Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 3, 2015
Юргиса Балтрушайтиса, поэта и
переводчика, почти два десятилетия прослужившего Литовской Республике в ранге
посла в Москве, нет надобности, несомненно, формально представлять читателю
русского журнала. Важнее и, к сожалению, проще напомнить, что давно необходимы
и самое серьезное издание его сочинений, и самая обстоятельная биография, и
внимательное исследование его наследия. Как ни огорчительно, для решения этих
настоятельных, безотлагательных задач документальная база на деле — не
разработана. До сих пор недоступен богатейший архив Юргиса Балтрушайтиса,
хранящийся под спудом у наследников. Но и то, что лежит в русских, литовских и
многих иностранных архивах, не напечатано, не введено в читательский и научный
оборот. В этом плане важнейшей инициативой видится предпринятое Институтом
литовской литературы и фольклора (Вильнюс) издание писем Балтрушайтиса.
Юргис Балтрушайтис дружил и
переписывался с выдающимися деятелями европейской культуры: Валерием Брюсовым,
К. С. Станиславским, Алисой Коонен, Гордоном Крэгом и многими другими. Особое
место в его эпистолярном наследии занимает переписка с итальянскими друзьями и
единомышленниками.
Выделяется
и размерами (почти двести писем Балтрушайтиса и соответствующее количество
недосягаемых — увы! — ответных писем), и
напряженностью чувств переписка с Джованни Папини,
виднейшей фигурой интеллектуальной и духовной жизни Италии первой половины XX
века. Папини — философ, эссеист, журналист, прозаик,
поэт — на всех поприщах оставил самый заметный след. Его духовная эволюция — от
бунта против позитивизма и буржуазной порядливой ограниченности к
художественному модернизму и нонконформистскому католицизму — близко отвечала
эволюции Балтрушайтиса. Важно не только согласие, однонаправленность
их личных путей. Параллельными или сходными путями шли их спутники в культуре —
московские символисты и флорентийские и римские соратники Джованни Папини.
Балтрушайтис
познакомился с Папини на пороге 1905 года.
Глубочайшее взаимопонимание открылось сразу. На первый год переписки приходится
половина известных нам писем Балтрушайтиса, доверительно бытовых и фанатично
проповеднических. До европейской катастрофы 1914-го переписка, при нечастых
встречах, сохраняет характер переписки братьев. Затем — редкие жесты памяти…
Из числа писем Балтрушайтиса к Папини, отобранных для вышеназванного литовского издания
(оно должно выйти в свет в 2015 году, письма будут напечатаны на языке
оригинала и в переводе на литовский), мы отобрали несколько характерных. Перевод
выполнен по фотокопиям с автографов Балтрушайтиса, хранящихся в архиве Джованни
Папини (Fondazione e Museo Primo Conti
(Fiesole, Firenze).
FC/AP VII. C. 172).
Работу
над изданием писем Юргиса Балтрушайтиса к Джованни Папини много лет назад начали трое друзей — Фаусто Мальковати, Юозас Тумялис и Николай Котрелев. Первоначальный замысел осуществлен не был, теперь
к проекту вернулся один Котрелев, но он обязан
сказать, что не будь того дружеского почина, невозможною была бы даже эта
скромная предварительная публикация.
1.
<11/24
июля 1905 г. Римини>
Ночь
24.VII. 19>05
Мой
дорогой! Как видишь, пишу много, хотя и не удается мне вполне распахнуться
перед Вами. Быть может, потому, что слишком подавлен
моею всегдашнею болью, ни происхождение, ни важность которой не известны. Это
как облако, медленной тенью застилающее глаза того, кто пытается видеть как только можно четче. Оттого этот обман мысли,
чувства и образов. Когда Вы приедете к нам, на печальный Север[1]
с его серыми равнинами, когда придется дни и дни жить под мелким дождем,
который, кажется, затягивает весь мир паутиной, Вы лучше поймете, почему столь
мимолетна наша улыбка, почему столь горька каждая наша слеза. Вы, вскормленные
сиянием безоблачного Юга, вечным празднеством всего и вся, возможно, не знаете,
сколь драгоценна искра, сколь обманной кажется она, сколь она представляется
неуместной. Она драгоценна, как немного хлеба в руках вечноголодного,
она лжива, как всякое утешение, она неуместна, как смех в торжественной тишине
полуночи… Вы лучше поймете и то, почему мы видим в темноте… Огонь для вас —
вещь слишком привычная, как морская вода, тогда как для нас он — Бог, тогда как
Искра — наша Троица… Потому я — поэт серого, пыли бесконечных
дорог, пепла, всякого полусвета, искры, слишком слабой, чтобы отбрасывать тень
под ноги того, кто идет, идет, идет… И потому во мне этот мой вечно
неутолимый голод, эта моя жестокая зависть, бесконечно гложущая исстрадавшееся
сердце мое.
Но
я не жалуюсь, поскольку знаю, что вся моя беда, вся моя боль — это все
малозначительность существа моего и жизни моей.
Простите
мне эти рваные слова, эти розоватые искры, простите, Вы, сын божественного
солнца, царь Огня, один из отроков в раскаленной печи[2].
Потому что Вы — воистину веселый огонь, который должен ввергнуть весь мир в
пламя пожара. Ave[3],
великий поджигатель, маэстро кровавых размышлений под ночным небом!
Ваш и Ваш Балтрушайтис.
2.
<20
августа / 2 сентября 1905 г. Римини>
2 сент. ября> 1905
Дорогой
Папини! Спасибо за соболезнование, поскольку и
сегодня я все еще жалкая добыча разрушающей меня муки. Остается только жить,
замкнувшись в молчании и ночной печали одиноких, одному — одному с последним
презрением к людям. Папини, ничего нового мы не узнаем
об этом мире! Ничего. Мы присутствовали на веселом зрелище! Прекрасно!
Распрекрасно! У нас перед глазами побывал весь род человеческий! По-английски
эта штука называется mankind[4].
Мы видели, слышали, даже нюхали. Значит, мы — мудры. Поздравляю. Кончен бал[5],
нужно накрепко закрыть все окна, выходящие на человеческую пустыню, сгноенную
Царями с их Витте without wit[6],
чтоб заключить самый интимный союз с ее тюремною лампадой. Аминь. Не думал я,
что Человек подл и глуп до такой степени. Во всей истории Куропаткин-Витте
присутствует даже тончайшая внутренняя ирония[7].
Меня все это веселит. И потом этот Петербург, получающий мир вопреки своим
желаниям. И потом этот Витте, предлагающий Комуре 1/2
Сахалина, при том что Комура
— я в высшей степени уверен — из Токио имел инструкцию отказаться от Сахалина.
До чего ж хорош подарок! И Комура не смог скрыть
радостного изумления, торопливо соглашаясь, чтобы Витте не взял назад свой
царский подарок[8].
Хорош народец! Нет, нет! Все великолепно. Меня все это веселит! Другого случая
так весело посмеяться не представится. Но хватит пока. Вернемся к этому вопросу
в другой раз. Потому что, дорогой Папини, я хотел бы
подвигнуть Вас на какую-либо статью, ради того чтобы немного яснее представить
наше дело. Через несколько месяцев я напечатаю небольшое сочинение: Открытое
письмо русского к Mankind. Знаю, предприятие смешное
и бесполезное. Но каждый должен выполнить свой долг. По крайней мере, поднимем
шум![9]
Я
очень доволен твоею радостью, всей твоей венецианской жизнью. Знаю, эти дни вызовут
глубочайшие освобождающие последствия в твоем духе. Необходимо, чтобы кто-то
праздновал победу! Что до меня, то я ухожу. В общем: Gloria
in excelsis Deo! [10]
Дорогой
Папини, когда трижды созреет колос в поле, все, быть
может, переменится к лучшему, но сегодня пусть свершится Судьба. Ite, missa est![11]
Сердечно
жму твою правую.
Твой печальнейший
Юргис.
3.
<27 сентября / 10 октября 1906
г. Москва>
10.X. <19>06
Восхитительный
мой Сокол[12]:
твое такое красивое письмо глубоко трогает меня. Сегодня не могу писать тебе
много, но буду писать — буду писать. Много и часто! Потому что едва ли не один
ты мне остаешься в мире. Уезжая за границу, я оставил тут нескольких друзей. И
не нахожу их. Как видишь, мое положение среди людей почти идеально. А поскольку
в Москве нет Кафе вроде флорентинских, можешь представить себе меня недвижным
отшельником в уединенной комнате с деревом за окном, уже обнаженным осенью. И
так ни глаз, ни ухо не тратят краткого человеческого времени, чтобы видеть и
чувствовать только вещи полезные и вечные. Снова и снова благословляю твою
работу пробуждающего. Твою работу и работу святого Ваилати[13].
Ты должен делать ее и делать. Даже если дни твои будут идти один за другим, как
бесконечная череда твоих тосканских кипарисов, даже если вся жизнь, вся твоя
душа будет, как святой кипарис, поглощена своею печалью. Буди, Сокол. Потому
что, не желая либо не умея спать, — что ж еще делать.
Твой и твоейший
Юргис.
(Деловое
письмо следует.)
4.
<22 июля / 4 августа 1907 г.
Эдинбург (Рига) >
22.VII. <19>07 Рига-Эдинбург
II, дача Алексеева
Дорогой
Джованни! Спасибо за твое письмо. Пусть молча, пусть вдалеке, всегда и всегда я
думал о твоей пророческой душе всею живою мыслью отшельника. Я знал твой путь к
совершенному человеческому одиночеству, я чувствовал его, видел его, хотел его.
Хотел. Чтобы осуществилась моя высочайшая вера в человека, чтобы был у меня
старший брат. Ты тот, кого я долгое время тщетно искал, скитаясь по миру. Ты
становишься все более одиноким. И всегда будешь таким. Я рад. Nunc dimittis…[14]
Не лишено жалости слово мое. Потому что одиночество — единственное и последнее
прибежище сильных. Потому что пустыня — земля
обетованная живых. Иначе — нет воскресения. Ты это знаешь. Поэзия влечет тебя
все сильнее, я этому рад[15].
Поэзия в нашем высочайшем и благороднейшем смысле слова. Для меня — ты всегда
был поэтом. Всякое твое преображение — всегда ввысь. И это твое достоинство
изменения всегда было главным, за что тебя должно любить, как я любил тебя и
люблю. Я знаю, твой путь всегда будет благородным зрелищем, я в этом уверен, я
этим счастлив.
Напишу
тебе вскорости. Мой
итальянский сегодня подводит меня, не могу говорить так, как хочется.
Поводыря
до сих пор не получил. Пусть мне вышлют[16].
Напиши
мне еще. Обнимаю, твой
Юргис.
5.
<5/18
ноября 1910 г. Вевей>
18.XI.1910
Дорогой
Джованний! я прекрасным образом возвратился[17].
Мы в снегу. Бедный Толстой уже умер[18].
Я очень горюю. Великое Солнце закатилось. Титаническое усилие. Он не смог
вырвать у Мoȷρα[19]
ту тайну, которой нам не хватает. Напишу тебе в самом скором времени.
Твой
Юргис.
6.
14/27
ноября 1910 г. >
27.XI.1910
Дорогой
брат! ты доставишь мне большое удовольствие, если сходишь еще раз к Гордону Крэгу и познакомишься с ним более серьезно[20].
Твой Преццолини[21]
— как сам лично ты видел и слышал — здорово ошибся, осудив
его с досадной торопливостью и обращаясь с ним, будто с каким-то гнусным
негодяем. Повторяю — ты доставишь мне личное удовольствие, если будешь с Крэгом мягче и постараешься создать ему кое-какую
известность, которую он по полному праву заслужил после очень долгих мечтаний и
жестокой борьбы. Это человек, достойный всякой дружбы и всякой пропаганды.
Потому что нас мало, Папини, и слишком мы одиноки.
Теперь мы знаем, о чем идет речь, когда мы хотим жить по нашей вере, следуя
необходимости и единственной истине наших непререкаемых представлений. Может
быть, Крэг не сразу сумеет объяснить тебе свою
задушевную мысль, тогда ты сам построй красивую теорию, следуя той, пусть
смутной линии, которую я наметил тебе во Флоренции.
Дорогой
брат, солнца слишком много сегодня, тишина вещей слишком торжественна, а мои
человеческие горести, все печали растворяются, больше не слышны. И я живу мое
великое мгновение, славя Бога за силу и отвагу, которые
он судил мне.
Многажды
обнимаю тебя. Все вышесказанное прошу сообщить также Амендоле[22].
Любящий
тебя Юргис.
7.
<17/30
ноября 1910 г. Вевей>
30.XI.1910
Дорогой
брат! Спасибо за письмо. Напиши мне, как зовут этого твоего русского из Москвы[23].
Может быть, у меня и Тютчева есть что-то общее. И я рад этому. Боратынского — хотя должен был бы я знать — не знаю. Я
уверен, много дураков будут говорить о каком-то
влиянии этих двух величайших русских. Но всякий, кто немного понимает душу,
прекрасно знает, что мой мир совсем иной, что он несравненно одинок. Кто
говорит другое — слеп, глух. И еще ты должен раз и
навсегда понять, что меня не знает никто. Даже среди моих задушевных друзей.
Потому что — например — 3/4 моей книги, которая сейчас печатается, я не читал
ни одной живой душе[24].
Мой лирический мир я выстроил в одиночестве моей воли, в тишине моих печалей,
моих мук, слишком глубоких, чтоб сообщать их кому бы то ни было. Кроме разве
тебя одного. Любые мнения мне безразличны, но все же я хотел бы знать имя.
Теперь
у меня все прекрасно. Получаю корректуры книги. Сочиняю новые стихи, из следующей
книги, которая будет в тысячу раз более одинокой, чем нынешняя[25].
Шлю тебе еще 2 стихотворения[26].
Напиши свое мнение о них. Только искреннее, только самое строгое. Жаль, что
сейчас не можешь услышать ритм, это вещь важнейшая.
Обнимаю
тебя.
Твой Юргис.
8.
<26
ноября / 9 декабря 1910 г. Вевей>
9.XII.1910
Дорогой
брат! Я забыл сказать тебе одну вещь, красивую и важную… Между моею жизнью в
Италии столько лет назад и последним моим приездом к тебе навсегда закатилось
столько всего, что я любил всей душой. Открылась дыра, где исчезли мысли, мечты
и люди, люди, словно моя обманная греза, печальная и веселая. Едучи во
Флоренцию, я боялся, что буду вынужден и тебя найти за гранью моего племени. Но с огромной радостью, с глубочайшим волнением я нашел тебя навсегда
великим, совершенным в моем смысле, я нашел душу навсегда мужественную,
навсегда творческую, созданную к победе, к основанию вещей, которые начинают
подлинную жизнь, наипоследовательную во всех планах,
устроенную на земле, открытой тобою, расчищенной, облагороженной, окрещенной и
благословленной тобою, Джованни Папини, наилучшим
братом моим. Ты понимаешь, что я хочу сказать, хотя говорю я слабо и
сбивчиво. Это высшая истина, я ее вижу, чувствую, возвещаю тебе. И ты можешь
пользоваться ею в любое мгновение душевной печали, уныния, если ты его иногда
знаешь. Вот. Считая себя принадлежащим к вере немногих стоящих, спешу высказать
тебе мою совершенную веру в тебя. И ты должен радоваться тому, что искренняя и
немного ясновидящая душа благословила тебе навсегда.
Хотел
бы сказать тебе все это словом более торжественным, более мужественным,
железным. Но ты и так меня прекрасно понял. Пиши мне. Где Амендола?
Обнимаю
тебя.
Твой Юргис.
[1] В России Дж. Папини побывать было не суждено. (Здесь и далее — прим. публикатора.)
[2] Речь идет о трех верных Господу еврейских отроках, за отказ поклониться золотому истукану вверженных в раскаленную печь и спасенных от огня Ангелом Господним (Дан. 3).
[3] Здравствуй — латинское приветствие; это обращение встречается у Балтрушайтиса в возвышенных контекстах — литургических цитат, вынесенных в заглавие стихотворений — Ave, stella maris (Дымно тает берег плоский…) Ave, crux! (Брось свой кров, очаг свой малый…) (ср. вошедшее в пословицу обращение гладиаторов к императору: Ave, Imperator! morituri te salutant (Здравствуй, Император! Идущие на смерть приветствуют тебя).
[4] Человеческий род, человечество (англ.).
[5] В подлиннике — крылатое итальянское выражение, обыкновенно оставляемое без перевода (È finita la comedia — “комедия сыграна”, “спектакль окончен” и т. п.), в нашем случае было бы странно вставить итальянский текст в перевод с итальянского языка.
[6] Лишенный ума, безмозглый (англ.). Балтрушайтис обыгрывает звучание и написание слов — фамилии министра Witte и английского слова “wit” — “ум”, “разум”. Витте Сергей Юльевич (1849-1915) — председатель Совета министров в 1905-1906 гг. Главный представитель России на переговорах об окончании войны с Японией, завершившихся подписанием 23 августа (5 сентября) 1905 г. Портсмутского мирного договора.
[7] Алексей Николаевич Куропаткин (1848-1925) — русский генерал, главный военачальник во время русско-японской войны, на которого общество возложило ответственность за ее проигрыш (в 1904 г. командовал Маньчжурской армией, затем — главнокомандующий всеми сухопутными и морскими вооруженными силами, действующими против Японии; командовал русскими войсками в сражениях при Ляояне, Шахэ, Сандепу и Мукдене; после поражения при Мукдене Куропаткин был отставлен от должности главнокомандующего).
[8] Комура Дзютаро (1855-1911) — японский дипломат. Сыграл важнейшую роль в подготовке Русско-японской войны. В качестве министра иностранных дел подписал Портсмутский мирный договор. На предшествовавших переговорах выдвигал жесткие территориальные и политические требования к России, в том числе ставил условием уступку Сахалина, под давлением своего правительства согласился на передачу Японии половины острова.
[9] Замысел не осуществился.
[10] Слава въ вышнихъ Богу (лат.) — литургическое песнопение. Лк. 2:14.
[11] Ступайте, служба> закончена! (лат.) — литургический возглас, знаменующий окончание службы.
[12] Псевдоним Дж. Папини (Gian Falco).
[13] Джованни Ваилати(1863-1909) — итальянский философ и математик, близкий друг Дж. Папини и Ю. Балтрушайтиса.
[14] Нын° отпущаеши… — возглас Симеона-Богоприимца, опознавшего в принесенном в храм младенце Спасителя мира. Лк. 2:29.
[15] Джованни Папини был заметным явлением в истории итальянской поэзии XX в. Папини дебютировал в литературе как философ, постепенно в его творчестве все большее место стали занимать эссеистика и художественная проза; наконец, в неизвестном нам письме он, по всей видимости, признавался Балтрушайтису в том, что все больше осознает свое поэтическое призвание.
[16] Речь идет о книге рассказов Дж. Папини “Слепой поводырь” (Papini G. Il pilota cieco. Napoli, 1907), высоко оцененной Балтрушайтисом.
[17] Балтрушайтис возвратился в Швейцарию, где в это время жил, из Италии, после свидания с Папини во Флоренции.
[18] Лев Толстой умер 7/20 ноября 1910 г. Балтрушайтис откликается на какое-то непроверенное сообщение в европейской газете, опережающее неизбежное событие. Папини, высоко ценивший Толстого и много о нем писавший, опубликовал “Молитву за Толстого (до его смерти)” (La Voce. — Firenze, 1910. — 24 nov. — P. 441).
[19] Богиня судьбы и смерти (греч.).
[20] Эдвард Гордон Крэг (1872-1966) — английский актер и режиссер, теоретик театра, крупнейший представитель символизма в театральном искусстве. Балтрушайтис дружил с Крэгом и был поклонником его искусства; Крэгу посвящено стихотворение Балтрушайтиса “Древнее сказание” (Вначале был лишь сон весенний…).
[21] Джузеппе Преццолини (1882-1982) — итальянский критик, издатель. В начале XX в. ближайший литературный соратник Папини. Г. Крэг в это время жил и работал во Флоренции, по всей видимости, Папини в письме к Балтрушайтису рассказал об их неудачном знакомстве с английским мастером.
[22] Джованни Амендола (1882-1926) — итальянский публицист, известный политический деятель-антифашист. Дж. Амендола и его жена Ева Амендола-Кюн — ближайшие друзья Балтрушайтиса, Амендола-Кюн перевела на итальянский язык книгу стихов Балтрушайтиса.
[23] В неизвестном нам письме Папини рассказал Балтрушайтису о разговоре о его поэзии с неким гостем из России, имя которого установить не удалось.
[24] Речь идет о первой книге стихов Балтрушайтиса “Земные ступени” (М., 1911).
[25] Речь идет о книге стихов Балтрушайтиса “Горная тропа” (М., 1912).
[26] Приложения к письму мы не знаем.