Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 3, 2014
Случилось так, что чемодан с бумагами Маргерит Юрсенар десять лет пролежал в гостинице “Meurice” в Лозанне. В 1939 году чемодан приплыл в Америку. Открыв его, писательница обнаружила пожелтелые документы, письма забытых людей, старый хлам; все полетело в огонь. Неожиданно ей попалось несколько машинописных листков с обращением: “Дорогой Марк…” Это было начало записок Публия Элия Адриана, предназначенных для наследника — будущего императора и философа Марка Аврелия.
Впоследствии Юрсенар рассказывала, что находка вызволила ее из длительного литературного кризиса, вернула к давнему замыслу романа о римском императоре Адриане. “Есть книги, — пишет она в “Заметках к ‘Мемуарам Адриана’”, — к которым нельзя приступать, покуда не перешагнешь порог сорокалетия”. В юности, посетив развалины летней резиденции Адриана в Тиволи, Юрсенар увлеклась идеей, осуществленной тридцать лет спустя. “Мемуары” вышли в 1951 году. Книга сделала автора мировой знаменитостью, хотя и не принесла (чему не приходится удивляться) немедленного коммерческого успеха. Она существует в прекрасном русском переводе и недавно переиздана.
Среди множества трудов о Маргерит Юрсенар наиболее заметна, пожалуй, обстоятельная биография, написанная журналисткой и литературоведом Жозианой Савиньо (J. Savigneau. Marguerite Yourcenar. L’invention d’une vie. Paris,1990, 5-е изд. — 2008). Юрсенар родилась в 1903 году в Брюсселе, ее мать умерла через десять дней после родов, отец, французский дворянин, вернулся с девочкой на родину, не обременял дочь строгой опекой, зато приохотил к путешествиям. Маргарита-Антуанетта-Жанна-Мария Гислен де Креянкур получила домашнее образование и официально нигде больше не училась; это не помешало ей стать почетным доктором многих университетов. Свою обширную гуманитарную эрудицию она в большой мере приобрела самостоятельно. Восемнадцати лет опубликовала первую книжку. Псевдоним Юрсенар — анаграмма отцовской фамилии Crayencour.
Писательница вела кочевой образ жизни, наездами жила в Греции, Италии, Испании, повидала множество других стран, в том числе США и Канаду, путешествовала по Африке, по Индии; между прочим, побывала (в 1962 г.) в Ленинграде. Время от времени возвращалась в Париж, где жила в маленьких отелях. Вместе со спутницей жизни американкой Грейс Фрик поселилась в двухэтажном коттедже на острове Маунт-Дезерт в Северной Атлантике, у берегов штата Мэн, провела там с перерывами почти сорок лет, до своей смерти в декабре 1987 года.
Когда весной 1980 года Маргерит Юрсенар была избрана во Французскую академию, возникла проблема мундира; Юрсенар не хотела и слышать о традиционном habit vert, зеленом кафтане с золотым позументом, и брюках с лампасами — не говоря уже о шпаге. “В крайнем случае кинжал — чтобы было чем заколоться”. Немолодая, дородная дама, первая женщина в синклите “бессмертных” за 350 лет существования Академии, явилась в зал заседаний в черном бархатном одеянии — длинной юбке, из-под которой выглядывали широкие штаны, и просторной блузе. Вместо треуголки — белая шаль, на отвороте блузы брошь в виде римской монеты времен Антонинов. В этом виде она изображена и на юбилейной марке, выпущенной бельгийской почтой.
Маргерит Юрсенар писала романы, новеллы, воспоминания (одна из последних мемуарных книг называется “Что? Вечность”), путевые записки, эссе о современниках — Томасе Манне, Борхесе, Кавафисе, Юкио Мисиме, — а также пьесы и стихи. Если бы понадобилось назвать десять крупнейших французских прозаиков ХХ века, она была бы в их числе. В современной ей литературе она осталась, как и положено крупному писателю, одиночкой. Это можно отнести и к ней самой, к ее образу жизни, к ее личности и судьбе: “fille sans mère, femme sans enfant, amoureuse sans homme” (дочь без матери, женщина без детей, возлюбленная без мужчины).
В “Заметках к ‘Мемуарам Адриана’” есть такое место:
Я отыскала в письмах Флобера, в томике, который усердно читала в юности, незабываемую фразу: “Когда боги древности уже не существовали, а Христа еще не было, в эпоху от Цицерона до Марка Аврелия, настал момент, когда человек остался один, предоставленный самому себе”. Значительная часть моей жизни прошла в усилиях понять, а затем и описать этого человека, одинокого и вместе с тем прочно привязанного к миру.
Кесарь Адриан — римлянин II века, но это и европеец наших дней, современник Юрсенар и сама Юрсенар. Роман, как бы написанный (по замечанию одного критика) на серебряной латыни эпохи последнего цветения римской литературы, — вместе с тем и блестящий образец французской традиции: ясность, логика, благородная сдержанность, дисциплина. Можно заметить, что наиболее выпуклые, самые удавшиеся персонажи писательницы — отнюдь не женщины. Вот уж о ком не скажешь — дамская проза. Это относится не только к “Мемуарам Адриана”, где абсолютное доминирование мужчины — черта эпохи и необходимое условие литературной игры. Начиная с героя первого романа “Алексис, или Трактат о поражении” (другой перевод — “Алексис, или Рассуждение о тщетной борьбе”, драма любовного треугольника, где между влюбленными мужчинами вклинивается женщина), до врача Зенона в романе “Философский камень” и старого художника Ван Фо из “Восточных рассказов” мужчины стоят в центре повествования. Женщины у Юрсенар почти всегда пассивны и обыкновенно оказываются на второстепенных ролях. Еще одна черта: на первый взгляд, ее не интересует (если говорить о художественной прозе) наше время. На первый взгляд.
Первый вариант повествования об Адриане, роман “Антиной” (1926), написанный в форме диалога, был отвергнут издателем Фаскелем и уничтожен. После истории с чемоданом жизнь сосредоточилась вокруг Адриана и Pax Romana второго века. Проза требует выдержки, дисциплины и долголетия. Прозу не лепят — ее высекают. В окончательной версии “Мемуаров” от наброска, прибывшего из Америки, осталась только вступительная фраза, обращение к адресату записок.
Некоторые высказывания Юрсенар, как и ее архив, дают известное представление об ее работе над романом. Нагромождение черновиков. Умопомрачительное количество источников. Многостраничные записи по-гречески (здесь можно вспомнить, что труд Марка Аврелия “К самому себе” написан не по-латыни, а по-гречески). Вместе с тем она заявляет, что не любит кабинетной работы, пишет где угодно: в путешествиях, в гостиницах. Ей нередко приходится убеждаться, что задуманная книга лишь “одной ногой” стоит на эрудиции: вторая нога — магия. “Мне кажется, у большинства людей ложное представление об учености писателя. Французы думают, что ты с утра до вечера роешься в книгах, наподобие книжных червей Анатоля Франса. Это не так. Если любишь жизнь во всех ее, так сказать, формах, все равно каких, современных или минувших, — не помню, кто из греческих авторов говорит, что преимушество прошлого перед настоящим состоит в том, что прошлое обширно, а настоящее мимолетно, — а я, между прочим, прочитала всю древнегреческую литературу, — так вот, это нормально, когда тебе приходится много читать…” (Письмо к Габриэль Жермен от 11 января 1970 г.)
Удивительное дело: ее проза, давно ставшая классической, выглядит весьма актуальной на фоне сегодняшних литературных дебатов. Например, стало общим местом утверждение, будто в наше время особенно возросла популярность литературы факта и документа, тогда как интерес к “выдуманной литературе”, fiction, угасает. Роман по-своему отвечает на тенденцию вытеснить художественную фантазию фактологией: он выворачивает это противопоставление наизнанку. Роман имитирует человеческие документы — письма, дневники, записки, — и они, оказывается, убедительней всякого подлинника. Это, конечно, не совсем ново; эпистолярный роман — излюбленный жанр XVIII столетия, достаточно вспомнить две самые знаменитые книги: “Опасные связи” Шодерло де Лакло и гётевского “Вертера”. Два других (и более демонстративных) примера относятся к только что ушедшему веку. Это роман Т. Уайлдера “Мартовские иды”, в котором все “документы”, за исключением стихов Катулла, — изобретение автора, и, конечно, “Мемуары Адриана”, главная и наиболее известная книга Маргерит Юрсенар. Адриан, приемный сын Траяна и римский император с 117-го по 138 год, увековечил себя множеством сооружений, был инициатором кодификации права, покровителем искусств и литературы, но оставил лишь незначительное число личных документов и уж во всяком случае никаких воспоминаний не писал.
Далее, вы можете услышать сегодня вновь оживший девиз “показывать, а не рассказывать”, рассуждения о преимуществах прозы, непосредственно воспроизводящей живую жизнь, перед романами, в которых действительность более или менее поставлена под сомнение, опосредована рефлексией и т. п. Наследие автора, о котором идет речь, обесценивает и этот тезис. Наконец, снова и снова, на протяжении теперь уже полувека, нас уверяют, что граница между серьезной и тривиальной литературой отменена. И снова рафинированная проза Юрсенар смеется над этой чушью.