Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 6, 2014
В
Таосе Нью-Мексиканском он познакомился с богемой из нью-йоркского
Гринич-Виллиджа. Они жили здесь коммуной, носили серапе и рисовали пустынные
ландшафты. <…> Несколько дней он провел с этими чудными людьми.
Эдгар Л. Доктороу Рэгтайм[1]
Много
лет назад, листая каталог выставки Джорджии О’Киф, я впервые увидела
ее работу “Дерево Лоуренса” и не могла понять, с какой точки написана шевелюра
старой сосны на фоне ночного неба с рассыпанными по нему звездами, похожими на
крупные белые пуговицы. Оказывается, составители допустили ошибку, которую до
них неоднократно (при отсутствии доступных нам теперь средств коммуникации)
совершали кураторы выставок и даже музейные эксперты. В разных местах в разное
время эту картину демонстрировали либо вверх ногами, либо вверх ребром, левым
или правым. В другом, более грамотном каталоге, выпущенном
Вашингтонской национальной галереей к юбилейной выставке Джорджии O’Киф, можно прочесть письмо художницы, где в свойственных
ей лаконичных, разделенных размашистыми тире фразах описана та самая сосна.
“Есть у меня одна картина — дерево во дворе дома Лоуренса — если смотреть на
него — и на звезды — лежа на столе под ним — кажется, будто стоит оно на
собственной кроне”. Это письмо адресовано Мейбл Додж Лухан, “покровительнице искусств”, в доме которой в Таосе Джорджия провела несколько недель; тогда же она
посетила ранчо Дэвида Г. Лоуренса и его жены Фриды и вскоре приняла решение
перебраться, как и чета Лоуренсов, в тихое живописное место в Нью-Мексико. Ее
знаменитое “Ранчо призраков” находилось к юго-западу от Таоса,
среди пустынных каньонов, где художница написала свои лучшие живописные
произведения. К сожалению, русская публика мало знакома с этим удивительным мастером,
хотя имя O’Kиф числится в
первом ряду американских модернистов и упоминается во всех учебниках по истории
искусства. В музее “Метрополитен” ее работы соседствуют с полотнами
Кандинского. Оставив богемную жизнь Нью-Йорка после смерти мужа, фотографа
Альфреда Стиглица, O’Kиф вела жизнь анахорета на своем ранчо, часами
наблюдала за творениями дикой природы и переносила впечатления на холсты. Людей
она избегала, поэтому не удивительно, что ей было куда интереснее писать дерево
Лоуренса, нежели самого Лоуренса. Один из ее собственных афоризмов: “Если бы
люди были деревьями, я бы наслаждалась их обществом”. Остроумно звучит, но —
если бы люди были деревьями, — они не могли бы переезжать с места на место.
И не было бы тогда в сохранившемся до
наших дней доме Мейбл Д. Лухан
ни “комнаты Лоуренса”, ни “спальни О’Киф”, ни “мастерской Фешина”,
ни других комнат, носящих менее громкие имена. Все эти люди гостили у Мейбл. Самый молодой из них, наш современник Деннис Хоппер, написал в этом доме сценарий знаменитого
фильма “Беспечный ездок”. Кстати, в любой из этих
комнат можно теперь остановиться — дом переоборудован в гостиницу.
Трудно судить,
желает ли дерево оторвать корни от насиженного места и податься куда подальше. Что до людей, для многих перемена мест — потребность, если не
необходимость, и они проводят десятилетия в поисках места, которое в полном
смысле слова означает “дом”, в котором — и только в котором — хочется жить.
Пуэбло
Таос, как и в старину, остается точкой притяжения. Не
так, как большой город, а, скажем, как монастырь в Европе. Невозможно,
оказавшись на развалинах старого английского монастыря, построенного у реки, в
красивой долине, а ныне заброшенного, не ощутить, что это одно из тех избранных
мест на свете, где гостили ангелы духа. Для меня очень важно
помнить, что, когда пал Рим, когда великая Римская империя превратилась в
дымящиеся руины, когда на улицах Лиона ревели медведи, а на опустевших улицах
Рима завывали волки, когда вся Европа действительно погрузилась во мрак и
разруху, жизнь продолжала теплиться не в замках, не в поместьях и не в
деревенских домишках. Люди, в которых еще не погибла
душа, собирались вместе и мало-помалу строили монастыри, и только в этих
монастырях, где тихо, но мужественно трудились небольшие общины, изолированные,
беспомощные, но все-таки не побежденные миром вражды и ненависти, — только эти
люди сохранили человеческий дух, спасли его от окончательного распада, от
погружения во мрак даже в самую темную пору раннего Средневековья. Они
создали Церковь, которая воссоздала Европу и вдохновила ее на походы во имя
веры.
Пуэбло
Таос действует на меня так же, как старый монастырь.
Когда попадаешь туда, ощущаешь, что прибыл по назначению. Прибыл — и будто
заново родился. <…>
Думаю,
Нью-Мексико стало величайшим опытом жизни во внешнем мире. Оно изменило меня
навсегда[2].
На языке местных
индейцев ранчо Лоуренса называется “Кайова” и
находится к северо-западу от города на высоте более двух тысяч километров. Мейбл Додж Лухан, объявившая себя
поклонницей Лоуренса после прочтения “Море и Сардиния”, пригласила писателя и
его жену подышать горным воздухом Таоса, а затем
решила “отщипнуть” им кусочек от собственной недвижимости. Лоуренс не мог
позволить себе принять в подарок ранчо, а вот Фрида согласилась, предложив
взамен рукопись романа “Сыновья и любовники”; сделка была заключена на ее имя.
На ранчо “Кайова”, под тем самым деревом, было написано начало романа “Пернатый змей”. Супруги
покинули Таос в день сорокалетия Лоуренса. Судя по
письмам, ему хотелось вернуться в Америку и пожить в горах Нью-Мексико, но в
1935 году Фрида привезла из Европы только прах писателя. Ее сопровождал новый
муж — Анжело Равалли. По
просьбе Фриды, он соорудил возле ранчо памятник-часовню, на многие десятилетия превратившуюся в место паломничества поклонников Лоуренса.
Фрида умерла в Таосе в 1956 году, завещав ранчо
университету Нью-Мексико в Альбукерке. Движимое имущество, среди которого были
написанные Лоуренсом в Италии картины, перешло к Равалли.
Сейчас это “запретное искусство” общедоступно, как и запрещенные когда-то
романы Лоуренса. В Таосе есть старинный отель “Ла
Фонда”, принадлежавший раньше Саки Каравасу по
прозвищу “Дон Жуан Таосский”. Не известно, встречался
ли этот господин с писателем, зато доподлинно известно, что он водил дружбу с
“женщинами Лоуренса” и так же, как одна из них — Мейбл
Додж, коллекционировал предметы искусства. Каравас и
уговорил Равалли продать все девять картин Лоуренса. По нынешним меркам эту живопись вряд ли можно назвать
порнографической — разве только богохульной (при условии, что зрители —
христиане), но в 1929 году все девять картин, выставленные в лондонской галерее
Дороти Уоррен, были конфискованы полицией и, если бы организаторы выставки не
вывезли полотна обратно в Италию, пообещав английской полиции никогда больше не
ввозить подобное непотребство в страну, были бы уничтожены.
Слова Лоуренса
“прибыл — и будто заново родился” мог бы повторить и поселившийся в Таосе в конце 20-х русский художник. Американские
коллекционеры неоднократно приглашали его поработать в США, но помешали
исторические события 1914 и 1917 годов. Добраться до Америки удалось только в
1923 году.
Николай Иванович
Фешин окончил Казанское художественное училище и
получил поощрительную стипендию для учебы в Императорской академии художеств у
Ильи Репина. В 1909-м как отличник он снова удостоился стипендии, позволившей
ему путешествовать по Европе, после чего был назначен на должность в Казани и
десять лет преподавал живопись в родном училище, которое носит теперь имя
Николая Фешина. Женой художника стала Александра Белкович, дочь директора училища. Тем временем полотна Фешина экспонировались в Институте Карнеги в Питтсбурге, Музее искусств Бруклина
и Чикагском институте искусств. В Нью-Йорке и Питтсбурге
Фешину сопутствовал успех. Он много выставлялся, писал портреты на заказ и преподавал. Устраивало его все,
кроме климата, подрывавшего слабые легкие. Друг Фешина,
портретист Джон Хантер, посоветовал перебраться в Таос,
и вскоре семья получила приглашение от все той же Мейбл Додж Лухан. Николай Фешин, супруга
Александра и дочь Ия (в отличие от главы семейства, женщины отлично владели
английским) прибыли в Таос в 1926 году. В 1933-м
супруги разошлись, причем Александра осталась в таосском
доме, а Николай с Ией поселились недалеко от Лос-Анджелеса, где Фешин прожил до конца своих дней.
Показывая мне
выставленный в стеклянной витрине небольшой тесак, которым работал Фешин, и рассказывая, как художник
превратил в двухэтажный особняк низкое адоби, то есть
индейскую мазанку, директор дома-музея Фешина в Таосе, миниатюрная коренная американка Эрион
Симпсон, дважды повторила слова Льва Толстого о том, что русский человек с
помощью одного только топора может и дом построить, и ложку вырезать. Резьба по
дереву повсюду: переходя из одной комнаты в другую, видишь то древнерусские
“солнечные врата”, то изысканные решетки, будто перекочевавшие сюда из
казанской мечети, то детскую мебель в стиле бидермаейер,
сделанную для любимой дочери. Американские искусствоведы называют Фешина одним из величайших портретистов ХХ века. В 2010-м
сенсацией стала написанная в Таосе картина “Маленький
ковбой”, которая ушла с аукциона Кристис за 11,2
миллионов фунтов.
Теперь отдадим
должное женщине, которая открыла Таос американской
богеме, да и всему миру. Мейбл Додж Стерн, богатая
наследница, посвятившая себя, по примеру Гертруды Стайн, творчеству и
меценатству, поселилась в Таосе в январе 1918 года с
мужем Морисом Стерном, художником. До переезда, еще
будучи женой состоятельного архитектора и бизнесмена, Мейбл
принимала в своем нью-йоркском салоне многих интеллектуалов и левых активистов,
в том числе Джона Рида и “королеву анархистов” Эмму Голдман.
Считается, что в портрете главной героини рассказа Лоуренса “Женщина, которая
уехала” запечатлены противоречивые черты характера Мейбл,
вечно жаждавшей новизны в искусстве и в жизни. Еще в 1913 году вместе с
Альфредом Стиглицем и другими энтузиастами она
подготовила “Армори-шоу”, первую в Америке выставку
постимпрессионизма. В один вечер
совершилась тогда моя собственная маленькая Революция. Я собиралась взорвать
Нью-Йорк, и ничто не могло меня остановить[3].
В Таосе вокруг Мейбл и Мориса
вскоре сложилась целая колония из литераторов и художников. По совету индейца
по имени Тони Лухан для начала Мейбл
купила большой земельный участок. Лухан помог соорудить
и дом — такой же, как у местных индейцев. В доме было тесновато, но со временем
он расширился до семнадцати комнат. А строго напротив дома покровительницы
искусств появился вигвам: Тони Лухан был сражен
женскими достоинствами белой американки и по ночам сидел в вигваме и стучал в
барабан, дабы покорить ее сердце. Он добился своего в рекордные сроки. Мейбл отправила мистера Стерна обратно в Нью-Йорк и
превратилась в миссис Лухан, а индеец Антонио Лухан стал ее четвертым, последним мужем. Тони не умел ни читать ни писать, любил играть в дартс
и собирать ракушки вместе с ребятишками — в общем, вел себя как дитя. Мог
явиться в салон жены с барабаном и, скучая от непонятных ему бесед, затянуть
колыбельную, призывая гостей расходиться. Мейбл
привлекала чистота и непредвзятость коренных жителей Нью-Мексико, которые,
испытав сильное влияние испанских завоевателей, приняли католичество, но
исповедовали его на свой лад. Мейбл увлеклась
коллекционированием “сантос”, культовых досок с
изображением христианских святых, и стала первой, кто предложил считать “сантос” произведениями искусства, первой, кто написал об
этом искусстве книгу и, соответственно, сделалась первым в мире экспертом в
этой области. Когда до индейцев Таоса дошли слухи о
том, что в своих очерках миссис Лухан описывает их
культуру как “примитивную” и “мазохистскую”, они обиделись и припомнили все
неприятные события, произошедшие после появления Мейбл
в их краях. Главное — на полях, откуда ни возьмись, выросли подсолнухи, которые
с бешеной скоростью давили посевы. С тех пор Мейбл
прослыла среди местных “ведьмой подсолнухов”. В ответ, чтобы считаться своей
среди индейцев, она остригла волосы и не выходила из дома без
полосатого серапе.
Писательница
Эрна Фергюсон, которая сама была родом из
Нью-Мексико, частенько посмеивалась над пришлой богемой Таоса,
“игравшей в индейцев”. К примеру, в статье под названием “Крестовый поход в
Санта-Фе”, она писала: “Как здорово найти тихое
прибежище в индейской деревушке, где смуглые люди мирно добывают свой хлеб
насущный. И ничто не кажется смехотворным, если человек мечтает жить, как
индейцы, опроститься и стать частью этой земли. Уиттер
Байнер приобрел знаменитую коллекцию индейских
украшений, которые носит сам и навешивает на друзей. Элис Корбин[4] ввела
моду на замшевую блузу навахо. Правильным нарядом стали считаться ковбойские
сапоги, стетсоны и фланелевые рубахи, поверх которых
набрасывают пледы. У каждого есть подшефное пуэбло, подшефный индеец и
подшефная отрасль народного творчества”.
Как подтверждает
история с картиной “Дерево Лоуренса” — все зависит от угла зрения. На самом
деле, Мейбл Додж оказалась единственной из белой
богемы 20-30-х годов, кто не заигрывал с индейцами, а прочно породнился. Став
женой индейца, то есть членом индейского племени, она приободрила людей,
которые побаивались “краснокожих” Дикого Запада. Сама Мейбл не собиралась “способствовать прогрессу” в жизни
индейцев, такого рода деятельность ей стали приписывать гораздо позднее, после
того как приглашенный ею погостить в Таосе
общественный деятель, Джон Кольер, затеял
растянувшуюся на тридцать лет кампанию за гражданские и политические права
индейцев, в чем весьма преуспел и был назначен комиссаром по делам индейцев при
президенте Франклине Д. Рузвельте.
По словам Мейбл, наибольшее влияние на ее жизненные ориентиры оказали
Альфред Стиглиц и Дэвид Г. Лоуренс. Первый научил ее
понимать искусство и жизнь, второй — благословил на писательство. И до встречи
с Лоуренсом она много писала на самые разные темы (от психологии Фрейда до квилтинга[5] для
журналов, особенно левацких), некоторое время работала колумнистом
в “Нью-Йорк джорнал”. Общение с большим писателем не
могло не повлиять на Мейбл, тем более что Лоуренс
после отъезда из Таоса вел с ней активную переписку и
даже редактировал ее рукописи, горячо поддерживая в ней желание с предельной
откровенностью рассказать о прошлом. В 1932 году вышла первая книга
воспоминаний Мейбл Д. Лухан
“Лоренцо в Таосе”. Затем, невзирая на скандальную
критику из Нью-Йорка и благодаря лестным отзывам Лоуренса, была издана книга
“Европейские опыты”. Три тома мемуаров о модернистах, нашедших приют под крылом
Мейбл, были написаны уже после того, как прах
Лоуренса привезли на ранчо в Нью-Мексико. Последний том — “Таос
и его художники” — напечатали в 1947 году.
Мейбл
Гансен Иванс Додж Стерн Лухан (таково полное имя дамы) дожила до преклонного
возраста и ушла из жизни в 1962 году. В США ее имя стало нарицательным: говорят
Таос — подразумевают Мейбл Лухан.
[1] Перевод Василия Аксенова.
[2] Из записок Д. Г. Лоуренса, хранящихся в галерее отеля “Ла Фонда” в Таосе. Перевод Е. Домбаян.
[3] Из книги Мейбл Д. Лухан “Европейские опыты” (1935). Перевод Е. Домбаян.
[4] Эрна Фергюсон (1888-1964) — писатель и историк Нью-Мексико. Уиттер Байнер (1881-1968) — поэт, писатель и исследователь. Элис Корбин (1881-1949) — поэт и редактор.