Перевод с нидерландского и вступление Елены Данченко
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 10, 2015
Перевод Елена Данченко
Впервые
книгу стихов Ингмара Хэйтце (“Всего хорошего”, 2001)
я увидела на собственном дне рождения — то был подарок наших голландских
друзей. Вручая его, они сказали: “Ты — поэт. Тебе будет интересен этот парень”.
Они
оказались правы. Сколько я до того ни читала голландских поэтов, современных и
классиков, — не шло, в отличие от голландской прозы… было скучно. Много
риторики, описательность, сушь, логика и почти ничего, кроме логики.
А
тут… был мир живой и парадоксальный, мир моего почти ровесника, мир,
раздвигающий поле зрения, какие-то неожиданные образы, персонажи, идеи.
Изумительные метафоры. В стихах струилась и пульсировала кровь Поэзии,
изменяющая мой мир. Автор на фотографии выглядел слегка странноватым
мечтателем, романтиком и одновременно очень умным, трезвым, даже в чем-то
расчетливым человеком. Стык романтичности, открытой, ничем не защищенной души и
предельной трезвости ума высекал искру вдохновения, не только из автора, но из
читателя.
Тут
были те самые “ирония и жалость”, которые, по определению Хемингуэя, являются
главными веществами литературы. И я начала переводить, счастливая своим
открытием крупного западноевропейского поэта. Немного из биографии Ингмара Хэйтце. Поэт родился в 1970 году в Утрехте. Журналист по
образованию, долгие годы вел колонку в газете “Алгемеен
дагблад”. В 2009 году единодушно избран
первым официальным городским поэтом Утрехта. В 2011-м его срок истек, но никто
больше не удостоился этого титула. С 2009 года выступает на
нидерландских сценах с ансамблем “Феи асфальта”, сам играет на клавишных и
читает свои стихи, ведёт курс нидерландской поэзии в Утрехтской
академии искусств.
Я
посылаю тебе сверху письмецо.
Эти
буквы — мои глаза.
И
теперь я могу тебя чаще видеть
идущей по улице и читающей эсэмэски.
И
это письмецо как раз по твоей руке,
моя
дорогая.
Автомойка
На
автомойке есть движение, но нет жизни.
Нет
никого, кроме парня в комбинезоне; он берет
плату,
показывает
свободную колею и исчезает в облаках.
Ты
выключаешь радио, всё, теперь ты один. И это отличный момент
для
того, чтобы обдумать убийство или начать
молитву.
Мыльные
губки, струи, колышущиеся моечные
занавески,
дервиши в синем выскакивают из-за
кулис, хлопают по капоту чем-то мокрым,
вертятся
юлой вокруг; панически дергая
замшевотряпочными
руками.
Полощущая
вода грохочет, хлещет по стеклам и по капоту машины.
Не
исключено, что лишь здесь и сейчас тебе
преподносят
твою
настоящую жизнь: бурлящую механическую
вселенную
со
свободной игрой ветра и воды, тщательно
продуманной
в
твоем полном отсутствии, туннель, в котором ты
неуправляемо
движешься, и когда старый добрый
свет
в
нем появляется на выходе — он начинает сиять.
Час овцы
Наступил
час овцы,
краеугольный
камень вечера.
День
пережеван. Он еле заметен.
Сейчас
запрещено в одиночестве быть.
Людям
свойственно иметь детей,
которые
могут пока просыпаться
в
домах, окруженных садами.
А
снаружи идут люди дождя,
лабрадоры,
и — на улице за улицей —
мерцает
ТЕЛЕхладоогнь в диванном углу.
Я
ползаю за садами, вокруг домов,
большой
и ненастоящий пес.
Мой
хозяин умер, я прогрызаю свой путь
через
живые изгороди домов.
Посвящение
Однажды
меня приняли в Общество.
Вытащили
около полуночи из постели
и,
надев балахон, с повязкой на глазах,
провели
по лестнице в холодный и затхлый погреб.
Кто-то
поет на неизвестном языке.
Кто-то
подает кружку. Я должен
до
самого дна ее осушить. С дрожью в коленях,
иду
вдоль живой изгороди голосов, чувствуя
дюжину
рук на теле и на лице.
Я
кружусь, как суфий, но теряю равновесие,
в
ушах застряли три вопроса, прозвучавших при
посвящении
—
и
когда я оказываюсь у подножия платана
в
южной стране, не ведая, как я там очутился,
до
меня доходит, что наступило время для
приключений,
что
я больше не один — и это самое главное, что
отныне
все
пойдет по-другому.
Кумари
Где-то
в мире выпустил художник на воду резиновую
уточку,
величиною
с дом. В другой стране на банк напала
женщина
с
пакетом молока в руке, выдав его за оружие. Еще
где-то,
прямо на улице,
где
некто рисует свою личную пешеходную полосу,
три
дня стоит вертикально гроб
с
умершим парнем, согласно его последнему
желанию.
Китенок
следует за кораблем, принимая его за маму —
китиху,
и умирает
через
несколько дней от истощения. Верующие
непальцы
ищут
девочку в возрасте от двух до четырех лет
с
характером львицы, телом, гибким, как инжирное
дерево
и
голосом утки: живую инкарнацию богини Кумари.
Избранная
однажды, она носит красные и золотые
одежды
и
может делать все, что захочет, пока не начнет
кровоточить,
ну а я —
охранник,
не пропускающий этот момент, я обладаю
голосом
утки,
характером
льва; ем инжир, когда захочу.
Смотрю
на все экраны одновременно и вижу: где-то в
мире
выпустил
художник на воду резиновую уточку,
величиною
с дом…
На скамейках
Их
можно увидеть повсеместно:
слегка
помятых мужчин с расстроенными лицами.
Они
сидят на парковых скамейках и чего-то ждут.
Они
ждут
когда
их сыновья
встанут
когда-нибудь на ноги.
Они
ждут
когда
их дочери
не
будут выходить замуж за пролетариев.
Они
ждут
когда
их жены
перестанут
увядать в их постелях.
Они
курят
и
содрогаются: пепел обильно падает
на
ширинки их брюк.
Материнские
уроки
Мальчик
мой, любовь — это бесполезный предмет.
Она
не обходит стороной фотомоделей
но
не замечает обычных, некрасивых людей
таких
как мы. Влюбившись
ты
не становишься лучше.
Ну
смотришь одну неделю не так грустно.
Короче,
эта гора проблем —
не
для твоей спины…
Оставайся-ка
лучше дома. У нас уютно,
и
давай-ка сыграем в скрэббл.