Перевод с испанского Александра Богдановского
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 10, 2016
Перевод Александр Богдановский
Тяжкий
жребий туриста
Чуть
только мы поднялись на борт, как елейный женский голос — обладательница его, по
всему судя, просто млела от своего женского счастья — на четырех языках объявил
через динамики, чтобы посетители покинули пароход, ибо он отчаливает, и не
успел еще голос смолкнуть, как пароход в самом деле отчалил, не тратя время на
дальнейшие оповещения. Столько лет не уходил я в плавания и не возвращался из
них, что при виде того, как скрываются в июньской дымке шеренги бесцветных
домов Пирея, в душе моей поднялось полузабытое волнение, сменившееся затем
твердым намерением в ближайшие несколько дней ни о чем не думать. За все путешествие
это были единственные пять минут покоя. Когда мы вышли в открытое море, тот же
голос, но с еще большим напором, чем раньше, приказал пассажирам собраться на
палубе для отработки действий по тревоге. Мы навьючили на себя спасательные
жилеты и взирали друг на друга, любуясь своим дурацким видом, меж тем как
пароходная сирена выла, оповещая о кораблекрушении, а старший помощник давал
четкие и тревожные инструкции, которые ни один из пятисот пассажиров лайнера,
якобы потерпевшего крушение, не воспринимал всерьез. Через пять минут все было
кончено. Но — очень ненадолго, ибо не успели мы скинуть ярмо спасжилетов, как
были загнаны в главный салон на лекцию о бесчисленных островах в Эгейском море,
которые нам предстояло увидеть в ближайшие дни. Так началась эта лихорадочная
неделя, смысл которой (если таковой вообще наличествовал) сводился к тому,
чтобы мы на собственной шкуре поняли и познали — нет ремесла более
изнурительного и неблагодарного, чем ремесло группового туриста. В Греции ему
приходится солонее, чем где-либо. И я, право, не знаю, почему мне всегда
казалось, будто греки экспансивностью и разболтанностью чем-то сродни
итальянцам. Вовсе нет — они тоже полоумные, но как бы с другой стороны. От
капитана корабля до мальчишки, таскающего чемоданы, все они отмечены
властностью, переходящей очень часто в самовластье, а также неукоснительно
пунктуальны и тошнотворно точны — правда, не как англичане, а иначе — до такой
степени, что возникает впечатление, будто у них внутри тикает часовой механизм.
Это идеально, когда имеешь дело с дюжинами туристов, которые жаждут, чтобы их
вели и им указывали. Но те, что вроде нас желают чего-то иного, немедленно и
непоправимо наталкиваются на стены запретов.
Именно
так произошло с двумя супружескими парами, когда они — мы то есть — решили
самочинно изменить программу и на три дня остаться на острове Миконос.
Выгрузились с восемью чемоданами там, куда осмотрительные туристы не берут с
собой ничего, кроме купальника и зубной щетки. Местные таможенники, которые,
судя по всему, таких команд еще не видели, принялись за доскональный досмотр. И
напрасно мы им объясняли, что нас уже досматривали в Пирее, при въезде в
страну. Не помогло. Досмотрели заново. А через неделю в порту Гераклион на
острове Крит мы чуть было не подверглись этой процедуре в третий раз. «Нас уже
дважды проверяли», — сказал я таможеннику с мечтательными глазами и густой
бородой. «А как докажете?» — спросил он. «Дам честное слово», — ответил я.
Тогда он хлопнул меня по плечу и пропустил, широко улыбаясь.
За
десять дней это была единственная наша победа. Все прочее давалось нам с
большим трудом, потому что мы были туристы дикие, неорганизованные и являлись
на обед за полчаса до закрытия столовой или заказывали рыбу, жаренную на
решетке, а не на сковороде, как предполагалось. Возникало впечатление, будто
сделать что бы то ни было можно одним-единственным способом, а испробовать
другой — все равно что поломать законы мироздания. Никогда в жизни не видал я
такого удивления, как в глазах вахтенного офицера, который в полночь обнаружил,
что я смотрю на море, тогда как все мероприятия на сегодня уже окончены и все
пассажиры спят в своих каютах, как им было рекомендовано, потому что завтра
предстоит ранний — в шесть утра — подъем и экскурсия на остров Родос. Когда же
с неимоверным усилием мы пытались следовать торной стезей, иными словами — быть
как все, то оказывались в мире головокружительно чуждом и жестоком, так что
прийти в себя удавалось лишь через две недели отдыха на каком-нибудь богом
забытом бережку. Ежедневные экскурсии с острова Миконос на остров Делос
начинаются в девять утра и в час заканчиваются. То есть за три часа
предлагается с помощью воображения реконструировать едва ли не четверть всей
мировой цивилизации. И в результате твердо вспоминается не место, где родился
Аполлон, не мысль о том, что рождения и смерти могут происходить где угодно, но
только не на острове Делос. Нет и нет: единственное, что остается в памяти —
это вереница общественных коллективных туалетов, где сидели за облегчением
почтенные граждане, попутно обсуждая важнейшие мировые проблемы. Совершенно
случайно сообразил я несколько месяцев спустя, что эти туалеты находились не на
Делосе, а в Эфесе, где мы в таком же бешеном темпе побывали на пять дней
раньше. Пространство и время в конце концов сливались воедино в памяти, не
выдерживавшей таких испытаний. Кто был сначала, кто потом — Пиндар или
Клеопатра?
Самое
скверное — что, побегав вдогонку за столькими древними камнями, человек
перестает постигать реальную жизнь тех мест, где побывал. Греция — не менее
живая, нежели во временя Перикла, однако туристические агентства упорно
показывают только древности, избегая завораживающей современности. На всех
островах есть целые улицы лавок и магазинчиков, где в разгар лета продаются только драгоценные меха
и великолепные драгоценности, из коих многие — это чудесно выполненные реплики
античных украшений, выставленных в музеях. Это же, помнится, поразило меня в
Нью-Дели, столице Индии, где длиннющие очереди дам я видел исключительно перед
ювелирными магазинами. Дамы, которых осаждали орды изъязвленных попрошаек,
оставались бесстрастны. Помню, и как вошел в фешенебельный отель, умирая с
голоду после долгого путешествия из Таиланда. И душа затрепетала, забилась о
стенки своего вместилища, когда в воздухе повеяло изумительным ароматом
жареного мяса. И лишь потом узнал я, что этот аппетитный запах издавали трупы,
сжигаемые неподалеку, на берегу реки, под открытым небом. А на греческих
островах, наоборот, постоянно спрашиваешь себя, куда же запропала нищета — на
улице не видно нищих и бродячих собак. Родос все еще красив. Трудно постичь,
как это Иоанн Богослов смог написать свое «Откровение» на острове Патмос, чьи
теплые холмы и внутренние моря не похожи ни на что, кроме как на потерянный
рай. На Миконосе, в каком-то баре, куда, наверно, не попадают кинорежиссеры,
подает туристам холодное пиво и жареных осьминогов юноша, красивей которого я в
жизни своей не видал. Но отыскать все это непросто, потому что туристические
маршруты огибают сегодняшнюю жизнь. Та, которую через три тысячи лет увидят
наши отдаленные потомки, когда корабли исполинской Латинской Америки доставят
их к руинам Нью-Йорка, а гиды опишут им остров Манхеттен, где сейчас ничего
нет, а вот в незапамятные времена стоял Эмпайр-стейт или бензоколонка на 45-й
улице.
(Остальные
заметки см. в бумажной версии.)