Перевод с польского Виктора Костевича
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 8, 2014
Первая
кадровая
Pierwsza
kadrowa
Эти
агрессивные и безыскусные вирши родились в буквальном смысле слова на ходу — во
время марша из тогда еще австрийского Кракова в тогда еще русские Кельцы. В ночь на 6 августа 1914 года стрелковая рота,
сформированная тремя днями ранее из членов стрелковых обществ, направилась из
Кракова в сторону границы, которую пересекла спустя шесть часов, повалив по
дороге пограничные столбы. Поход имел целью вызвать восстание в Царстве
Польском.
Автором
большей части строф был девятнадцатилетний студент Торговой академии в швейцарском Санкт-Галлене Тадеуш Островский, псевдоним Остер. Две строфы принадлежали
его старшему товарищу Вацлаву Казимежу Лэнцкому, псевдоним Граба. Вполне традиционная по жанру —
поношение врага и самовосхваление — песня отчасти напоминает сегодняшние
кричалки футбольных болельщиков. Исполнение ее по
пути в Кельцы и на прочих дорогах войны, вероятно,
походило на известный эпизод кинофильма “Оптимистическая трагедия” —
революционные матросы на марше выкрикивают под гармошку свирепые куплеты: “Эх,
яблочко, да сок анисовый, поскорее в расход белых списывай!”
Исполняется
с радостью и безграничным энтузиазмом.
Радуется сердце и душа ликует —
Кадровая рота в битву марширует.
Ой да ты,
родная,
Рота дорогая!
Лучше Первой в мире нет!
Долгую в Варшаву, дальнюю дорогу
Одолеем, если зашагаем в ногу.
Ой да ты
родная…
Коль москаль-собака путь нам
перекроет,
Пуль не пожалеем, в пыль его зароем.
Ой да ты,
родная…
А коль шелудивый
сдаться не захочет,
Мы ему штыками брюхо пощекочем.
Ой да ты,
родная…
А когда прогоним русских мы
поганок,
Целовать красивых будем
варшавянок.
Ой да ты,
родная…
А когда победой кончится
восстанье,
Гвардией по праву наша рота
станет.
Ой да ты,
родная…
Пусть гордится нами польская
пехота —
Первая ее мы кадровая рота.
Ой да ты,
родная…
Восстание
не вспыхнуло, толпы осчастливленных соотечественников не кинулись под знамена
долгожданных освободителей. Дистанция до варшавянок не сократилась —
разочарованному Коменданту и его немногочисленному пока еще войску пришлось
возвращаться в Краков.
Оба
автора вскоре стали уланами. Островский в марте шестнадцатого, окруженный в бою
казаками, покончил с собой, чтобы не попасть в плен. Лэнцкий
умер в 1961-м, пережив возрождение польского государства, новое его крушение и
новое возрождение в сорок пятом (если даже и воспринял последнее как очередную
оккупацию).
Сочиненная
ими песня обрела популярность в легионах. Ныне она неотъемлемая часть
репертуара патриотических концертов, где обычно исполняется в смягченных
версиях — без “псов” (в оригинале выступают psiawiara и psiajucha), без “москалей”, а
порой и без “варшавянок”.
Розмарин
Rozmaryn
(o mój rozmarynie)
Песня
о розмарине представлена почти во всех солдатских песенниках Великой войны.
Будучи народной по происхождению, она в тринадцатом году была разучена — как
водится, прямо на марше — членами краковского
“Стрелка” и стала их походной песней. В августе четырнадцатого ее пели во время
знаменитого похода на Кельцы — наряду с новорожденной
“Первой кадровой”.
Не
приходится сомневаться, что “Розмарин” был в войсках гораздо популярнее, чем
“Первая кадровая”. Мягкий и лиричный, он не был связан с каким-либо конкретным
подразделением и, тем более, с какой-либо политической ориентацией.
Универсальная солдатская песня, которую можно тихо пропеть у костра — или,
ускорив темп, пройти под нее маршем. Исполнять ее можно грустно, изливая печаль
и тоску, но можно и весело — трактуя как психологический шантаж любимой
девушки. Постепенно песня пополнялась новыми строфами.
Вечнозеленый
розмарин в польских народных верованиях — символ любви и верности.
Сначала
дважды поется первый стих, затем поются и повторяются второй и третий.
Розмарин мой зелен, белы цветы.
Я пойду к любимой, я спрошу у
милой:
“Любишь ли ты?”
А коль мне ответит: “Нет, не
люблю”,
Конные гарцуют, пешие вербуют —
В войско вступлю.
Там дадут лошадку быструю мне,
И острую саблю, и острую саблю
Да на ремне.
Выдадут мне фляжку с горьким
вином,
Чтоб тебя забыл я, чтоб тебя
забыл я
И отчий дом.
Образок дадут мне с Девой Святой,
Чтоб меня хранила, чтоб меня
хранила
Там под Москвой.
Отвороты куртки будут алеть,
Шпоры на сапожках, шпоры на
сапожках
Будут звенеть.
Поведут
на вражьи нас на посты,
Штык меня погубит, смерть меня полюбит —
Только не ты.
Эх,
Война, Войнушка
Wojenko,
wojenko
Первое
достоверное свидетельство об исполнении этой приобретшей невероятную
популярность песни относится к семнадцатому году. Во время войн, последовавших
за Первой мировой (польско-украинской и польско-советской), был досочинен ряд
новых строф — в представленной нами версии это четвертая, пятая и шестая.
Бодро.
Эх, война, войнушка,
что же ты за пани,
Что с тобой уходят молодые парни?
Парни удалые, лучшие ребята,
Что же ты за пани? Эх, война,
война ты!
Почему, война, ты с каждым днем
всё злее,
А легионеры всех тебе милее?
Тот с войны вернется, Бога кто
упросит.
Где стрелки стреляют, Бог все
пули носит.
Эх, война, войнушка,
что в тебе за сила?
Кого ты полюбишь, ждет того
могила.
Маршируют парни, пот кровавый
льется.
Раз-два, левой, братья. Польша нас дождется.
Серая
пехота
Szara
piechota (maszerują strzelcy)
Еще
одна песня о легионах. Вероятно, возникла в 1918 году.
Умеренно,
строго.
Не носят лампасов, и серый их
строй
Нигде не пестрит позолота,
Но в первых рядах устремляется в
бой
Та серая наша пехота.
В холод, дождь и зной стрелки
шагают,
Блеск затворов, ровный четкий
шаг.
И деревья их благословляют —
Ведь они за Польшу в бой спешат.
Ровно на солнце колышется сталь,
Девчонки застыли в воротах,
Но гордо стрелки смотрят в дымную
даль.
Эх, серая наша пехота!
В холод, дождь и зной стрелки
шагают…
Им горн не играет и рог не поет,
Их косит огонь пулеметов.
Но в первых шеренгах на битву идет
Та серая наша пехота.
В холод, дождь и зной стрелки
шагают…
Мир
целый спит спокойно
Świat
ca┐y ╫pi spokojnie
Один из текстов, прочно связавших в польской песенной лирике
две мировые войны. Уроженец Умани и офицер 1-го польского корпуса, участник Гражданской
войны на русском Севере и польских военных кампаний против Советской России,
молодой поэт и прозаик Евгений (Эугениуш) Малачевский (1895-1922) написал свое стихотворение либо на
исходе Первой мировой, либо во время польско-советской войны. Оставшееся
неопубликованным и почти никому не известным (сам автор вскоре умер от
туберкулеза), оно обрело популярность после сентябрьской катастрофы, в тридцать
девятом. Положенные на музыку горькие слова запели солдаты разбитой польской
армии, а затем — бойцы антинемецкого подполья и
польских соединений за границей. Песня дополнялась новыми строфами и нередко
считалась возникшей совсем недавно, где-то в лесу, среди партизан. Первая
публикация отдельных фрагментов состоялась (парадоксальным, на сегодняшний взгляд,
образом) в Москве — в изданном Союзом польских патриотов в
СССР “Песеннике польского солдата” (1944).
Музыкальная
версия напоминает своей мелодией русскую народную “На муромской
дорожке”, возможно восходя к тому же источнику — вальсу “Тоска”. Но в отличие
от русской песни четные стихи польской содержат не шесть слогов, а семь.
Мир целый спит спокойно,
И знать не знает штатский —
Совсем не так на войнах,
Как в песенках солдатских.
В тех песнях беспечальных
Жизнь наша смехом брызжет.
А мы тоскуем втайне
От дальних и от ближних.
Войне, прегордой Даме,
Мы дороги не очень —
Кладет она рядами
Стрелков, улан и прочих.
Прекрасной этой Дамы
Пленительны так ласки.
Ей — наша кровь и шрамы,
А песенки — для штатских.
Красиво льется песня,
Без слез и без стенаний,
Что сгинул тот без вести,
А тот смертельно ранен.
На куртке на
походной
Солдата кровь застынет,
В могильной тьме холодной
Земля его обнимет.
Ведь Даме той беспечной,
Кровь льющей
так обильно,
Мы отданы навечно —
Великой и всесильной[1].
[1] При переводе
пришлось пожертвовать прямой отсылкой к песне “Эх, война, войнушка”.
И там, и там война выступала как pani. Но “дама” в
народном тексте была совершенно неуместна, тогда как в тексте Малачевского — абсолютно необходима. (Прим. перев.)