Перевод с английского Т. Казавчинской
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 7, 2014
Сейчас я как раз
дочитываю “Волчий зал” (2009), первый том трилогии Хилари Мантел
о Томасе Кромвеле. Третья часть — еще в работе. За “Волчий зал” и его
продолжение “Внесите тела” Мантел дважды получила
Букеровскую премию (2009 и 2012). В царствование Генриха VIII Томас Кромвель
пользовался большим влиянием: правление и браки короля, исполненная волнений
религиозная жизнь того времени — ничто не обходилось без его участия, хоть он и
не принадлежал к тем ярким фигурам, которым обычно посвящают книги о той эпохе.
“Волчий зал” с
неизбежностью привел мне на память “Генриха VIII” Шекспира и Флетчера: и там, и тут описан один и тот же исторический
период, изученный и документированный чрезвычайно подробно. Пять лет работавшая над своей шестисотстраничной
книгой Мантел, несомненно, скрупулезно изучила факты.
Шекспир тоже опирался на исторические свидетельства и прежде всего на свой
обычный источник — “Холиншедовские хроники”, однако
вряд ли кому-нибудь придет в голову заподозрить его в педантичном следовании
фактам: пьеса являет собой наглядный пример того, как ради крепости
драматургической конструкции приносится в жертву реальный ход событий. В шекспировской
пьесе они на большой скорости несутся к кульминации — бракосочетанию короля с
Анной Болейн; у Мантел они семенят мелкими шажками, а
в реальной жизни на это ушли долгие годы. Шекспир не боится переставлять
исторические события: читая Мантел, я поймала себя на
том, что с нетерпением жду, когда же наконец дойду до
описания смерти королевы Катерины (Арагонской) — одной из самых сильных сцен
“Генриха VIII”, совершенно позабыв, что та умерла, когда Елизавете исполнилось
несколько лет от роду и уже был казнен Томас Мор, тогда как в “Волчьем зале”
описываются и рождение Елизаветы, и казнь Мора.
И у Мантел, и у Шекспира особо подчеркивается верность Кромвеля
своему хозяину, кардиналу Вулси, хотя его падение
способствовало возвышению Кромвеля. В строках, как полагают, принадлежащих Флетчеру, Вулси советует Кромвелю
быть честным слугой, а не политическим интриганом:
Отринь
тщеславье, Кромвель,
заклинаю!
Ведь
этот грех и ангелов сгубил.
Как
может человек,
творца
подобье,
В
грехе таком
найти
пути к спасенью?
Себе
любви поменьше уделяй,
Зато
врагов лелей
в
любви безбрежной.
Зло
даст тебе не больше,
чем
добро,
Но
твердо мир держи
в
своей деснице,
И
зависти замолкнут языки.
Будь
справедлив,
не
предавайся страхам!
Пусть
будет жизнь
твоя
посвящена
Родной
стране, и небесам,
и
правде.
И
если, Кромвель,
ты
тогда падешь,
Ты
примешь смерть
как
мученик святой[1].
Со времен
Шекспира и доныне мы находимся под обаянием тюдоровской эпохи: блистательные
биографии монархов, взлеты и падения их ставленников и аристократов, судьба
обычных людей, порой возносившая их на самые высокие должности в королевстве.
Шекспир и Флетчер отнюдь не были
драматургами-первопроходцами: до них были написаны пьесы “Сэр Томас Мор” и
“Томас, лорд Кромвель”[2].
Мантел
умело нагнетает атмосферу страха и тревоги, создает ощущение промозглости и
тьмы, царящих в домах, тонко описывает, как выглядят одежды.
Как и Шекспира, ее больше всего интересует политическая игра — повороты
интриги, при которых власть, переходя из рук в руки, формирует события. Ее
Кромвель — мастер внушения. Не приходится удивляться тому, что Шекспир, как она
признается в своем интервью, с ранних лет был ее кумиром:
Моя первая встреча
с Шекспиром состоялась в детстве. Мне не было и восьми лет, когда мне попала в
руки испачканная, затрепанная книжка в черном переплете, очень старая, а может,
и старинная, которая называлась “Твои первые шаги в литературе, выпуск 5-й”.
Там я наткнулась на отрывок из шекспировского “Юлия Цезаря”… Толпа — на
стороне Брута и заговорщиков, но силой своего пламенного красноречия Антоний
разворачивает ее на сто восемьдесят градусов: она превращается в организованную
массу, преследующую заговорщиков по всему Риму… Что бы я впоследствии ни
писала, вышло из этой сцены. Меня потрясла революция, убедительность доводов
Антония, мощь ораторского искусства, миг, когда толпа становится сплоченной
массой, призрак оборачивается личностью из плоти и крови, бунт перерастает в
революцию, а если сказать шире, меня захватила минута, когда одно превращается
в другое: тень — в человека из плоти и крови, мятеж — в революцию. Все это, на
мой взгляд, содержится в этой сцене.
И Шекспир, и Мантел знали, что Кромвель кончит казнью, к которой его
приговорит король, которому он служил с той истовостью, какой его учил Вулси. Умение Мантел изображать
слабости монархов и макиавеллиевские заговоры знати помогает нам глубже
осознать, как тесны были рамки, в которых приходилось творить Шекспиру,
дипломатично завершившему свою пьесу триумфальным крещением принцессы
Елизаветы. В настоящее время по первым двум романам Мантел
создаются сценарии для цикла мини-телесериалов, которые, как предполагается,
будут готовы к концу 2013 года.
Январь 2013 года