Главы из книги. Перевод Ирины Щербаковой
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 4, 2015
Точка спасения – Марсель
“Жить
все равно хочется, даже
когда
ситуация в мире дерьмовая…”
Вступление
Франции в войну драматическим образом меняет положение немецких эмигрантов[1]. Если до этого они были здесь всего лишь
непрошеными гостями, то теперь воспринимаются как “étrangers
indésirables”[2]. Всех немцев называют “boches”[3], вне зависимости от того, преследовались
они нацистами или нет. Прежде всего, под угрозой оказываются политические
активисты и коммунисты: после пакта между Гитлером и Сталиным они превратились
в шпионов и агентов Гитлера, в “пятую колонну”.
7
сентября 1939 года в парижских газетах выходит объявление, согласно которому
все эмигранты мужского пола в возрасте от семнадцати до пятидесяти лет должны
немедленно прибыть на сборные пункты. Один из таких пунктов располагается на
стадионе “Ролан Гаррос”. Другой —
на олимпийском стадионе “Ив дю Мануар”,
в Коломбе, на окраине Парижа. Среди тех, кто
туда должен явиться, — Генрих Блюхер[4]. Здесь, на газоне стадиона, он встречает
многих друзей, в том числе “несчастного Бенжи”.
Так
Вальтера Беньямина[5] зовут его друзья. А “несчастным” его
называет Блюхер, потому что на Бенжи буквально
обрушиваются все мыслимые и немыслимые удары судьбы. Позднее Ханна опишет Беньямина, как очень приятного и симпатичного homme de lettres[6], которого преследуют несчастья, а еще —
как “маленького горбуна” из детской книжки[7], ему то подставят ногу, то выбьют кувшин
из рук. Из-за своей неприспособленности к жизни и неловкости Беньямин буквально притягивает к себе всевозможные
неприятности. Зимой 1939-1940-го, опасаясь бомбежек, он бежит из Парижа. На
Париж ни одна бомба не падает, зато местечко Mо, в котором как будто нарочно оказывается Беньямин, из-за близости к одному из военных полигонов
подвергается серьезной опасности.
На
олимпийском стадионе в Коломбе Блюхеру приходится
заботиться о Бенжи, который не может приспособиться к
тамошним условиям. Нужно защититься от дождя, высушить одежду, добраться ночью
до уборной, перелезая через трибуны, и при этом не переломать себе ноги. Перед
стадионом выстраиваются длинные очереди из жен с передачами для мужей. Никто не
может сказать, как долго эти люди будут здесь находиться. “Невозможно понять,
чего они от нас хотят”, — пишет Генрих Ханне.
В
середине сентября интернированных отправляют в разные
лагеря. Генрих попадает в лагерь Вилльмалар, недалеко
от города Блуа, к юго-западу от Парижа. В письмах он
пытается успокоить Ханну: “Мы здесь живем, как солдаты на маневрах, довольно
бедно, но всего хватает”. Действительно, французские лагеря для интернированных ни в какое сравнение не идут с
концентрационными лагерями нацистской Германии. Генрих может получать посылки с
продуктами и одеждой, ему разрешены свидания, к нему приезжает Ханна вместе с
Анной Мендельсон[8] (после того, как Анна вышла замуж за
французского философа Эрика Вейля[9], ее зовут Анна Вейль). Но Генрих в свои
сорок лет отнюдь не “Перси Горячая шпора”[10],
ему нелегко спать на соломе, холод и дождь сильно вредят его здоровью. Его
мучают почечные колики, он неделями не встает с койки. Ханна использует все
свои связи, чтобы вызволить Генриха из лагеря, и в конце года он все-таки
возвращается в Париж.
С
ними в Париже теперь живет и мать Ханны. Она уехала из Кенигсберга, оставив там
своего мужа[11]. К счастью, в отличие от многих друзей
и родственников, которые станут жертвами расового безумия нацистов, он умрет
естественной смертью от сердечного приступа в кенигсбергском доме престарелых.
Сомнения
Ханны по поводу того, возможна ли совместная жизнь с Генрихом, теперь уже
окончательно развеяны. 16 января 1940 года Генрих и Ханна вступают в брак. Но
им недолго быть вместе. В их жизнь снова вмешивается большая политика.
В
мае немецкие войска оккупируют Бельгию, Франция откликается на эти события
новой волной интернирования иностранцев. На сей раз речь идет не только о
мужчинах: незамужние или состоящие в браке, но бездетные женщины теперь обязаны
явиться на “Vélodrome d’Hiver”[12] или, как его сокращенно называют, “Вель д’Ив”. Марту Бирвальд, мать Ханны, это не коснется, зато коснется саму Ханну. Согласно распоряжению властей, каждая
женщина должна иметь с собой запас продуктов на два дня, посуду (ложку, вилку,
кружку и т. д.) и одеяло. Вся поклажа не должна превышать 30 кг. Ханна
прощается с Генрихом и на метро отправляется в “Вель д’Ив”. Генрих должен явиться на сборный пункт для мужчин.
Велодром
— это огромная арена под стеклянным куполом. Большинство женщин, которых сюда
поместили, — еврейские эмигрантки, не имеющие никакого отношения к политике.
Кроме них там находятся и вышедшие замуж за немцев француженки, и ни в чем не
повинные самые обычные немки, давным-давно живущие во Франции, и приехавшие в
Париж со своими хозяевами служанки, и просто гражданки Германии, которые в
момент объявления войны оказались во Франции.
В
царящей там неразберихе Ханна встречает знакомых, они стараются держаться
вместе. Всем раздают соломенные тюфяки, спать приходится на твердом бетонном
полу, едва прикрытом соломой. Эти дни во дворце спорта полны тягот и неудобств.
В огромном спортзале жарко, в воздухе носится пыль от соломы, санитарные
условия хуже некуда. Ходят слухи, что немцы уже заняли Северную Францию. Днем и
ночью раздается вой сирены, предупреждая о воздушной тревоге. До сих пор тревоги
были ложными, но все постоянно ждут налета немецкой авиации. Женщинам, запертым
в “Вель д’Ив”, укрыться негде. Им
страшно: в здании нет бомбоубежища, и бомбы могут упасть прямо на стеклянный
купол. Подруга Ханны Арендт Кете Хирш
позднее вспоминала: “Целую неделю мы уже находились в ▒Вель д’Ив’. А немцы продвигались все быстрее. По ночам была
слышна глухая канонада французских зениток. В какой-то момент к нам подошла
Ханна и спросила, нельзя ли ей, если на крышу упадет бомба, перелезть вместе со
своими подругами через барьер, на наши места. Ну, разумеется, можно, — ответила
я”.
Недели
через две женщинам объявили, что их переводят в другое место. На грузовиках их
везут вдоль берега Сены мимо Лувра на вокзал и сажают в поезд. Несколько дней
поезд идет на юг и в конце концов доставляет
интернированных к месту назначения. Это лагерь Гюрс,
названный так по небольшому местечку у подножия Пиренеев, всего в тридцати
километрах от испанской границы.
Лагерь
Гюрс — самый крупный из французских лагерей для
интернированных лиц, всего же таких лагерей около сотни. Гюрс
был создан в 1939-м для бойцов Интернациональных бригад, бежавших во Францию
после окончания гражданской войны в Испании. С 1940 года лагерь стал фактически
женским, число заключенных достигало в нем двадцати тысяч. В лагере было 382
барака, в каждом размещалось от 50 до 60 человек. Каждой арестантке отводилось
пространство шириной около 75 сантиметров.
Гюрс
не был исправительным лагерем, как, например, находившийся неподалеку печально
известный лагерь Ле-Верне. Тем не менее
из-за ужасных санитарных условий, отсутствия медицинской помощи и чрезвычайно
скудного рациона жизнь арестанток в Гюрсе была крайне
тяжелой. Их одолевали крысы и вши. Во время дождя вода проникала сквозь
прохудившуюся толевую крышу, и глиняный пол в бараках превращался в настоящее
месиво, доходившее до самых щиколоток. Умывальников было очень мало, уборные —
их здесь называли “крепостями” — представляли собой небольшие сооружения на
сваях, с дырками над большими выгребными ямами. Обед состоял из супа с “pois chiches”, турецким горохом,
и куска хлеба. “Как я ненавидела этот турецкий горох! — писала Лиза Фиттко в своих воспоминаниях о Гюрсе.
— Каждый день мне приходилось давиться этой дрянью”.
Но
не только отвратительные бытовые условия приводили женщин в отчаяние.
“Невыносимым в лагере для меня были не набитые соломой матрацы, — вспоминала
впоследствии Сузи Айзенберг-Бах, — не скудное
питание, не грязь под ногами в дождливые дни, не тягостное существование бок о
бок с шестьюдесятью женщинами и даже не колючая проволока, которая была видна
отовсюду, а чувство полной безвыходности”. Многие из пленниц Гюрса бежали во Францию, чтобы не попасть в нацистские
концлагеря, а теперь были интернированы страной, от которой ждали спасения.
Но
Ханна не из тех, кто легко отчаивается. Даже в плохие времена она полна
жизнелюбия. Правда, ситуация в мире настолько скверная, настолько “дерьмовая”,
как говорит сама Ханна, что мрачные мысли возникают и у нее. Двенадцать лет
спустя в разговоре с Куртом Блюменфельдом[13] она признается, что в Гюрсе подумывала о самоубийстве, но
в конце концов сочла это “смешным”. Для Ханны, которая настаивает на том, что
личное должно быть отделено от политики, самоубийство в лагере — это проявление
бессилия и даже в чем-то поступок комический. Эту же мысль она ясно высказывает
в одной из своих позднейших статей, где описывает эпизод из своей жизни в Гюрсе: “В лагере Гюрс… я только
один-единственный раз слышала о самоубийстве, когда кто-то из женщин призывал
всех вместе свести счеты с жизнью в знак протеста, чтобы поставить французов в
неловкое положение. Но когда мы поняли, что нас запихнули сюда как раз “pour crever” (“чтобы мы сдохли”), общее настроение внезапно переменилось и возникло
страстное желание жить. В итоге мы пришли к выводу, что тот, кто все еще
считает этот общий кошмар своим личным невезеньем и потому собирается в
индивидуальном порядке покончить с жизнью, ведет себя неправильно, асоциально и
никак не заинтересован в общем ходе событий”.
Многие
из переживших Гюрс потом
рассказали, что женщины в лагере были охвачены упорным желанием выстоять,
несмотря ни на что. Время от времени они ярко красились, надевали свои лучшие
платья и отправлялись на прогулку по территории лагеря, словно по бульвару.
Несмотря
на отделявшую узниц от мира колючую проволоку и запрет на получение почты, в
лагерь все же проносили газеты, и заключенные узнавали новости. Так им стало
известно, что в середине июня немцы заняли Париж и теперь продвигаются на юг.
Эти новости вызывают панику. Узницы чувствуют, что оказались в ловушке. А что,
если лагерь перейдет в руки немцев? Неужели придется просто сидеть и ждать,
пока за ними придет гестапо?
Но
и лагерное начальство не знает, как себя вести. Правительство ушло в отставку.
Теперь во главе Франции восьмидесятилетний маршал Филипп Петен.
Он объявляет о перемирии с Германией. В результате страна оказывается
поделенной на две части. Север и атлантический берег оккупированы
Германией, юг по-прежнему свободен. На не оккупированной территории, в городе
Виши, Петен создает новое правительство, так
называемое правительство Виши. Оно ведет коллаборационистскую политику,
сотрудничает с Гитлером. Извечный враг вдруг становится другом.
Этот
политический поворот на короткое время приводит в замешательство комендантов лагерей
для интернированных лиц. Многие просто выпускают заключенных, предоставляя их
собственной судьбе. И в Гюрсе постепенно ослабевает
лагерная дисциплина. Никто не патрулирует лагерь ночью после комендантского
часа, лагерные ворота плохо охраняются.
Воспользовавшись
этой неразберихой, группа женщин вырабатывает дерзкий план. Им удается выкрасть
чистые бланки документов на освобождение и подделать подпись коменданта. С
этими бумажками почти две сотни узниц без особых трудностей покидают лагерь. В
их числе и Ханна Арендт. Лиза Фиттко
в своих воспоминаниях пишет, что среди прочих с ними была и фрау Блюхер.
Женщины,
бежавшие из Гюрса, использовали свой шанс очень
вовремя. Уже спустя несколько дней порядок в лагере был
восстановлен и выбраться из него стало невозможно. Правительство приняло
антисемитские законы и тесно сотрудничало с немецкими властями. В соответствии
с параграфом 19 договора о перемирии правительство Виши взяло на себя
обязательство выдать Германии всех беглецов. С 1942 года многих узников Гюрса депортировали “на работу” в Аушвиц.
Тем
временем на юге Франции царит хаос. Все дороги, все живописные деревеньки в
департаменте Нижние Пиренеи возле границы с Испанией наводнены беженцами с
севера. Многие переходят из деревни в деревню, гонимые страхом угодить в руки
немцев. Большинство старается добраться до Марселя, единственного французского
океанского порта, который немцы не контролируют. Марсель — последняя лазейка, с
помощью которой еще можно вырваться из этой ловушки.
Среди
измученных беглецов, скитающихся по дорогам южной Франции, — писательница Анна Зегерс с двумя детьми, журналист Артур Кестлер.
В гражданской войне в Испании он сражался против Франко и пережил настоящую
одиссею, пройдя через испанские и французские тюрьмы и лагеря. Кестлер записался в Иностранный легион, полагая, что это
единственная возможность не попасть в лапы немцев, а теперь и он ищет способ
выбраться из Франции. В своих дневниках Артур Кестлер
описал женщин из Гюрса, которых встретил в Наварене: “Местные жители называют их гюрсианками.
Крестьяне в Наварене, Сусе,
Жеронсе и других близлежащих деревнях дают им жилье и
еду, и за это те работают у них на полях. Женщины эти исхудавшие и измученные,
но чисты и аккуратны. На головах у них тюрбаны из пестрых платков”.
Ханна
сразу отделяется от остальных женщин. Лиза Фиттко
встречает ее однажды на проселочной дороге, по которой та бредет в полном
одиночестве. Она предлагает Ханне вместе с ней и другими женщинами из Гюрса податься в Лурд. Но Ханна
отказывается, полагая, что, если идти в одиночку, у нее больше шансов. Пешком
она отправляется в Монтобан — проделывает путь в
двести километров. В этот город стекаются многие беженцы, и Ханна надеется
узнать хоть что-нибудь о Генрихе Блюхере.
Ее
расчет оказывается верен, и ей сопутствует везенье — в Монтобане
Ханна находит старых друзей: Лотту Кленборт, Кон-Бендитов, Анну Вейль, а однажды в толпе беженцев, которые
со своими пожитками, кто на колесах, а кто пешком, передвигались по улицам
города, она встречает и Генриха. Лагерь, в котором он находился, был распущен
при приближении немецких войск, и вместе с остальными беженцами Блюхер
отправился на юг.
Теперь
Генрих и Ханна приходят в себя в Монтобане и ждут
мать Ханны, которая лишь в октябре доберется к ним из
Парижа. Но затем их положение резко ухудшается. Правительство Виши издает
распоряжение, согласно которому все евреи должны явиться в местные органы для
регистрации. В этом случае они снова могут быть интернированы. Многие из тех,
кто бежал из Гюрса, опять попадают в лагерь.
(Далее
см. бумажную версию.)
[1] С началом войны во Франции ужесточились законы по отношению к иностранцам. Если граждане другой
страны не могли вернуться на родину, как, например, беженцы из нацистской
Германии, власти получали право их интернировать. Это привело к возникновению
разветвленной системы лагерей различного типа. (Здесь и далее — прим. перев.)
[2] Нежелательные иностранцы (франц.).
[3] Немец, фриц (франц.).
[4] Генрих Блюхер (1899-1970) — немецкий коммунист,
второй муж Ханны Арендт. Эмигрировал во Францию, а
затем — в США.
[5] Вальтер Беньямин
(1892-1940) — немецкий философ. Ханна Арендт
впоследствии написала о нем очерк.
[6] Литератора (франц.).
[7] Маленький горбун — сказочная фигура из сборника
немецкой народной поэзии “Волшебный рог мальчика”. С ним часто сравнивал себя
сам Вальтер Беньямин, который в детстве прочитал и
навсегда запомнил стишок: “Когда я в погреб ввечеру, / Когда на кухню прихожу,
/ Спускаюсь к бочкам винным, / Горшок снимаю с полки, / Меня ждет маленький
горбун… / Чтоб завладеть кувшином. / И мой горшок — в осколки”. Перевод Б.
Дубина.
[8] Анна Мендельсон (Вейль) — подруга юности Ханны Арендт.
[9] Эрик Вейль (1904-1977) — французский философ еврейско-немецкого
происхождения, выходец из Германии.
[10] Имеется в виду персонаж из пьесы Шекспира “Генрих
IV”. Перевод Е. Бируковой.
[11] Речь об отчиме Ханны Мартине Бирвальде.
[12] “Зимний велодром”.
[13] Курт Блюменфельд
(1884-1963) — сионистский лидер, друг Ханны Арендт.