Перевод Елены Ивановой
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 6, 2015
Разговоры о Нормане Мейлере прекратились уже давно, хотя в свое время мало кому
из писателей уделялось столько внимания. Мейлер сумел
поставить себя так, что каждый был просто обязан иметь о нем собственное
мнение, благо поводов для этого было предостаточно. Он писал
романы, пьесы, стихи, биографии, публицистические статьи, киносценарии,
газетные колонки; у него даже есть “невыдуманный роман”. Свою первую
книгу “Нагие и мертвые”, одиннадцать недель занимавшую первую строчку в
рейтинге бестселлеров “Нью-Йорк таймс”, он опубликовал в двадцатипятилетнем
возрасте, в 1948-м. После этого каждые десять лет, вплоть до самой смерти писателя
в 2007 году, хотя бы одна его книга оказывалась в списке самых продаваемых.
Мейлер был дважды удостоен
Пулитцеровской премии: в 1969 году — за “Армии ночи” и в 1980 году — за “Песнь
палача” (тот самый “невыдуманный роман”). Он поставил (и сам
в них снялся) три авангардистских фильма, один из них влиятельный кинокритик
Полин Кейл назвала “самым плохим кино, которое я
досмотрела до конца”, продюсировал спектакль
экспериментального внебродвейского театра по своему третьему роману — “Олений
заповедник” (с треском провалившийся), был режиссером полнометражного
голливудского фильма “Крутые парни не танцуют”, поставленного по собственному
одноименному роману (номинированному в семи категориях на “Золотую малину”[1], но
все же окупившему расходы по его созданию). Мейлера
часто приглашали на ток-шоу и всевозможные массовые мероприятия, несмотря на то что его появление часто грозило скандалом. У него взяли
более семисот интервью, он написал сорок пять тысяч писем.
У
Мейлера было шесть жен, восемь детей и множество
любовниц — роман с одной из них растянулся почти на шестьдесят лет, а другая
написала об их связи мемуары и продала все черновики Гарвардскому университету.
В 1955 году он стал соучредителем газеты “Виллидж войс”, но прекратил писать для нее, сочтя недостаточно
эпатажной. В 1969 году Мейлер выдвинул свою
кандидатуру от демократической партии на пост мэра Нью-Йорка и набрал немало
голосов. Минимум четыре раза его арестовывали, а в 1960 году приговорили к
семнадцати дням лечения в психиатрической больнице Белльвю,
после того как он, во время домашней вечеринки, ударил ножом и чуть не убил
свою вторую жену Адель. Через пять лет он опубликовал роман “Американская
мечта”, главный герой которого, пребывая в депрессии, душит свою жену и
выбрасывает ее из окна квартиры на Ист-Сайде, после чего ему становится гораздо
лучше.
В
1981 году Мейлер выступал в поддержку досрочного
освобождения из тюрьмы убийцы по имени Джек Эббот и
содействовал публикации книги, которую тот написал в заключении. Через шесть
недель после освобождения Эббот убил официанта и
скрылся. “Ради культуры можно немного рискнуть”, — заявил репортерам Мейлер, когда убийца был пойман. Ходатайства о досрочном
освобождении Эббота он подавал, едва закончив “Песнь
палача” — роман о Гэри Гилморе, человеке, очень
похожем на Эббота, через три месяца после досрочного
освобождения из тюрьмы убившем двух беззащитных людей.
Рецензии
на его книги бывали как невероятно восторженными, так и разгромными. В них
нередко встречалось слово “кошмар”. Начиная со сборника эссе “Самореклама”
(1959), Мейлер часто писал о себе: то скрываясь под
маской вымышленного alter ego,
то включая себя в повествование в третьем лице. Он даже планировал написать
сиквел романа “Вечера в древности”, действие которого происходит в Древнем
Египте во времена фараонов; главный герой появился бы снова спустя три тысячи
лет, перевоплотившись в… Нормана Мейлера.
Мейлер желчно критиковал многих своих
современников, открыто враждовал с некоторыми из них, в том числе с Уильямом Стайроном и Гором Видалом, и негласно — с бесчисленными
коллегами по цеху и соавторами. Не к месту отпускал скабрезные (и совсем несмешные) шутки, напивался до чертиков, затевал драки на
вечеринках, изменял всем своим женам и, как правило, тратил больше, чем
получал. Чтобы добыть денег, однажды он потребовал с гостей плату за вход на
празднование своего дня рождения.
Люди
все равно пришли. Большинство знавших Мейлера и вправду его любили. У этого нарцисса были сотни
друзей. Он мог вести себя по-хамски, мелочно и равнодушно, но, по большей
части, был любезен, щедр и обаятелен, сиял и лучился. Он выстраивал вокруг себя
оборонительную стену, всячески демонстрируя при этом свою беззащитность. Как
недавно сказал его почитатель Джонатан Летем, Мейлер — “яркий пример того типа писателей, которым мы
демонстративно даем понять, что не желаем терпеть их присутствие среди нас…
<…> образец романиста, намеренно вводящего читателя в заблуждение,
сущего ‘чемодана без ручки’”.
Книга
Дж. Майкла Леннона “Норман Мейлер:
двойная жизнь” — уже пятое по счету жизнеописание Мейлера.
Леннон сделал ставку на громкую славу Мейлера.
Познакомившись с писателем в 1972 году, он участвовал во многих его проектах,
является его официальным биографом и президентом Общества Нормана
Мейлера.
Леннон
участвовал в систематизации архива Мейлера, сейчас
хранящегося в Техасском университете в Остине. В
книге более семисот цитат из писем Мейлера, где тот
предстает во всем своем блеске. Он (как правило) остроумен, мил, самоуверен. (В
то же время его перу принадлежит немало поистине хамских
писем.) С конца 1950-х большинство писем Мейлер надиктовывал, но от этого они не утратили барочного стиля
его книжной речи, хотя и лишились ее напыщенности: там вы найдете знакомые
причудливые сравнения, затейливый синтаксис и язвительный юмор. Количество
писем поражает: сорок пять тысяч! Это в четыре раза больше, чем число дошедших
до нас писем Генри Джеймса.
Биография
Мейлера — достаточно хорошо возделанное поле, и
многое, о чем говорит Леннон, уже известно, однако книга содержит немало новых
деталей и опровергает некоторые слухи. Автору особенно
удались последние годы стареющего льва: рассказ о шестом, самом долгом, браке Мейлера — с Норрис Черч, о его
взаимоотношениях с их сыном — Джоном Баффало, о
сложностях в работе над последними, необычайно амбициозными произведениями:
книгами, посвященными Богу (“О Боге: нетипичная беседа”, написана в соавторстве
с Ленноном), Иисусу (“Евангелие от Сына Божия”) и Гитлеру (“Лесной замок”).
В
этих страницах есть что-то комичное и трогательное, что-то фальстафовское:
стареющий Мейлер не желает сдаваться. В
Сан-Франциско, куда восьмидесятичетырехлетний писатель приезжает рекламировать
“Лесной замок”, он ходит, опираясь на две палки, едва способен прочесть меню,
но все же пытается приставать к своей самой давней любовнице. (Она говорит,
что, оказавшись в постели, сразу же заснет; он соглашается и вызывает ей
такси.) Мейлер слишком многого ожидал от жизни, но
это гораздо лучше, чем ждать слишком малого.
Общий
вердикт творчеству Мейлера вынесен уже почти полвека
назад: документальные произведения он писал как романист, иногда блестящий, а
художественные — как человек, пытающийся написать нечто иное:
психоаналитическое исследование американского сознания, или тайную историю
холодной войны, или “Das Kapital”
секса. Формат художественной литературы был ему тесен — хотелось сказать
слишком многое.
Документальная
проза Мейлера относится к “новому журнализму” —
термин был придуман Томом Вулфом для обозначения стиля, процветавшего в
американской периодике с 1960-х. Мейлер полагал, что
журналистика нуждается “не в технических, а в художественных приемах”. “Если вы
подаете факты так, что для читателя они становятся живыми, то вы пишете
художественное произведение, — сказал он на закате жизни. — Что-то может быть
голой правдой и все же оставаться художественной литературой”.
Самым
значительным изобретением Мейлера-журналиста стало
введение репортера в повествование в качестве одного из персонажей, участника
описываемых событий. По его словам, эта идея родилась, когда он монтировал свои
фильмы: вдруг пришло осознание, что режиссер Мейлер
думает об актере Мейлере в третьем лице, подчас
спрашивая себя: “А что бы Мейлер сейчас сделал?”.
Впервые этот прием он применил в
“Армиях ночи” — книге об антивоенном походе на Пентагон в 1967 году, написанной
на основе собственного репортажа для журнала “Харперс”,
а затем в книгах “Огонь по Луне” (1971) — о запуске “Аполлона-11” и “Бой”
(1975) — о “разборке в джунглях”, боксерском поединке тяжеловесов в Заире, в
котором Мухаммед Али победил Джорджа Формана. В “Песне палача” этот метод
также использован, хотя там персонажем-репортером выступает соавтор Мейлера Лоуренс Шиллер (он обладал авторскими правами и
собрал большую часть интервью еще до того, как Мейлер
присоединился к проекту).
Мейлер считал, что таким образом он
разоблачает ошибочное представление традиционной журналистики о репортере как о
стороннем наблюдателе. “Меня преследовало смутное, интуитивное ощущение, что
главная ошибка всей журналистики в том, что репортер должен сохранять объективность,
а это — одна из самых больших неправд всех времен”, — говорил он. И сам писал
так, что события становились лишь частью репортажа.
А
вот придумывать сюжеты ему было нелегко. Это его очень расстраивало, ведь Мейлер считал сочинительство романов призванием более
высокого свойства. “Я любил журналистику, — однажды признался он Леннону, —
потому что она давала мне то, в чем я всегда был слаб: сюжет. Потом я понял,
что в этом-то и весь ужас. Читателям больше нравятся романы”.
С
масштабом и многообразием сюжетов Мейлер справлялся
не слишком успешно: тексты были слишком многословны, персонажи механически
озвучивали чьи-то мнения, а завершить повествование было мучительно трудно.
После выхода в 1967 году очень длинной книги “Зачем мы во Вьетнаме?”, написанной
по образу и подобию “Медведя” Фолкнера, в его произведениях все заметнее
становится напыщенность и незавершенность. Опубликованные в 1983 году “Вечера в
древности”, которые он писал двенадцать лет, были задуманы как первый том
трилогии. С той же мыслью писался и “Лесной замок” — в следующем томе
планировалось рассказать историю Распутина. Вышедший в 1991 году “Призрак
проститутки” (в книге почти тысяча триста страниц) заканчивался словами
“Продолжение следует”.
По
предположению Леннона, таким образом Мейлер искал вдохновения. Но этот подход также наводит на
мысль, что он старался своими художественными произведениями добиться чего-то,
для чего художественная литература не предназначена. Мейлер
жалел, что назвал “Песнь палача” “невыдуманным романом”, хотя, по сути, таковым
книга и являлась — литературным произведением, основанным на событиях из жизни
реальных людей; именно реализм, созданный силой воображения автора, заставлял
читателей ставить эту книгу выше остальных его произведений. “Это первая книга,
которую я писал, сам не осознавая отчетливо, о чем я думаю и чему хочу научить
других”, — писал он Эбботу, закончив работу. Точнее
не скажешь.
Охарактеризовать
Мейлера как личность сложнее, поскольку негласное
правило критика — не нарушать границы между произведением и его автором — в
данном случае неприменимо. Тут личность — часть литературного образа. Мейлер
баллотировался на пост мэра Нью-Йорка, пытался стать официальным посредником
между властями и движением за гражданские права в администрации Кеннеди,
собирался выступить конкурентом Билла Клинтона от демократической партии на
президентских праймериз. Он хотел одновременно быть писателем и
общественным деятелем. Одним из его кумиров был Андре Мальро, написавший в 1930
годах неимоверно популярные романы “Надежда” и “Удел человеческий” и занимавший
министерские посты в двух правительствах де Голля.
Гармоничной
эту личность не назовешь. Такой уж она сложилась за долгие годы работы над
собой. Мейлер верил в инстинкт, но далеко не всегда
на него полагался. “Маленький пишерке[2]
с большими идеями”, — говорила о нем мать его первой жены, а именно таким он и
не хотел быть. Он был интеллектуалом, приучившим себя не принимать интеллект в
расчет.
В
детстве всеми обожаемый и прекрасно учившийся Норман жил в еврейском районе Бруклина. Его отец Барни —
иммигрант из Южной Африки, щеголь и азартный игрок — работал бухгалтером. Его
мать Фанни, урожденная Шнейдер, была дочерью раввина, не переносила
человеческой глупости и, чтобы удержать семью на плаву, руководила небольшой
фирмой по доставке керосина, созданной шурином Барни.
В
шестнадцать лет Мейлер поступил на инженерный
факультет Гарвардского университета. (Недолгое время он мечтал стать
авиаконструктором.) На первом курсе зачитывался Джоном Стейнбеком, Джеймсом Т. Фарреллом и Джоном Дос Пассосом и
осознал, что можно писать романы о собственной жизни. Так он нашел свое
призвание. Величайшей из когда-либо написанных книг Мейлер
считал “Анну Каренину”.
Со
своей первой женой, Беатрис (Беа) Сильверман,
он познакомился на концерте. Беатрис училась в Бостонском университете и лучше
его разбиралась в политике и сексе. В 1943 году Мейлер
получил диплом, а на следующий год они поженились. Вскоре после свадьбы его
призвали в армию.
Мейлер выбрал службу по призыву, а не
по программе подготовки офицеров, так как хотел собрать материал для великого
военного романа. Сидеть в штабе ему не улыбалось. В основу “Нагих и мертвых”
легли истории, услышанные от солдат 112-го разведывательного полка —
закаленного в боях подразделения национальной гвардии с базы Форт-Блисс в Техасе, где он служил рядовым на тихоокеанском
театре военных действий. Вернувшись домой после
семнадцати месяцев отсутствия, он полностью посвятил себя сочинению романа, для
вдохновения перечитывая “Анну Каренину”. В 1947 году, передав рукопись
издателю, они с Беа, которая служила офицером в WAVES[3],
получили пособие для демобилизованных и уехали на год в Париж учиться. Когда в
мае 1948-го “Нагие и мертвые” были опубликованы, они все еще находились в
Европе.
Именно
здесь Мейлер взялся за самосовершенствование. Хотя
круг его общения, в основном, составляли американцы, он много путешествовал —
Франция, Италия, Испания, Англия — и постепенно осознал (возможно, с подачи Беа) угрозу, заключавшуюся в послевоенной напряженности
между социалистическим и капиталистическим лагерями. Вернувшись в Штаты, он
стал объяснять всем, что роман “Нагие и мертвые” нужно рассматривать как
предупреждение о подготовке США к войне против СССР. Это, признался он в одном
из интервью, стало понятно ему уже постфактум: “Я просто сидел в своей комнате
в Бруклине и писал. Все, что мне было известно, я брал из газет”. А теперь он
стал в некотором роде социалистом.
Частично
историю своего литературного и интеллектуального становления в течение
последующих десяти лет Мейлер рассказал в
“Саморекламе” — сборнике художественных и публицистических произведений,
связанных между собой комментариями. Этот жанр он изобрел сам и несколько раз
использовал в своем творчестве. Множество комментариев в сборнике посвящено
трусости и двуличию издателей — такое мнение о них Мейлер
составил после публикации своего второго и третьего романов: политического
“Берег варваров” (1951) и голливудского “Олений заповедник” (1955).
Обе
книги привлекли внимание критиков, но рецензии, в большинстве своем, были
отрицательными. Мейлер вообще с трудом добился выхода
в свет “Оленьего заповедника”, в частности, из-за сомнительности одного
пассажа, где весьма иносказательно описывался оральный секс. Еще одним камнем
преткновения для издателя “Оленьего заповедника” оказалась нецензурная лексика.
Мейлер относился к ней очень трепетно. Он ненавидел
книги, где обычная жизнь и речь приукрашивались, где мудака называли чудаком, и
отстаивал свои принципы на судебных процессах. Судебные вердикты по поводу “Вопля”,
“Тропика рака”, “Голого завтрака” и “Любовника леди Чаттерлей”
изменили юридическое определение “нецензурной лексики”, а с ним и всю
книгоиздательскую деятельность[4].
В
течение десяти лет Мейлер корпел над собственной
теорией вселенной, которой придерживался до конца жизни. “Возможно, я
хвастаюсь, — сказал он в интервью в 1980 году, — но думаю, что создал
последовательную философскую теорию. Уверен, что мы могли бы начать беседу с
чего угодно, и я в конце концов сумел бы увязать
предмет разговора почти со всеми элементами моей вселенной”. Эта его философия
рождалась в 1950-х.
У
Мейлера было несколько учителей: Жан Малаке — бывший троцкист, с которым он познакомился в
Париже, Роберт Линднер — психиатр из Балтимора и
Вильгельм Райх — психоаналитик-нонконформист. Малаке считал, что между Соединенными Штатами и Советским
Союзом разницы практически нет: в обеих странах процветают государственный
капитализм, бесчеловечная бюрократия и тоталитарное сознание. Мейлер полагал, что США пока не превратились в тоталитарное
государство, но, похоже, движутся в этом направлении, и над ними нависла
опасность скатиться к фашизму.
Линднер в своей книге “Рецепт мятежа”
(1952) заявлял, что психология — не что иное, как инструмент социальной
адаптации, приводящий к “появлению слабой расы людей, которые живут и умрут
рабами, покорными и безмолвными орудиями в руках своих самопровозглашенных
хозяев”. Противоядием он считал мятеж. “Человек по своей природе — мятежник, —
писал Линднер. — Он (человек) может отрицать или
подавлять этот инстинкт, но при этом лишается права называться Человеком”. Этот
взгляд на инстинкт воспринял и Мейлер.
Мейлер никогда не встречался с Райхом (в 1967 году тот умер в федеральной тюрьме), однако
смастерил собственный образец оргонного аккумулятора Райха: ящика, где сидит пациент и где накапливается “оргонная радиация” — так Райх
назвал загадочную энергию жизни, которая, помимо прочего, может лечить рак. Райх полагал, что раковые и психические заболевания
возникают вследствие подавления сексуальности. “Душевное здоровье зависит от
оргастической потенции, — писал он в книге “Функция оргазма” (1942). — При
оргастической импотенции, которой страдают большинство людей,
возникают застойные накопления биологической энергии, которые превращаются в
источники иррациональных действий”.
Много
лет спустя Мейлер говорил биографу Райха Кристоферу Тернеру, что эта книга “многое прояснила,
поскольку, между нами говоря, я и сам не мог понять, что такое для меня оргазм.
<…> А его представление о том, что оргазм, в некотором смысле, является
сутью характера, обнаженной и выраженной в оргазме, дало мне пищу для
размышлений на многие годы вперед”.
Объедините
эти идеи, добавьте веру в Бога и в реинкарнацию, и вы получите мейлеровскую теорию всего на свете. Мейлер
считал, что Бог существует, но не полностью контролирует свое творение. Мы
нужны ему, чтобы помочь в его борьбе с дьяволом. Как мы можем помочь? Действуя
инстинктивно и рискованно, понимая (как говаривал Мейлер),
что наилучший путь очень близок к наихудшему. Средний
путь выбирать не стоит. Если мы хотим спасти Бога, сохранить душу для
реинкарнации и избежать онкологических заболеваний, нужно идти на риск, не
боясь навлечь на себя проклятие. А руководит нами подсознание, которому Мейлер приписывал “огромный теологический смысл” и которое
называл “навигатором”.
Свою
философию (или бóльшую ее часть) Мейлер изложил в эссе “Белый негр”, опубликованном в
журнале Ирвинга Хоу[5]
“Диссент” в 1957 году. Автор объясняет, что черный
человек в Америке ходит по лезвию ножа, находясь под постоянной угрозой смерти.
Он живет здесь и сейчас, “жертвуя пирами духа во имя более для него
обязательных пиров тела”[6].
Движущей силой такого образа жизни является джаз — “музыка оргазма”.
“Белый
негр”, также известный как “хипстер”, — это белый человек, который “вобрал в
себя экзистенциальные начала негра”. Он живет инстинктами, но, в отличие от
своего черного собрата, чувствует, что угроза исходит не от представителей
закона или банд линчевателей, а от концлагерей и атомных бомб. Мейлер утверждал, что два тинейджера,
забившие до смерти владельца кондитерской, живут экзистенциально, поскольку
этот поступок ставит их в сложные отношения с законом.
Хотя
позже Хоу пожалел, что не настоял на исключении
пассажа о владельце кондитерской, редакционный совет “Диссента”
принял статью Мейлера без возражений. Ее основная
мысль была близка интеллектуалам 1950-х годов, пишущим для журналов вроде “Диссента”. Автор на скорую руку скомпоновал идеи из
текстов, на которых строились каноны европейского модернизма середины прошлого
века: работ Киркегора, Достоевского, Ницше, Лоуренса,
Жида, Камю, — и добавил к ним собственное мнение о
расе белых людей, исповедующих культ джаза.
Эссе заняло центральное место в
сборнике “Самореклама”, где автор отвел себе роль писателя-героя в экзистенциальной
картине мира и объявил о замысле нового романа, который он будет писать десять
лет и который станет “самым длинным пасом из когда-либо подхваченных ураганным
ветром нашей американской литературы”. Бóльшая
часть написанного впоследствии сводится к заскорузлому дуализму его
доморощенной космологии (или раздувается до нее). Просто
“хорошего” или “не очень хорошего” уже не существует, есть только “наилучшее”
или “наихудшее”, “божественная благодать” или “подарок дьяволу”. Мейлер не может решить, “демоны” Битлз или “святые”,
считает твист порождением дьявола, а мастурбацию — пороком, не одобряет
контрацепцию.
Приложив
громадные усилия, Мейлер сумел найти для себя
определение в терминах интеллектуальной культуры, которой предстояло вскоре
выйти из моды. В течение пятнадцати лет все составляющие его философии были
поставлены под сомнение или устарели. Как и множество поборников перемен, он в конце концов оказался одной из примет эпохи, которую
пытался изменить.
Космология
Мейлера была не просто литературной фантазией, скорее
— призмой, сквозь которую он воспринимал себя. В 1951 году, когда брак с Беа практически распался, Мейлер
познакомился с Адель Моралес. Адель была
латиноамериканкой (мать — испанка, отец — перуанец), но выросла в Бенсонхерсте[7].
К моменту знакомства с Мейлером она изучала живопись
у Ганса Гофмана в Гринвич-Виллидж. Адель была
типичной нью-йоркской девушкой с честолюбивыми творческими замыслами, однако Мейлер видел в ней нечто экзотическое и, как позже в случае
с Норрис Черч[8]
(имя ей придумал он сам), воображал себя Генри Хиггинсом. Основой их отношений
стал секс. (“Не слишком ли много я трахаюсь?” —
спрашивал себя Мейлер в дневнике.)
Он
пырнул ее ножом ранним утром 20 ноября 1960 года,
через месяц после своего блистательного дебюта в стиле нового журнализма —
отчета для журнала “Эсквайр” о национальном съезде демократической партии,
выдвинувшем на пост президента Джона Кеннеди, под названием “Супермен пришел в
супермаркет”. Мейлер устроил вечеринку, где
планировал объявить о своем намерении баллотироваться на пост мэра Нью-Йорка.
Он хотел собрать представителей всех слоев общества: от банкиров до нищих. Ни
один из двух сотен гостей, явившихся в квартиру Мейлеров
на 94-й Западной улице, не принадлежал к первой категории, зато вторая была
представлена неплохо.
И
хотя все получилось не совсем так, как задумывал Мейлер,
люди там собрались неординарные. Пришли главный редактор “Пэрис
ревью” Джордж Плимптон,
социолог из Колумбийского университета Ч. Райт Миллс, руководитель
джаз-оркестра Питер Дачин, сценарист Доналд Огден Стюарт (“Филадельфийская история”), издатель
Джейсон Эпстайн, Роберт Силверс
(в то время главный редактор журнала “Харперс”), Норман Подгорец (главный редактор
“Комментари”), а также поэт Аллен Гинзберг.
Настроение у всех с самого начала было кислым. Красовавшийся
в рубашке матадора Мейлер напился и постоянно выходил
на улицу в поисках поводов для драки. Адель закрылась с подругой в ванной и
жаловалась на супружескую жизнь. Гинзберг поругался с
Подгорецом и назвал его “здоровенным тупым придурком”. Поскольку Гинзберг был
человеком чрезвычайно миролюбивым, это было несомненным признаком плохой общей
кармы.
К
моменту, когда Мейлер схватился за нож, большинство
гостей уже ушли. По воспоминаниям обоих супругов, Адель издевалась над мужем и
назвала его пидором, после чего он два раза ударил ее перочинным ножом — в
спину и грудь. Вторым ударом была задета сердечная сумка. Адель увезли в
больницу и четыре часа оперировали. Мейлер явился к
врачу перед операцией и дал несколько советов. Позже, в палате, он объяснил
жене, почему ударил ее: “Я люблю тебя и должен был спасти от рака”. Через много
лет, обсуждая этот случай со своей дочерью Сьюзан, Мейлер сказал: “Я подвел Бога”.
Почти
все из тех, кто знал Мейлера и отозвался на это
событие, обвиняли Адель. В литературном мире его поступок рассматривался в
свете модернистского мифа о художнике. Джеймс Болдуин,
отнюдь не фанат “Белого негра”, утверждал, что, пытаясь убить жену, Мейлер надеялся вызволить заключенного в себе писателя из
духовного плена, куда он сам загнал себя фантазиями о политической карьере:
“Это как сжечь дом, чтобы наконец от него
освободиться”. Критик и писатель Лайонел Триллинг, по словам его жены Дианы, называл эти удары ножом
“достоевщиной”: якобы так Мейлер
определял пределы зла в себе.
Похоже,
что это происшествие повысило социальный и литературный статус Мейлера. Не успела Адель оправиться, как он закрутил роман
с журналисткой Джин Кэмпбелл, ставшей его третьей
женой, и в последующие десять лет, казалось, успевал всюду. С 1962 по 1972 годы
он выпустил семнадцать книг (некоторые были сборниками ранее опубликованных
произведений), поставил три фильма, снова выдвинул свою кандидатуру на пост
мэра. И не встречал практически никаких препятствий, пока коса не нашла на
камень.
Мейлер считал женское движение одним из
признаков наступающего тоталитаризма. Главный ужас феминизма (по мнению Мейлера, и это подразумевалось в его программе) в том, что
его целью является оплодотворение “в пробирке”, то есть возможность для женщин
зачинать детей без сексуального участия мужчин. В эссе “Узник пола” (1971)
автор изложил свою теорию секса, большинство положений которой, по-видимому,
стали откровением для многих женщин — как, например, утверждение, будто женщина
способна неосознанно выбрать (в мире Мейлера здесь
нет никакого противоречия) — беременеть ей или нет во время полового акта.
Чтобы
познакомить общественность с “Узником пола”, Мейлер
согласился выступить в мэрии в роли ведущего на заседании дискуссионной группы,
куда входили: феминистка из Австралии Жермен Грир, рекламировавшая свою книгу “Женщина-евнух”;
обозреватель из “Виллидж войс”
и активистка лесбийского движения Джилл Джонстон; президент нью-йоркского отделения Национальной
организации женщин Жаклин Себальос и Диана Триллинг. Мероприятие быстро превратилось в балаган.
Выступления постоянно прерывались выкриками; поэт-битник Грегори Корсо демонстративно покинул зал; Джонстон
вынуждена была скомкать конец своего выступления — на сцену вылезли две женщины
и принялись ее лапать. Бетти Фридан,
Сьюзен Сонтаг, Элизабет Хардвик и Синтия
Озик задавали Мейлеру,
сидевшему в президиуме в своей обычной для тех лет униформе — деловом костюме и
при галстуке, — вопросы с места. Грир полностью
перетянула одеяло на себя, затмив Мейлера, хотя и дав
феминисткам понять, что этот сексист все же
заслуживает перевоспитания.
Мейлеру в тот вечер удалось сохранить
лицо, но окончательно он уже никогда не оправился. Да и до конца разобраться в
женском движении он так и не сумел. “Вопрос освобождения женщин — самый сложный
из всех, стоящих пред нами, — сказал он тогда в мэрии, — и нам придется
докопаться до самых основ существования и вечности, прежде чем мы с ним
разберемся”. Если вы не принадлежите к числу тех, кто считает, что Битлз свойственна эсхатологическая устремленность, то с вашей
точки зрения это абсолютно неверно. Когда в пример приводят “сестер” Шекспира[9]
(или Моцарта), недопонимание возникает очень часто. Целью женского движения
вовсе не было создание общества, в котором очень одаренные женщины могут быть
авторами выдающихся произведений. Феминистки боролись за строй, где у обычной
женщины те же возможности, что и у обычного мужчины. За то, чтобы сделать
общество более нормальным, а не перевернуть его вверх дном. И вечность здесь
совершенно ни при чем.
Нападение
с ножом на жену никак не помешало карьере Мейлера,
чего нельзя сказать о женском движении. В пятидесятые и шестидесятые годы Мейлер зависел от поддержки сообщества интеллектуалов
(сосредоточенных в Нью-Йорке), пользовавшегося авторитетом как в Колумбийском и
Ратгерском университетах, так и в журналах “Диссент”, “Комментари”, “Партизан
ревью” и “Нью-Йорк ревью оф
букс”. Мейлер прекрасно понимал важность этой
поддержки. В 1960 году, выйдя из тюремной больницы Белльвю,
он первым делом направился к Подгорецам и Триллингам.
Но,
начиная с 1970-х, в этом сообществе, как и во всем научном и журналистском
мире, начался раскол. И феминизм сыграл здесь свою роль.
Интеллектуалок-феминисток более (хотя и ненамного) радушно принимали
университеты, чем редакции журналов типа “Партизан ревью”.
Модернистские каноны середины века оказались никому не нужны и даже приобрели
сомнительную репутацию, культ джаза умер. Университетские программы изменились.
Мейлер все еще в них входил, но представлял лишь
незначительный интерес — разве что как литератор, работающий на любопытной и
спорной границе между вымыслом и фактом. Для интеллектуального сообщества он
стал символом всего уходящего в прошлое.
Однако
к тому времени Мейлер уже обрел поддержку и
питательную среду в другом сообществе — том самом, на обличении которого сделал
себе имя в пятидесятых, то есть в издательской индустрии. Судебные процессы по
обвинению в “растлении нравов” конца пятидесятых — начала шестидесятых годов
способствовали превращению издательств из “пристойных” частных (за малым
исключением) фирм в обычные открытые акционерные компании во главе с
бизнесменами. В 1959 году издательство “Рэндом Хаус” разместило свои акции на
рынке, а полученный капитал использовало для покупки двух других издательств —
“Кнопф” и “Пантеон”. В 1965-м всю компанию приобрел
концерн RCA — владелец сети NBC[10].
Издательское дело приобщилось к крупному бизнесу.
Деликатничать
больше никто не собирался — на этом много не заработаешь. Читатели уже не
считали откровенное описание сексуальных сцен непонятным авангардизмом или
непристойностью. А поскольку практически любая обсценность
теперь на законных основаниях провозглашалась литературным достоинством,
идеальным продуктом для коммерческих издательств стали
книги высоколобых авторов, напичканные недвусмысленно сексуальными сценами. К
середине 1960-х такое сочетание стало рецептом бестселлера. Это было время “Козлоюноши Джайлза” Джона Барта,
полного издания “Человека с огоньком” Дж. П. Данливи,
“Случая Портного” Филипа Рота, “Майры Брекинридж” Гора Видала и “Супружеских пар” Джона Апдайка.
Мейлер был любимцем издателей периода
пост-”Леди Чаттерлей”. Ни
один серьезный писатель не имел столь громкого имени, а это значило, что мнение
рецензентов не играло никакой роли. Книги Мейлера
покупали просто потому, что их автором был Норман Мейлер. Дозволенность непристойного пробудила в нем
стилиста, помогла сформировать его зрелый, постнатуралистический
слог. От бесстрастности “Нагих и мертвых” (С
наступлением утра должны быть спущены десантно-высадочные средства, а на
побережье острова Анопопеи хлынет первая волна войск[11])
почти не осталось следа, стиль становился все более изощренным — вплоть до квазисюрреалистического рэпа в “Зачем мы во Вьетнаме?”:
Мать Ди-джея, Дес-Роу
Джетроу — самая миленькая блондинка из всех, которых
ты видел (вылитая Кэтрин Энн Портер и Клэр Бут Люс в
молодости, ух!), надушенная офигенная киска, ей сорок
пять, выглядит на тридцать пять, с гонором, юморная, губки бантиком, говорок —
техасский, порочность — лондонская, др-р-рожь бер-р-рет, катается по всему
миру, Дом Тоски в Бомбее и Дом Свободы в Брингзетпуре,
твою мать, ее драли лучшие елдаки Парижа и
Лондона, самые крутые торчилы Рима и Италии, пока ее
муж — важная шишка Расти Джетроу
— не отстает от нее, куролеся по всему миру, включая Даллас — с большой буквы
Д, штат Техас.
Если
бы кто-то опубликовал такое в 1950 году — точно попал бы под суд.
В
1971-м — в тот год, когда проходили уже упомянутые дебаты в мэрии, — Мейлер подписал контракт на миллион долларов (рекордную, по
оценкам прессы, сумму) на создание трилогии, которая должна была, по словам его
агента, “охватить всю историю рода человеческого от древних времен до мира
будущего”. В результате этой сделки через двенадцать лет были написаны “Вечера
в древности”. Роман подтвердил сложившиеся в издательском деле стереотипы:
Бенджамин Де-Мотт в “Таймс бук ревью”
назвал его “кошмаром”, при этом книга в течение семнадцати недель входила в
список лидеров продаж и окупила выданный автору аванс.
Эта
миллионная сделка стала первой в череде огромных авансов на проекты с
несомненным коммерческим потенциалом. Среди них были и тексты для трех
иллюстрированных изданий: двух — о Мэрилин Монро и одного — о граффити, а также
“Песнь палача” — книжная часть мультимедийного проекта. Мейлер
прекрасно оценивал финансовые перспективы, но совершенно не умел экономить, поэтому в конце концов с ним стали расплачиваться по частям
— ежемесячно по тридцать тысяч долларов.
В
биографии Мейлера, пусть и достаточно критичной,
Леннон старался представить своего героя в наилучшем свете и потому позволяет
себе некоторую избирательность. Например, он ни словом не упоминает историю
отношений Мейлера с писателем Питером Мансо. Они были близкими друзьями, и даже какое-то время
жили в одном доме в Провинстауне. В 1985 году Мансо опубликовал книгу “Мейлер:
его жизнь и время” — грандиозную биографию Мейлера в
форме рассказов о нем разных людей, которая тому не понравилась, и между
бывшими друзьями началась вражда, с неослабевающим ожесточением тянувшаяся до
самой смерти Мейлера.
В
то же время Леннон подробно рассказывает, как Мейлер
вообразил, будто рецензент из “Нью-Йорк
таймс” Мичико Какутани пытается препятствовать
продажам его сочинений, печатая отрицательные отзывы задолго до выхода книг. Мейлер считал Какутани феминисткой, пытающейся ему
насолить; Леннон полагает уместным привести эпитеты, которыми награждал ее Мейлер: “халтурщица” и “задница”.
Мейлер, по-видимому, верил, что
феминистки его прикончили, что из-за них он стал парией в определенных
интеллектуальных кругах, что они подорвали его репутацию как публичной фигуры.
Похоже, что Леннон (вероятно, вследствие долгого и близкого знакомства со своим
героем) разделяет это мнение. И потому, рассказывая о сложных отношениях Мейлера с женщинами, иногда использует слишком обтекаемые
формулировки.
Например,
Глория Стайнем, до того как стала основателем и
главным редактором журнала “Ms.”, участвовала в
избирательной кампании Мейлера на пост мэра в 1969
году. Леннон пишет, что Мейлер “волочился за ней, и
одну ночь они провели вместе”. Фактически все правильно, но, как рассказывала
двум своим биографам сама Стайнем, свидание
окончилось пшиком — у Мейлера
не возникло эрекции. Она объясняла это тем, что он слишком много выпил, а ей
это было слишком мало интересно. А еще Стайнем рассказывала, как Мейлер
доказывал ей, что легальные аборты лучше, чем контроль рождаемости — “так
женщины, по крайней мере, знают, что они — убийцы”. Леннон и об этом
умалчивает.
Мейлер и Жермен
Грир — оба были людьми без комплексов и не прочь пофлиртовать:
об их отношениях ходило множество слухов. Диана Триллинг
считала, что Грир привлекала, но и слегка пугала Мейлера. А вот что рассказывает Леннон: однажды (уже после
памятного заседания в мэрии) Грир встретила Мейлера где-то на приеме, а затем, когда он на такси
отвозил ее в гостиницу, уговаривала подняться к ней в номер. Мейлер, как пишет Леннон, ответил отказом, остановил такси
и вышел. Грир вспоминает этот случай в своем эссе,
написанном спустя несколько месяцев, — по ее утверждению, она сказала Мейлеру, что ее ждет друг. Леннон эту версию не приводит.
Что
касается удара ножом: Адель в своих мемуарах “После вечеринки” пишет, что ей,
раненой, пыталась помочь какая-то женщина, которую Мейлер
отшвырнул пинком со словами: “Отстань от нее. Пусть
эта сука умрет”. Адель вспоминает, что некоторые друзья Мейлера
в письменной форме просили ее не давать разрешения на применение к мужу шоковой
терапии, поскольку это может повредить его творческому гению. Мать Мейлера приходила навестить Адель, но не чтобы посочувствовать,
а чтобы заставить сказать полиции, что та поранилась, упав на разбитую бутылку.
Адель говорит также, что Мейлер велел ей солгать
большому жюри присяжных: заявить, что она не помнит, кто нанес удар; прощения
он попросил только в 1988 году, на свадьбе их дочери. “Прости, что испортил
тебе жизнь”, — сказал он. “Свою ты тоже испортил”, — ответила Адель. В книге
Леннона ничего этого нет.
“Мейлер путал реальную жизнь с придуманной”, — написал в
журнале “Диссент” социолог Нед
Польски после публикации “Белого негра”. Мейлер испытывал судьбу. Иногда он был до смешного неправ, иногда — безоговорочно прав, но никогда —
неинтересен. Однако в конце концов его оттеснили на
обочину. Он, как и все мы, нуждался в одобрении. В 1950-х, свысока осуждая
филистерство, царящее в издательском деле, он просил своего друга, актера Мики Нокса, походить по книжным магазинам, изображая из себя
покупателя, и поспрашивать у людей их мнение об “Оленьем заповеднике”. Ему было
необходимо знать, почему книга не пользуется популярностью.
Общая
идея Леннона представляется верной: “На протяжении всей долгой активной жизни Мейлера его желание славы и отвращение к ней не ослабевали
ни на миг”. Мейлер добивался славы, но не знал, что с
ней делать. Отсутствие внимания — так же как и присутствие — порождало в нем
тревогу. Мужчина, имеющий множество любовниц, но при этом нуждающийся, чтобы
дома его ждала жена, — эмоционально зависим. И все же, несмотря на уязвимость,
несмотря на проваленные проекты и нелепые, а иногда и возмутительные теории,
несмотря на злоключения в личной жизни, на просчеты, которые поставили бы точку
в карьере большинства писателей, Мейлер сумел
написать несколько замечательных и оригинальных книг.
[1] Придуманная в 1981 г. американцем Джоном Уилсоном антинаграда, отмечающая худшие актерские работы, сценарий, режиссуру, кинопесню и фильм года. Рассматривается как дополнение к премии “Оскар”. (Здесь и далее — прим. перев.)
[2] Мужчина маленького роста, незаметный; здесь: сопляк (идиш).
[3] “Women Accepted for Volunteer Emergency Service” — подразделение ВМФ США, состоявшее исключительно из женщин.
[4] Судебный процесс (1966) над издателем “Голого завтрака” У. С. Берроуза, наряду с громкими делами по поводу “Любовника леди Чаттерлей” Д. Г. Лоуренса, “Тропика рака” Г. Миллера и “Вопля” А. Гинзберга, положил конец литературной цензуре в США (Н. Мейлер на процессах выступал в качестве эксперта).
[5] Ирвинг Хоу (1920-1993) — критик, активный деятель левой группировки “Демократические социалисты Америки”.
[6] Здесь и далее перевод А. М. Зверева.
[7] Район в юго-западной части Бруклина; в 1950-е гг. основной частью его населения стали итальянцы.
[8] Норрис Черч — жена Нормана Мейлера, бывшая фотомодель, писательница, актриса.
[9] Вирджиния Вулф в эссе «Своя комната» рассказывает о некой «вестре Шекспира», равной ему талантом, но не имеющей одинаковых с ним возможностей, и, предугадывая идеи современного западного феминизма, объявляет, что эта «воображаемая сестра Шекспира живет в вас и во мне».
[10] RCA (Radio Corporation of America) – американская компания, существовавшая с 1919 по 1986 гг. В 1926 г. в рамках RCA была создана первая в мире коммерческая сеть радиовещания NBC (National Broadcasting Company). В 1986 г. RCA была приобретена компанией General Electric.
[11] Перевод И. Разумного, В. Михайлова и В. Гладышевой под редакцией А. Шевченко.