Перевод с немецкого и вступление Александра Эстиса
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 4, 2013
Перевод Александр Эстис
Готфрид Герман#
Ямбы и эпиграммы неизвестного эллина
Перевод с немецкого и вступление Александра Эстиса
Занимаясь поэтами-филологами XIX века, я
заинтересовался трудами одного из величайших классических филологов своего
времени — Готфрида Германа. В одной из зеленых коробок, которыми уставлен архив
университетской библиотеки города Лейпцига и в которых хранится наследие
нескольких сотен ученых и писателей, меж другими рукописями Германа я наткнулся
на сочинения особого рода.
Иоганн Готфрид Якоб
Герман — так звучит его полное имя — родился в Лейпциге в 1772 году. Готфрид
был нерасположенным к учению крайне резвым ребенком и
очень хотел стать солдатом, но талантливый домашний учитель сумел развить в нем
тягу к наукам (и в особенности к изучению античной литературы), так что уже в
14-летнем возрасте Герман поступил в Лейпцигский университет. Здесь он по
желанию отца сперва изучал юриспруденцию, но скоро,
следуя собственному влечению, стал все больше предаваться филологическим и
философским изысканиям. К концу 21 года жизни он уже приват-доцент, девять лет
спустя — профессор элоквенции (а позже и поэзии) в Лейпциге. Скончался Герман в
1848 году — году Мартовской революции, о которой успел отозваться так: “Пусть
буря всегда сносит некоторые избы — их выстроят вновь, но после нее — чище
воздух”.
Герман был не только одним из самых
влиятельных и уважаемых ученых, но и весьма одаренным преподавателем.
Отличительной чертой его лекций в соответствии с кредо Qрлп≥т “ м≥ипт фyт PлзиеЯбт (“Речь истины
проста”) была отточенность речи без излишеств,
ясность изложения и прямота метода. Герман всегда старался заронить зерно критического
мышления в мировосприятие своих учеников, развить в них самостоятельность
суждения, что и привело его к созданию “Греческого сообщества”, в котором под
его руководством обсуждались проблемы филологии. Среди
учеников Германа были в будущем такие известные ученые, как историк Леопольд
Ранке, реформировавший методы историографии, германист Мориц
Гаупт (которому Герман приходился тестем) и
классический филолог Вильгельм Ричл (преподаватель Отто Риббека и Фридриха Ницше — в
1865 году Ницше последовал за Ричлем, когда тот из-за
“Боннской распри филологов” перешел из Боннского университета в Лейпцигский).
По словам современников, Герман отличался
также любовью к свободе и правде, высокой нравственностью,
рационально-скептическим образом мышления, не позволявшим ему ни как ученому,
ни как человеку слепо доверять авторитетам. Эти качества придают трудам Германа
особые черты и особую ценность. Многие из них посвящены метрике; идею ритма он
развивает, основываясь на кантовском учении о категориях (с философией Канта
Герман познакомился в университете города Йены, где именно с этой целью учился
в течение семестра). Его работы по античной метрике были настолько
блистательны, что Гёте, гостивший в Лейпциге в 1800 году, пригласил его
составить немецкую метрику — от чего Герман, увы, отказался; метрику немецкого
языка, полагал Герман, надлежало создать самому Гёте. Как поборник так
называемой “филологии слов”, критико-грамматической школы филологии, Герман
потратил много усилий на изучение древнегреческой (в меньшей степени —
латинской) грамматики и совершенствование методов ее описания, чем повлиял на
развитие языкознания. Критика и текстология представляли для
него равный интерес как дополняющие друг друга дисциплины; он выпускал
академические издания и толкования трудов Гомера, Гесиода, Сапфо, Пиндара,
Аристотеля, Аристофана, Софокла, Еврипида и многих
других; над изданием Эсхила Герман трудился на протяжении полувека, но так и не
закончил его (подготовленное Морицем Гауптом, напечатано оно было посмертно). И наконец —
он сочинял оды и эпиграммы на древнегреческом, латыни
и немецком.
Для того чтобы постичь историческое
измерение приводимых ниже стихотворений Готфрида Германа, необходимо обратиться
к событиям начала XIX века. Утвержденные имперской депутацией
1803 года реформы — так называемая медиатизация и секуляризация немецких
государств под руководством французского министра Талейрана — повлекли за собой
распад прежнего политического строя Священной Римской империи германской нации
и серьезные территориальные, демографические и стратегические потери, в то
время как союзники Франции вроде Бадена, Баварии и Вюртемберга получили новые
территории. В 1806 году под протекторатом Наполеона был основан Рейнский
союз, в который вошло более двадцати небольших юго-западных государств.
Гарантируя Французской империи военную поддержку, они вышли из состава
Священной Римской империи и, по сути, сделались вассалами французского
императора. И действительно — заключенный якобы для взаимной поддержки союз,
как и проведенные под предлогом либерализации реформы, помогли Наполеону
пополнить казну, увеличить армию и укрепить свои позиции на германской
территории посредством создания государств-сателлитов.
Рейнский союз привел к окончательному
распаду Священной Римской империи, и без того разобщенной реформами и
ослабленной поражением в битве под Аустерлицем (1805, война Третьей
коалиции), а в 1806 году Франц II отрекся от престола Священной Римской
империи, на чем и прекратилось ее существование. Саксонию Наполеон обязал
уплатить 25 миллионов франков контрибуции (значительная сумма для небольшого
государства) и взять на обеспечение подвластные французам гарнизоны. Лишенная
свободы действий Саксония была вынуждена вступить в Рейнский союз и
предоставить для наступательных войск Наполеона контингент в 20 000 солдат.
Публикуемые ниже
стихотворения Готфрида Германа были созданы в те дни, когда возмущение против
наполеоновской власти и нравственного и политического распада охватило уже не
только национально ориентированные силы, но, с другой стороны, оно еще не
перешло во всеобщее негодование, которое в будущем привело к многочисленным
восстаниям и в итоге — к Освободительной войне в Германии. Наполеоновская власть все более рассеивала надежды,
на нее возлагаемые, и пронаполеоновская пропаганда,
вначале равносильная антинаполеоновской, становилась
все слабее. Гибель многих тысяч германских солдат, мобилизованных Наполеоном
для Российской кампании 1812 года, подавление национальных интересов, цензура и
другие последствия наполеоновского деспотизма возбудили стремление к
национальному единению и мятежу против Наполеона и подчиняющихся ему
правителей. Литераторы и ученые, воодушевленные идеей национального единения,
поносили французскую тиранию в стихах, агитационных речах и трактатах. Против
чужевластия все более открыто выступали такие поэты как Йозеф Эйхендорф, Эрнст Мориц Арндт, Теодор Кёрнер и Фридрих Рюккерт.
Но если даже в Пруссии под влиянием Наполеона в 1809 году был
расторгнут патриотический союз “Тугендбунд”, то
насколько сложнее было обойти цензуру в Саксонии, которая фактически оставалась
на стороне Наполеона…
И тогда поэт-филолог Герман выразил свое
негодование, избрав форму, наиболее для него привычную, — научной публикации.
Он “нашел” рукопись сочинений древнегреческого поэта и под названием “Ямбы и
эпиграммы неизвестного эллина” (“Jamben und Epigrammata eines unbekannten Hellenen”) издал в филологическом ежемесячнике “перевод”
стихотворений, направленных против тирании и угнетения, осуждающих
безнравственность и продажность германской знати, призывающих к свободолюбию и
мятежу. Конечно, любой филологически сведущий читатель должен был сразу же
понять, что ни о какой древнегреческой рукописи не может быть и речи; взору
читателя представала не научная публикация, а литературный вымысел — это было
очевидно уже по тому, что “Ямбы и эпиграммы” печатались без комментариев и с
подозрительно скудным введением, в котором лишь коротко говорилось о
новонайденной рукописи и о том, что ни автора, ни точное время возникновения
стихов установить нельзя. Более того, стихотворения являлись якобы переводом на
немецкий, что не могло не вызвать у студентов и коллег недоумения — почему
Герман не опубликовал греческий оригинал? Впрочем, даже зная
о мистификации, можно задаться вопросом, почему Герман, свободно сочинявший
метрические стихи равно на греческом и на латыни, не написал свои “Ямбы и
эпиграммы” на языке мнимого оригинала, усложнив лексику, что стало бы
дополнительной защитой от цензуры. Так зачем же немецкий? Ответ
очевиден: идею национального противостояния нужно было высказать не иначе как
на языке, объединяющем нацию. Ведь именно язык и культурное достояние являлись
связующей нитью германских государств, разрозненных после распада Священной
Римской империи.
Итак, перед нами явная мистификация, которую
допустили к печати либо потому, что научные журналы подвергались лишь
выборочным проверкам, либо просто по глупости цензоров. Готфрид Герман прибег к
мистификации не только для отвода глаз цензуры, но и для того, чтобы придать
политической идее обличие более благородное (нежели у агитационной
публицистики), чтобы сопоставить современные общественные условия с
исторической парадигмой, чтоб возвысить политическую мысль до уровня
поэтической рефлексии. Возможно, и этот литературный вымысел сыграл скромную роль
в возбуждении мятежного духа, положившего конец самодержавию.
I. Эпиграммы
1.
Путник, великою скорбью исполни и мысли и
сердце,
Неизъяснимым словам
внемля о нашей судьбе:
Оры, порядколюбивые девы,
лежим пред тобою,
Были бессмертными мы — но погубил нас тиран.
2.
Этот клинок не окрашен доселе темною кровью:
Страшного часа он ждет; ждет он бесстрашной
руки.
3.
Вечный закон, на земле неизменный,
Судьба учредила:
То, что имел, потеряв, нечто иное найдешь.
Ныне, расчетливо правилу следуя, многие
люди,
Разом утратив весь стыд, деньги находят тотчас.
4.
Десять дюжин мужей посреди безотрадного моря
Гибнут. Ты же молчишь;
ждешь и бездействуешь ты,
В банях лелея, от битв отдаленных, холеное
тело:
Тонет пусть наша ладья —
лишь бы ты сам не глотнул
Лишней воды, свои члены в беспечном покое
купая;
Тонут пусть наши мужи —
лишь бы гордыню сберечь.
Злую вину утаив, говоришь ты: “Она утонула”.
Да, утонула она: сам ты ее потопил!
5.
Волны сомкнул Посидаон,
бог синекудрый,
над ними,
Глубь поглотила их всех; всех поглотил их
Аид.
6.
Феб Аполлон светлоликий, разящий метко из
лука,
Чем прогневили тебя люди, что ты им послал
Неизлечимую язву, заразу отвратную, злую,
Душегубительный мор: гадкою полнит он дух
Гордостью; взгляд пеленой он туманит и
гнусную Ату
В разум вселяет, изгнав здравый рассудок и
ум.
7.
…………………………………………………………………………………….
Шаг свой куда ни
направь — всюду за нами следит,
Бдящий и ночью, и днем,
как всевидящий, тысячеглазый
Аргус……………………………………………………………………….
………………………………………………………………………………..
Все мы — ужель до конца будем молчанье
хранить?
8.
Может, себя возомнил
он верховным владыкой, Зевесом
—
Кроном его назову, чадо сглотнувшим свое.
II. Ямбы
9.
Я не из тех, что вечно услаждают слух
Своей хвалой и лирных струн звучанием,
Позорным велеречием. Вот честь моя:
Бесчестных словом метким я преследую.
10.
Полна земля мужами ныне славными:
В домах своих устраивают празднества;
Пусть за дверьми хоть горе всенародное,
Пусть их соседа псы сгрызут до косточки,
Пусть дом невесты обкрадут грабители,
Всё встретят только злобною ухмылкою.
11.
Все врут, что чужеземцы иберийские,
Стекаясь к нам с брегов суровых Фасиса,
Расстроили нам всем благополучие —
Все врут! Испортили мы сами всё.
12.
Пусть речь его груба и неотесанна,
Пусть экзомида вся
на нем изорвана
И пахнет потом от труда вседневного —
Будь так! Коль честен труд, коль речь чиста
его,
Милей он мужа мне, в душе корыстного,
Пусть даже слогом он подобен Кораксу,
Пусть носит пурпур он и пахнет амброй весь.
13.
Плутов корыстных, казнокрадных
хитрецов,
Творящих козни грязные и каверзы,
Мы не караем — право, милосердны мы;
Казним мы старцев за слова правдивые
И мудрецов — как, право, справедливы мы!
14.
Жрецы лжедушные, наветные ханжи
На всех клевещут, указуя
жезлами:
На то дает им право не высокий нрав,
А опыт многий собственной растленности.
15.
Ни злых, ни добрых
нет — одни забавники,
Им лишь бы пировать да слушать пение,
Да хохотать над всем вокруг без удержу:
Две книги Евлениппа
еле одолев,
Тщеславятся ученостью и учат всех,
Как все смешно вокруг без исключения.
16.
Кто неусыпно ворочал папирусы,
О всем забыв, учил науку трудную,
Того не чтим, внемля глаголу праздному,
Витийству слух
вверяя дерзоустому
Людей бездумных вовсе и псоóбразных.
III. Холиямбы
17.
Решил ты править свыше всякого срока?
Иль, может, ты и жить решил, как бог, вечно,
Да юным пребывать и не стареть вовсе,
Искусством ложным приманив к себе Гебу?
Тогда напомню я, что все равно с Мойрой,
Несущей смерть, глухой ко всем мольбам
смертных,
Сводить тебе придется
наконец счеты.
18.
Не смог такой порядок бы сам Зевс грозный
Создать, чтоб, на горы вершину поднявшись,
В дыре глубокой очутился вдруг странник;
Иль, чтоб в бездонную низринувшись
пропасть,
Вдруг оказался на Парнасских вершинах,
Не смог такого бы создать сам Кронион,
А ты такой порядок утвердить взялся.
19.
В горах овеянной туманом Колхиды,
Богатой глубоко в земле
добром всяким,
Исенодор, зловещим предаешь Керам
Без счета — воинов ли? Нет, юношей нежных,
Неопытных, чьи щеки пух едва тронул,
Чья рать законная — Кипридово
ложе.
Но не тебе, Исенодор,
считать мертвых,
Ты знай считаешь в
сундуках своих драхмы.
20.
Как Кривоногий
пусть мои хромы ямбы,
Низвергнутый самим Кронидом на Лемнос —
Острит он, пламя
раздувая, медь в горне,
И в длань ее влагает юношам дерзким;
Так ямбы распаляют им в груди пламень
Влагая в думы остромыслия
стрелы.