Перевод Юрия Гирина
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 1, 2015
<…>
На Кубе противостояние между табаком и сахаром началось с момента их совмещения
в умах конкистадоров. Когда в начале XVI века в страну пришли
испанцы-завоеватели и стали насаждать европейскую цивилизацию, они сами
оказались покорены этими удивительными растениями. Одно из них торговцы,
прибывшие из-за океана, почитали как удивительное открытие и дар для услаждения
плоти; другое — как дьявольский соблазн, посланный завоевателям за прегрешения,
заставлявший их испытывать ощущение чуда, возбуждавший их чувства не хуже
алкоголя и, тем самым, ввергавший их во все новые
прегрешения. <…> Этот контрастирующий параллелизм имеет столь же
социально-экономический, сколь и нравственно-религиозный характер — не случайно
он на протяжении всей истории Кубы был предметом стольких пересудов со стороны
твердолобых моралистов, восхвалявших одно и проклинавших другое растение.
Оба этих
растения дельцы веками использовали для того, чтобы манипулировать нашей
историей, использовать в своих интересах ее героев и вместе с тем держать нас в
оковах. <…> К тому же противостояние табака и сахара постоянно находило
отражение в народных поэзии, музыке, танцах, песнях, театре, постепенно
приобретая значение диалектического отношения к самой жизни. Вспомним хотя бы
такие яркие проявления этой диалектики, как чисто кубинские антифонные
песнопения в храме или, с другой стороны, эротическую пляску парной румбы и
рифмованные куплеты афрокубинского фольклора, не говоря
уже о пресловутой перебранке (собственно, “contrapunteo”)
приблатненных негров!
Вот
почему табак и сахар оказываются основными протагонистами истории Кубы
<…>, и их поразительные различия (особенно в способе производства)
отразились в формации самого кубинского народа, его социальной стратификации,
политических перипетий и международных взаимоотношений. И тот и другой продукт
растительного царства взращивается на плантациях, затем перерабатывается и
продается, дабы в конце концов оказаться усладой и
забавой человека.
Табак самороден, сахар производен. Табак рождается чистым, словно
уже обработанным, и курение табака очищает; а чтобы добыть сахар, то есть
очищенный сахар, нужно проделать массу сложных физико-химических процедур,
чтобы в результате получилась некая жидкость, лишенная примесей. В любом случае, что касается табака, то все в процессе его
выращивания, выделки и продажи отмечено тщательностью, чистотой и
благородством, дабы ублажить тонкие вкусы множества ценителей; производство же
сахара — это грубость, мешанина, давильня, перемалывание, смешение;
биологическая масса просто преобразуется в химически однородную ботаническую
массу с тем, чтобы удовлетворить запросы человеческих масс.
<…>
Табак темный; по цвету он варьируется от негра до мулата; сахар же у нас
белянка — от мулатки до чисто белой. Табак не меняет
своего цвета: как он родится смуглым, так и умрет верным своей расе. Белянка же
наша непостоянна: поначалу она вся бурая и лишь со временем белеет. Это такая
сладенькая мулаточка, которой поначалу услаждаются
все, потом она меняет форму и цвет, рафинируется и выходит в свет, где
становится добычей любого сластолюбца, готового заплатить подороже, и в конце концов поднимается, уже совсем белая и
рафинированная, к вершинам социальной лестницы.
“В одной
и той же коробке не сыщешь двух одинаковых сигар;
каждая настоящая сигара пахнет инаково”, — так
говорят табачники-эксперты. Ну а весь очищенный сахар не отличишь по вкусу.
Сахар не имеет запаха, табак же ценится именно за свой аромат, который
предоставляет обонянию бесконечные разновидности запаха, начиная с утонченной
гаммы настоящей гаванской сигары, уносящей в иные миры, вплоть до смердящих
иноземных подделок, словно предназначенных испытать, сколь низко может пасть
человек в заблуждениях своего вкуса.
Табак и
сахарный тростник являют собой контраст. Можно сказать, что с самого начала они
соперничают между собой. Уже по форме это два совершенно разных растения.
Тростник может похвастаться стройностью, листы же его опадают; табак богат
именно листьями, но никак не стволом. Сахарный тростник — многолетнее растение,
а вот табаку природа отвела всего несколько месяцев жизни. Первый жаждет света,
второй — темени; это солнце и луна. Тростнику для жизни нужна влага небесная,
табаку — жар земли. Из тростниковых стволов выжимают сок, листья табака
высушивают, потому что сок тут не нужен. Сахар достается человеку в жидком
виде, табак ценен своим дымом, добываемым огнем. Две натуры: одна — белая,
другая — черная. Сахар сладок и лишен запаха, табак горек и ароматен. Контраст
во всем! <…> Сахар — женское начало, табак — мужское.
<…>
Итак, если табак мужчина, то сахар — женщина. Листья у него гладкие, и даже под
жарким солнцем они остаются светлыми; весь процесс изготовления сахара
подразумевает постоянную приборку и прихорашивание, чтобы сахар стал чище и
светлее. И сам сахар всегда был скорее женским лакомством, нежели мужским.
Мужчины не признают сладости, почитая их недостойным соблазном, женской
забавой. Но штука в том, что если курящая женщина напоминает мужчину, курящего
сигарету, то ведь и сигареты — дети табака, а потому курящий сигарету мужчина
более напоминает женщину, потребляющую сахар, хотя они и не потребляют всякого
рода сласти, а пьют алкоголь — тоже отпрыск презираемого ими сахара.
Можно
сказать, что выработка сахара — это производство, а создание сигары — это
искусство. В первом случае главенствуют рубщики тростника и машины, во втором —
необходим индивидуальный навык мастера.
Потребление
табака — также процесс сугубо индивидуальный, на это и направлено его
изготовление. Сигара или сигарета курятся порознь и по-разному. Курильщик ведь
не курит по две штуки разом. И на самых больших табачных фабриках табак выходит
из разных цехов, разный по форме и по качеству, и фасуется в зависимости от сорта,
в расчете на определенный тип курильщика.
Другое
дело — сахар: он варится в общей массе, фасуется в мешки и потребляется
обезличенной массой. И даже когда современный рафинированный
сахар стал выпускаться сформированным и уложенным аккуратными кубиками вместо
прежних бесформенных “голов”, которые приходилось дробить на куски, он все
равно не стал от этого более индивидуализированным, а наоборот — стал
напоминать ром без бутылки, поскольку все равно каждый потребитель отбирает от
общего объема кубиков столько, сколько потребуется ему лично.
Когда
рождается сахар, то он — просто сахар; у него нет собственного имени. Он
зовется, как рабыня, — иногда по названию хозяина, или местности, или
заводчика; и в дальнейшем своем жизненно-торговом пути ему уже не удастся хоть
сколько-нибудь индивидуализироваться. Сахар — он и есть сахар, этим все
сказано. Нет у него ни имени, ни фамилии. На плантации он все еще тростник, в
давильне он уже сок гуарапо; при варке он загустевает
и тогда уже превращается в мелассу. А дальнейшая машинная переработка приводит
к тому, что он делается сахаром. Вот и все. Это все равно, как если бы женщину
назвать просто женщиной — женщиной, не имеющей ни фамилии, ни имени, ни
родства, ни любовной связи. Сахар умирает так же, как рождался и как жил; он
безымянен, как женщина, стыдящаяся своей фамилии; это сладость, которая варится
в общей массе, растворяется в ней и исчезает во множестве вод, словно
изначально зная свое предназначение быть поглощенной жизненным водоворотом[1].
Табак же
с самого своего рождения — уже табак. Так его называли испанцы,
позаимствовавшие это слово от индейцев; так он называется во всем мире и будет
называться всегда. Табак — такое растение, смысл жизни которого состоит в
ароматном горении/курении потребляющего его курильщика. У табака всегда много
имен, фамилий, названий и марок, зависящих от местности, от хозяина плантации,
от переработчика, от срока посева, срока уборки, характера сушки. Но главное —
это его имя, навсегда запечатленное на опоясывающем сигару или сигарету ярлыке.
Табак не только индивидуален — он национален, потому что табак — кубинец. И
обвивающая его витола — не просто фабричный знак:
во-первых, она держится на нем, как галстук на мужчине; он и носит его с
гордостью до последнего, когда все его тело обратится в пепел, а дым вознесет
прах его ввысь.
<…>
Наш табак — это магический дар первобытия; сахар же —
продукт цивилизации. Сахар был некогда в Америку специально завезен, а табак — первороден. Табак открыли европейцы, прибывшие с
экспедицией Колумба, именно на Кубе, в самом начале 1492 года. Сахарный
тростник здесь не рос. Его насадили завоеватели, и Колумб, после долгих опытов
и странствий, посадил его в Антиллах в 1493 году.
Табак был обнаружен на Кубе по воле случая, но сахар был частью стратегического
плана.
В табаке
всегда есть нечто сакральное, нечто, делающее его частью чуда.Табак — удел серьезных людей, людей, предстающих
перед богами и обществом. Сделать свою первую пару затяжек (обычно втайне от
родителей) — это что-то вроде причащения, по В. Тэрнеру,
это первобытный обряд приобщения к миру людей, нечто вроде доказательства
мужеской зрелости и посвящения в жизненные перипетии вместе с правом на соблазн
и грезу, влекомые вьющимся дымком табака.
Табак
всегда был горделив; затем он сделался привилегией и гордостью самих
конкистадоров, мореплавателей, разбогатевших индейцев, кичившейся новой знати,
торговцев и богатеев, а в конце концов превратился
просто в признак любого, кто хоть чего-то добился в жизни и разбогател
настолько, что мог позволить себе наслаждение и похваляться им в открытую перед
остальными, в силу общественных обстоятельств лишенных возможности такого
наслаждения.
Сам
процесс насильственного скручивания влажных табачных листьев, готовых принять
испытание огнем, а затем — процесс вдыхания и вздымания ароматных витков к небу
таил в себе нечто от революционных иллюзий будущего освобождения от
насильственного рабства. Это было похоже на тайный ритуал, или кровное братание
у древних индейцев, или пушечный салют на военных кораблях.
В
курении табака есть нечто от пережитков религии и магии: это один из самых
древних кубинских обычаев. Поглощающий его медленный жар напоминает
искупительный обряд. Вместе с дымом к небесам вздымаются духовные устремления.
Табачный аромат куда приятнее ладана, очищает душу пуще церковного. Остающаяся
от горения нежная и пачкающая тело зола означает печальное напоминание о
позднем раскаянии. Курение табака — это воспарение ввысь, это устремление к
иллюзии, пусть временной, но мечте по иной доле. Поэтому у нас говорится, что
“табак — утешение для бедных”, он разгоняет грусть.
Дымящийся
табак устремлен вертикально вверх; он предназначен для единоличного
употребления, его не скроешь и не прикроешь — в этом его достоинство. Он всегда
стремится к естественности и чистоте. Сахар же только развращает и отвращает
своей слащавостью, поэтому ему нужно укрытие,
прикрытие, обертка — нечто, что послужило бы ему завесой и одновременно
сводницей. И он оплачивает оказанные ему услуги, умеряя свою слащавость
посредством какого-либо другого средства: без вкуса, запаха и цвета. Возникает
своего рода вкусовая метисация.
Сахар —
нечто обыденное, у него нет ни формы, ни индивидуальности. Табак же всегда
своеобразен, он разнится качеством, формой и обладает достоинством. Табак может
быть хорошим или плохим, но он всегда различен. Сахар существует вначале в виде
бесформенной массы, как любой другой продукт, потом ему придают ту или иную
форму или, наоборот, превращают в песок, который можно насыпать в мешок, а уж
затем он идет для услащения в качестве составной
части в пирожные, джемы, варенье, конфеты, мороженое и прочие кондитерские
изделия.
В любом
случае, табак на всех этапах производства — начиная от выращивания и вплоть до
реализации — предполагает тщательность, внимание, особую выделку, отбор и
разделение по сортам; процесс этот начинается с аграрно-ботанического
разделения и заканчивается бесчисленными способами, направленными на то, чтобы
удовлетворить самые изысканные потребности и вкусы человеческих
индивидуальностей. Производство же сахара неизбежно подразумевает топорность,
смесь всего и вся, механическое перемалывание, измельчение в прах и получение
однородного вещества; изначально ботанические формы преобразуются в химически
однородную массу, предназначенную для самых элементарных и распространенных
услаждений человеческого нёба.
Употребление
табака, то есть собственно курение,
предполагает акт индивидуализации.
Потребление же сахара не имеет названия, это просто потребление сладости.
Поэтому слово “курильщик” фигурирует в словарях, а слова “сахарильщик”
— нет. Сахару место на кухне, в детской карамели и на обеденном столе; табак
царит в салонах, у супружеской постели и за письменным столом. Табак взывает к
работе и к творческой фантазии; сахар служит для отдыха и расслабления. Сладкая
белянка — хозяйка дома; галантный табак — ее спутник и воздыхатель. Белый
сладкий сахар — символ поглощения, табак ему служит подспорьем и дополнением;
сахар употребляется как лекарство и участвует во внутренних процессах
организма; табак же возвышает дух, словно катарсис. Конечно, сахар добродетелен
и полезен; в то время как табак жаждет красоты и индивидуальности.
Поэтому
нетрудно понять величайшее значение для всей культуры Кубы табака и сахара,
различия между которыми начинаются с самого процесса взращивания. Велико
различие между табачной плантацией и производством сахара, особенно в
современных условиях. Табак принес Кубе совершенно особый образ сельской жизни.
Табачные плантации не требуют участия большого числа людей, как это происходит даже
при рубке сахарного тростника. Табак не нуждается в какой-либо технике
производства — не то что сахар, требующий механической
переработки, химической очистки и перевозки. Одно дело — табачная долина, vega, и совсем
другое — сахарный завод, недаром именуемый ingenio[2].
В
заключение следует сказать, что с самого начала сахарного прозводства,
то есть еще с XVI века, вся история Кубы оказалась связанной с зависимостью от
сахарных интересов иностранцев, которые всегда требовали добычи сахара для
своего обогащения в ущерб интересам страны. Табак же, напротив, выделывался и
скручивался ремесленным способом и лишь предлагался иностранным экспортерам как
сугубо национальный продукт, декларативно заявляя о себе бумажными кольцами с
логотипом, которые свидетельствовали о его кубинском происхождении — недаром
кубинская сигара так и называется: habano[3].
В наши времена уже не всегда так. Часто за рубежом фабрикуются сигары, которым
присваивается чужое имя, иногда слабо или очень мало связанные с Кубой, от
которой требуется лишь выращивание зелени или поставка сырья. <…> Кроме
того, и табак, и сахар напрямую связаны с теми, кто их производит. Скажем,
сахар обычно не обходился без рабов; табак же требовал свободного человека.
Сахар поневоле привлекал все новых рабов; табак стимулировал иммиграцию белых.
[1]
По-испански
слово “сахар” (“el azúcar”)
— мужского рода. Но Ортис употребляет его в (редком)
кубинском значении (для кубинского национального варианта характерно
употребление этого существительного в женском роде — la
azúcar, — особенно в профессионально-производственном
контексте) и на этом противопоставлении строит всю свою дихотомию. Под табаком он обычно имеет в виду сигару, выступающую в испанском
в мужском обличье — el tabaco,
el habano; el cigarro; el
cigarrillo.
[2]
В
контексте кубинского испанского языка слово ingenio имеет множество значений,
среди которых “сахарный завод” — только частный случай. В самом общем смысле
имеется в виду рациональность, работа ума, не исключающая блистающее оттенками
смыслов итальянское “инженьо”. Может трактоваться как
“инженерия”, “машинерия”. В этом смысле ingenio и
противопоставляется кубинскому табаку и сочетается с ним по принципу дуализма,
созидая в совокупности особое явление: кубинскую культуру.
[3] Когда Ф. Ортис пишет “табак”, он и имеет в виду собственно сигару (el habano; el puro), что означает для
кубинца целый ряд высоких ассоциативных понятий, среди которых: честность,
искренность, прямота (вертикальность), свобода. Читателю следует иметь в виду
то обстоятельство, что в “кубинском” языке едва ли не каждое слово многозначно
и отлично от нормативного испанского языка. Гавана (La
Habana) — это не столько столица государства, сколько
эмблематичное понятие для всей Латинской Америки.