти предосторожности,
впрочем, не смогли обеспечить ту приватность, к которой стремились король и
королева. Уверена, что в щель между панелями я видела тень человека в зале
приемов, а более позднее замечание переводчика — посетовал на то, что “сегодня
переводить для Его Величества было очень тяжело” — стало понятным, когда мне
сказали, что “тень” принадлежала одному из государственных министров, которому
король особенно не доверял и которому позднее пришлось бежать из страны.
Согласно общему тогда заключению это лицо занималось тем, что передавало содержание
высказываний короля и королевы в одну из иностранных миссий.
На страницах настоящего издания я
не могу распространяться относительно того, о чем говорил Его Величество. Могу
лишь сказать, что эта аудиенция, продолжавшаяся в течение часа, оказалось
необычайно интересной. По одному из вопросов высочайшее мнение было выражено
весьма откровенно и настойчиво. Король считает, что теперь, когда Корея и
формально является независимым от Китая государством, ей подобает принимать у
себя дипломатических представителей, аккредитованных именно при корейском
дворе. С глубочайшим уважением и благожелательностью говорил он о мистере
Хиллере, отметив, что ничто не было бы ему угодно так, как его назначение на
пост первого посланника Британии в Корею.
Ее Величество заговорила о королеве
Виктории: ”У нее есть все, о чем только можно мечтать, — величие, богатство и
власть. Ее дети и внуки — короли и императоры, а дочери — императрицы. В лучах
своей славы думает ли она хотя бы иногда о несчастной Корее? Она делает в мире
так много добра, ее жизнь сама по себе и есть добро. Желаю ей долгих лет жизни
и процветания”. Король при этом добавил: “Англия — наш лучший друг”. Я была
весьма тронута, услышав подобные речи от хозяев этого древнего, но ныне шаткого
трона.
В этот раз на королеве была кофта
из парчового сатина янтарного цвета, юбка из темно-синей парчи с оборками,
малиновый пояс с пятью зажимами и кисточками из кораллов, коралловая застежка у
ворота. Она не надела головного убора, и ее роскошные черные волосы были собраны
в пучок на затылке. Украшений на Ее Величестве не было, если не считать жемчуга
и кораллов, которыми была убрана ее прическа. Король и королева встали, когда я
уходила, а королева удостоила меня рукопожатием. Оба говорили со мной
чрезвычайно благосклонно и выразили надежду, что я вернусь и продолжу свои
путешествия по Корее. Когда я вновь оказалась в этой стране девять месяцев
спустя, королева уже пала жертвой варварского убийства, а король оказался
узником в своем собственном дворце.
Путешественники, которые попадали
на прием к корейскому королю, часто высмеивали саму аудиенцию, все, что ей
сопутствовало, да и сам дворец. Должна сказать, что не увидела там ничего, что
было бы достойно насмешки, разве что кто-то считает, что национальные обычаи и
этикет, отличные от наших собственных, уже представляют собой очевидную
нелепость. Напротив, я имела возможность наблюдать скромность, достоинство,
доброту, учтивость и благонравие, которые произвели на меня самое приятное
впечатление, а четыре аудиенции в королевском дворце, которых я была удостоена,
стали одним из наиболее ярких событий моего второго приезда в Корею.
[1] Примечательно воодушевление, с которым И. Бишоп встречает перемены, происходящие в Корее под влиянием японской экспансии. Как представляется, это обусловлено не только убежденностью в “цивилизаторской” миссии развитых промышленных стран, но и контекстом противостояния между Россией и Британской империей второй половины XIX в. В 1890-х гг. с перемещением центра тяжести англо-русских противоречий на Дальний Восток, Япония, чья агрессивная политика в Корее и в Китае неизбежно должна была привести к столкновению японских и российских интересов, превращается в ценного союзника Британии. Японо-китайская война 1894-1895 гг. ознаменовала и начало англо-японского сближения, результатом которого стал, по существу, антироссийский союз, заключенный этими державами в Лондоне в 1902 г. (Здесь и далее — прим. перев.)
[2] Клятва была принесена в храме Чонмё в центре Сеула, где хранились поминальные таблички монархов династии Ли (1392-1910), а также, в соответствии с конфуцианским ритуалом, совершались жертвоприношения их духам.
[3] См. главу III книги “Корея и ее соседи”.
[4] Ольстер — длинное просторное пальто из грубошерстного сукна с поясом, иногда с капюшоном; первоначально шилось из ирландского бобрика.
[5] Пак Ён Хё (1861-1939) — корейский политический деятель. Здесь имеется в виду его активное участие в попытке государственного переворота в 1884 г., целью которого было проведение модернизационных реформ. Главными своими противниками заговорщики, действовавшие при поддержке японской миссии, считали клан королевы Мин.
[6] Имеется в виду главный зал дворцового комплекса традиционной Кореи, в котором ван принимал сановников и иностранных послов.
[7] Здесь, в подготовленном для зарубежной аудитории официальном переводе на английский язык, на который опирается И. Бишоп, допущена неточность: в тексте статьи, изложенном в летописи династии Ли, читаем: “Ни государыне, ни наложницам, ни их родственникам или представителям высочайшей семьи да не будет позволено вмешиваться (в управление государством)”.
[8] Здесь имеется в виду период, когда после убийства супруги вана Кочжона корейский монарх более чем на год (1896-1897 гг.) нашел убежище в русской миссии и при активном содействии ее главы К. И. Вебера сумел временно остановить японскую колониальную экспансию. В это время реализовывалась обширная программа двустороннего сотрудничества, которая включала строительство в Корее телеграфной линии, содействие России в подготовке личной охраны вана, а также в обучении кавалерийских и саперных подразделений, помощь в развитии горнодобывающей промышленности.
[9] Здесь автором допущена неточность: упомянутый ею эпизод имел место не после вступления Кочжона на престол (1863 г.), а значительно позднее, в 1873 г., когда Тэвонгун был вынужден передать реальную власть в руки вана, находившегося к тому времени под влиянием супруги и ее клана.
[10] Что само собой разумеется (франц.).
[11] По-видимому этим термином (англ. The Office of Royal Reader) И. Бишоп обозначает Управление просвещением и литературой (кор. Хонмунгван), один из административных органов Кореи того периода,ответственный за изучение и составление научных и политических трактатов и осуществлявший надзор за соблюдением конфуцианской этики в государственном управлении. Управление играло важную роль как совещательный орган при монархе.
[12] Сумма, выделяемая парламентом Великобритании на содержание двора и королевской семьи.