Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 7, 2015
Луис де
Камоэнс Лузиады / Сост. Ю. В. Фридштейн,
А. В. Чернов.; пер. с португ. М. И. Травчетова. — М.: Центр книги Рудомино,
2014. — 430 с.
Издание
нового перевода классического произведения всегда событие значимое. Это не
только показатель культурной состоятельности общества, его способности
сосредоточиться на чем-то “несиюминутном”, но и
свидетельство интереса к тому диалогу, в который вступают Время и Литература.
Ведь каждая эпоха по-своему издает и читает классику.
Напечатанная
в Лиссабоне “с позволения “Святой Инквизиции” в 1572 году эпическая поэма “Лузиады” великого португальца Луиса де Камоэнса (1524-1580)
— яркое тому доказательство. Родившийся в год смерти знаменитого мореплавателя
эпохи великих географических открытий Васко да Гамы,
Камоэнс славит в своей книге подвиги португальской армады. Умерший в год, когда
Португалия утратит свою независимость, поэт словно предчувствует это и в
предгрозовое для его Родины время ищет то, что может стать залогом сплочения
нации. Поэтому история дерзких мореплавателей-лузитан, описание исторических
битв, подвиги героев и интриги богов под пером Камоэнса становятся не просто
данью исторически сложившейся поэтике, но попыткой вывести “формулу гармонии” в
дисгармонии окружающего мира, противопоставить Величие и Человечность
разрушительному времени и произволу тиранов.
И
вот перед нами поэма Камоэнса, изданная Центром книги Рудомино
в новом для российского читателя переводе М. И. Травчетова.
Чтобы в полной мере представить себе значение этого события, необходимо
напомнить, каким путем шел к нам “русский Камоэнс”. История литературы знает
немало примеров того, сколь причудливыми путями иногда добирается до читателя
знаменитая иностранная книга. Это, впрочем, неудивительно,
когда речь идет об “экзотической” литературе — такой, например, как
португальская…
Судьба
“Лузиад” в России воистину была полна превратностей.
С одной стороны, поразительно, что интерес к поэме возник еще в 40-е годы XVIII
века — благодаря М. В. Ломоносову. С другой — важно отметить, что поэтический
строй и образность “Лузиад” в подлиннике долго
оставались для российских читателей тайной за семью печатями, так как
Ломоносов, хоть и обращавшийся к португальской грамматике, все же судил о
достоинствах Камоэнсова творчества по французскому
переводу Дюперрона де Кастера.
Именно французам мы обязаны “модой” на Камоэнса в XVIII веке: за переводом Дюперрона последовал перевод Лагарпа.
А затем появились “Лузиады”, роскошно изданные на
средства графа де Соуза Ботельо,
снабженные иллюстрациями Фрагонара. Они считались — и были в прямом смысле —
“королевским подарком”. Первый экземпляр издатели торжественно представили
французскому королю, а французский королевский дом, в свою очередь, презентовал
несколько экземпляров европейским монархам…
Однако
“подарочная” версия интереса к “Камуенсу” (как его
называли во времена М. В. Ломоносова) дополняется другими, немаловажными,
обстоятельствами: вскоре о нем высказался тогдашний властитель дум Вольтер. И
хотя его замечания носили скорее критический характер и
знаком он был с текстом “Лузиад” (как ни
парадоксально!) только по английскому переводу поэмы, он в своем “Опыте об
эпической поэзии” (1763) привлек внимание россиян к фигуре португальского
поэта. Так началась своеобразная “русская одиссея” португальской героической
поэмы, сначала занявшей заслуженное место в энциклопедиях (с 1791 года), а
затем и нашедшей путь к читателю.
Интерес
к поэме в немалой степени подогревался и легендой о самом Камоэнсе,
“поэте-несчастливце”, как окрестил его французский критик П. де Сен-Виктор. На
заре XIX века история воина и изгнанника, скитальца, рано познакомившегося с
людской несправедливостью, изведавшего полную лишений жизнь в Гоа и Макао,
горечь предательства и гнев властей, свирепость морских бурь и кораблекрушений
поражала своей яркостью, накалом трагизма. Кто из писателей-романтиков мог
остаться равнодушным к такой судьбе? Имя Камоэнса возникает в дневниках,
переписке, трактатах, поэзии и прозе. Братья Шлегели и Байрон, Шатобриан и де Виньи — крупнейшие европейские писатели каждый по-своему
отдают дань великому португальцу. Его соотечественник крупнейший португальский
романтик Ж.-Б. Алмейда Гаррет
и австрийский поэт Ф. Гальм посвящают ему поэмы, вслед
за ними это делает в 1839 году В. А. Жуковский.
Его
драматическая поэма “Камоэнс” соединила в себе черты реквиема и гимна. Это плач
о поэте, в героической судьбе которого неблагодарные современники видят лишь
жизненные поражения, отсутствие “прибытка”, и прославление несдающегося
таланта, даже в смертный час готового отстаивать свое кредо: “Поэзия есть Бог в
святых мечтах земли!”. Крылатые слова Жуковского, вложенные в уста Камоэнса,
подхватят потом многие русские поэты. Поэтому представляется вполне оправданным
включение “Камоэнса” В. А. Жуковского (и текстов-отзвуков, вызванных поэмой в
последующей русской литературе) в издание Центра книги “Рудомино”.
Это своего рода постскриптум к “Лузиадам”,
свидетельство связи времен и той переклички поэтов, особое место в которой
занял и голос М. И. Травчетова.
Публикация
поэмы Жуковского в журнале “Отечественные записки” (1839) вызвала новую волну
интереса в России к судьбе и творчеству Камоэнса. Однако и к тому времени
российский читатель располагал лишь прозаическим переложением “Лузиад”, выполненным А. И. Дмитриевым в 1788 году, — автор
сделал его с французского перевода Лагарпа. Но даже
этот добротно составленный, выверенный пересказ не мог, конечно же, в полной
мере заменить поэтический перевод с языка оригинала — не зря ведь когда-то В.
К. Тредиаковский замечал: “Поэма без стихов есть как тело без души…”.
“Тело”
поэмы начало обретать “душу” только в 1882 году, когда В. В. Марков опубликовал
стихотворный перевод нескольких отрывков из “Лузиад”.
И после этого, казалось бы, диалог русской культуры с поэмой Камоэнса
прерывается на целый век. Только в 70-80-е годы ХХ века увидели свет отдельные
главы поэмы, переведенные А. Косс и И. Тыняновой, и, наконец, в 1988 году О. А. Овчаренко
осуществила полный перевод “Лузиад” на русский язык
(М., “Художественная литература”).
Неужели
на протяжении этих ста лет никого больше из российских переводчиков не
соблазнила эта грандиозная задача? Неужели поэты, переводчики,
филологи-романисты минувшей эпохи не находили в героической поэме Камоэнса
ничего созвучного своему времени? Ответ на этот вопрос дала Т. В. Балашова в
своей книге, вышедшей в 2002 году: “Начало работы над полным стихотворным
переводом относится только к 30-м годам ХХ века (в Отделе рукописей Российской
Национальной библиотеки хранится неизданный экземпляр перевода ленинградского
филолога М. И. Травчетова, погибшего в дни блокады)”[1].
В
судьбе текста этого перевода есть удивительное совпадение с историей рукописи “Лузиад”, по легенде чуть было не утраченной во время
ужасного кораблекрушения. Михаил Травчетов работал
над переводом “Лузиад” на протяжении 1930-х годов и в
1940 году сдал полностью подготовленную рукопись в издательство. Однако это был
не тот экземпляр перевода, речь о котором идет в книге Т. В. Балашовой, — готовая к печати авторская рукопись погибла
(или пропала) в блокадном Ленинграде, как погиб там и сам переводчик!
Восстановление целостности текста перевода Ю. Г. Фридштейну
и А. В. Чернову, подготовившим настоящее издание,
пришлось начинать, имея дело с ветхими страницами черновиков автора,
расшифровывая рукописную правку М. И. Травчетова.
Людям,
не принимавшим участия в реконструкции текстов, невозможно даже представить,
сколько энтузиазма и упорства потребовал это труд. Свою работу по
восстановлению перевода Ю. Г. Фридштейн и А. В.
Чернов не случайно называют “романом с текстом”. Их буквально заворожила
перекличка трагических судеб двух поэтов, разделенных несколькими веками, —
автора поэмы и его российского переводчика. Действительно, задумаемся хотя бы о
том, как страшно “предсказывает” легенда об умирающем от голода Камоэнсе
наиболее вероятную версию последних дней его русского переводчика в блокадном
Ленинграде!
В
отличие от португальского поэта, российский так и не
увидел изданной свою книгу… И вот, наконец, эта книга перед нами, оформлена
так, что не стыдно сравнить ее с “королевскими подарками”, достойными
французского двора: копии гравюр (истинный ценитель с удовольствием прочтет под
ними имена Жерара, Фрагонара и Дезанна), когда-то
послуживших вящей славе “Лузиад”, были предоставлены
издательству “Рудомино” Л. Э. Бреверн.
К
сожалению, не сохранилось надежных свидетельств, как и почему М. И. Травчетов отважился на свой подвижнический труд, что именно
вдохновляло его в поэме Камоэнса, что было близко его тревожному времени — 30-м
годам ХХ века.
Возможно,
это эпический герой — “коллективный портрет” смельчаков-лузитан, отправившихся
на поиск новых земель и морских путей? Ведь все исследователи сходятся на том,
что в фокусе поэтического видения Камоэнса — вся португальская нация. Сюжет
(что необычно для эпической поэмы) был заимствован из недавней для Камоэнса
истории страны. Причем, рассказывая о плавании Васко
да Гамы в Индию в 1479-1499 годах, поэт “корректирует” его маршрут и
обстоятельства, насыщая историю экспедиции фактами, известными ему по опыту
собственных странствий.
Может
быть, важно и то, что современникам М. И. Травчетова
была созвучна жажда покорения новых высот, полюсов, просторов? Поэзия и
драматизм великих географических открытий, сопряженных с трудами и риском,
упоением и потерями — обо всем этом вдохновенно говорит Камоэнс.
Любопытно
и другое. Чем руководствовался Госиздат, приняв в 1940 году заявку на издание
перевода героической поэмы Камоэнса? Скорее всего, не только и не просто
желанием познакомить читателя с шедевром португальского Возрождения. Поэма “Лузиады” была написана за 8 лет до рокового в истории
Португалии рубежа, в предчувствии испанского нашествия. Это эпос, созданный во
славу португальской истории, в нем воспеты подвиги лузитан в борьбе против
завоевателей на протяжении многих веков. Поэма вся проникнута духом
национального единения.
А
что было интересно и близко в поэме самому М. И. Травчетову?
Мечтатель и ценитель поэзии, он не мог не увлечься картинами “волшебного
вымысла” и способами их отражения в переводе. Камоэнс, создавая “Лузиады”, опирался не только на материалы хроник, но и на
богатейшую классическую литературную традицию, воссоединяя в эпической поэме о
путешествии реально существовавших героев — и богов, и нимф. “Мифологический
пласт” поэмы, при всей его условности, придает “Лузиадам”
дополнительное измерение. Во все века читателям поэмы запоминался
прежде всего образ великана Адамастора, превращенного
в зловещий Мыс Бурь (Песнь V), пророчившего гибель
Решившимся сквозь
бури по
волнам
Вести свою армаду гордецам.
Образ
загадочного гиганта и по сей день дает богатый простор воображению не только
переводчиков, но и романистов (так, например, Адамастор
стал неотъемлемой частью “лиссабонского текста” в культовом романе 1982 года
нобелевского лауреата Жозе Сарамаго
“Год смерти Рикардо Рейса”). Причем каждый из
писателей видел этот образ по-своему. М. В. Ломоносов, например, переводя
описание Адамастора, подчеркивал “гнусные
члены его”, “нескладный стан”. В романе Ж. Сарамаго акцент делается на скорбном и трагическом в облике
великана. Таков и Адамастор М. И. Травчетова. Это тоже не просто страшная сила, но страдающее
существо, измученное безответной любовью к “водной царице”.
Глубоко
личные, собственные интонации переводчика “удваивают” напряжение тех лирических
отступлений, где португальский поэт с горечью говорит о современности, которую
он отказывается понимать (“Я не могу постигнуть почему…”, Песнь Х). Закончив
воспевать подвиг прошлых лет, он напрасно ищет нового вдохновения:
Меня не пенье утомило
А мысль, что я в своем краю
чужой.
В
финале тревожное ощущение надвигающихся перемен, одиночества поэта не
диссонирует с общим жизнеутверждающим строем поэмы, но подводит под ним
своеобразную черту. Камоэнс отваживается завершить “Лузиады” советами монарху, призывая его не пренебрегать
теми, кто составляет цвет нации, кто стяжал себе славу подвигами, и не слушать
“клевет”. Как знать, какие дополнительные оттенки исторического смысла вложил
переводчик в эти строки, какие аналогии из своего времени имел в виду. Его уже
нет с нами, но есть его текст, который и филологи, и историки вольны
истолковывать вновь и вновь. Ибо каждый перевод несет на себе не только печать
творческой личности переводчика, но отдает — вольную или невольную — дань тому
времени, когда перевод был сделан.
И
все вместе эти лики “русского Камоэнса”, от первых конспектов М. В. Ломоносова
до современного перевода О. А. Овчаренко, суть звенья единой цепочки. Поэтому
восполнение утраченного звена — публикация героической поэмы Луиса де Камоэнса
“Лузиады” в переводе М. И. Травчетова
— не только восстанавливает историческую справедливость — оно призвано
обеспечить преемственность культурных эпох.