Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 4, 2013
Наталия Васильева#
“Ненастоящие картины — настоящие деньги”, или Все было наоборот?
В октябре 2011-го в Кёльне
завершился процесс по самому крупному делу фальсификации картин за всю
послевоенную историю европейского рынка искусства. В течение тридцати пяти лет художник-поддельщик Вольфганг Бельтракки
успешно поставлял на арт-рынок написанные им чаще
всего в стиле французских и немецких экспрессионистов картины, ставя под ними
подписи Андре Дерена, Жоржа Брака, Макса Эрнста, Генриха Кампендонка,
Фернана Леже, Макса Пехштайна, и заработал на этом миллионы. В этот громкий
скандал оказалась замешана элита аукционных домов и галерей Кёльна, Берлина,
Нью-Йорка, Лондона, Парижа и Женевы, потому суд над “фальсификатором века”
обещал пролить свет на методы работы этих особых, закрытых для непосвященных
коммерческих структур. Первоначально предполагалось заслушать показания
примерно ста семидесяти свидетелей по делу, среди которых фигурировали
известнейшие продавцы произведений искусства, такие как бывший директор “Сотбис” во Франции Марк Блондо,
крупнейшие искусствоведы, такие как бывший директор парижского Центра Помпиду
Вернер Шпиз, а также именитые коллекционеры —
голливудская кинозвезда Стив Мартин и другие. Однако процесс, к удивлению
наблюдателей, завершился молниеносно — всего за девять дней. По взаимному
соглашению участвующих сторон дело было сведено к четырнадцати подделкам (хотя
по собственному свидетельству фальсификатора в его “репертуар” входило около
пятидесяти художников) и обвиняемому, с учетом его чистосердечного признания,
был вынесен смягченный приговор (шесть лет тюрьмы открытого типа с правом
работы в художественной студии). И хотя фальсификатор был осужден и признан
виновным, на суде он завоевал расположение следивших за процессом журналистов и
обрел настоящую популярность. “Не обычный мошенник вроде финансового афериста
Бернарда Мэдоффа, а исключительное дарование”,
“неисправимый хиппи”, “новый Уленшпигель”, “лукавый плут, сумевший провести арт-рынок и изобличить его абсурдные методы”, — писала о нем
пресса. “Не часто обвиняемый по делу о мошенничестве в особо крупном размере
вызывает такие бурные и искренние симпатии… Безупречнее стяжать шестнадцать
миллионов вряд ли возможно”, — подытожила общественную оценку процесса “Франкфуртер альгемайне цайтунг”.
Широко освещаемое в прессе “дело Бельтракки” заново подняло старый вопрос: являются ли поддельные картины, наподобие фальшивых банкнот, просто копиями оригиналов, а подделка картин — мошенничеством чистой воды, “гнусным преступлением”? Или все же эти полотна, столь успешно вводящие в заблуждение знатоков и почитателей искусства, представляют самостоятельную художественную ценность, а фальсификацию картин можно счесть за ловкую, лукавую и даже простительную проделку, хотя бы потому, что “на месте обманутых оказываются не неимущие пенсионерки, а алчные арт-дилеры и баснословно богатые коллекционеры”, охотящиеся в первую очередь за именами, а не произведениями искусства и расплачивающиеся за красочные полотна зачастую “черными деньгами”?
“Ненастоящие картины — настоящие деньги” — обобщают морально-правовую оценку “дела Бельтракки” журналисты Штефан Кольдехоф и Тобиас Тимм, которые в мае прошлого года выпустили под этим заглавием книгу по материалам судебного процесса над Бельтракки и по результатам собственных расследований. Этот документальный триллер из сферы искусства за полгода выдержал уже три издания и был отмечен премией как “блестящее достижение критического журнализма”.
Поддельным полотнам Бельтракки в художественности авторы книги однозначно отказывают, признавая за ними разве что “декоративность”. “Хотя на первый взгляд, — пишут Кольдехоф и Тимм, — эти картины выглядят настолько убедительными, что многочисленные эксперты, коллекционеры, галеристы и аукционисты легко могли обмануться, но уже на второй взгляд становится ясно, что они — пусть и мастеровито выполненные, но всего лишь схематичные копии, невдохновенно имитирующие характерные черты подделываемого художника”. В подтверждение своей позиции они приводят суждение искусствоведа Ральфа Йентша: “Все эти подделки изготовлены так, как настоящий художник никогда не пишет. Художник постепенно разрабатывает свою идею, решает ее в красках. А поддельщик рисовал свои полотна примерно так, как обычно украшают рождественскую елку: здесь, пожалуй, не хватает свечки, а тут надо бы добавить немного серебряного дождя, а вот сюда привесим-ка еще один елочный шарик. Именно по такому принципу скомпанованы все эти картины — и Кампендонк, и Дерен, и Леже”. Полотна Бельтракки, по мнению авторов, лишены существенной составляющей подлинного художественного произведения — особой ауры, свидетельствующей о “всех усилиях, поте и муках творчества, с которыми произведение это создавалось”, лишены они и неповторимой биографии самой картины, которую, “знаток и любитель искусства вкушает в той же мере, как и краски”.
“Вольфганг Бельтракки вовсе не гений. И большим художником никогда не был”, — утверждают Кольдехоф и Тимм. Его биография, считают они, типична для художников-поддельщиков. Будучи хорошим ремесленником-профессионалом и знатоком искусства, прекрасно разбирающимся в особенностях стиля каждого отдельного художника, он, однако, не сумел выработать “свой неповторимый стиль, способный побудить галеристов выставлять его картины, а коллекционеров их покупать”, и потому в погоне за “настоящими деньгами” и движимый “банальной жаждой наживы” он встал на путь обмана. “Тем, кто знаком с его немногочисленными собственными творениями, — пишут авторы, — сложно отделаться от мысли, что обеспечить этим свое существование он вряд ли бы смог… что уж говорить о строительстве роскошной виллы высоко над крышами Фрайбурга. Всего через несколько недель, после того как в Мюнхене на аукционе за тысячу триста евро была продана картина Бельтракки, подписанная его собственным именем, в другом немецком аукционном доме созданное им же полотно достигает цены в два миллиона восемьсот тысяч евро. Эту дорогостоящую картину Бельтракки, правда, написал не в своей манере, а в стиле всемирно известного художника. И подписал его же именем — Кампендонк”. “Мошеннически присваивая чужое имя и зарабатывая на этом баснословные деньги, Бельтракки, — заключают Кольдехоф и Тимм, — нанес реальный ущерб не только галеристам, экспертам, коллекционерам, но безусловно и самим художникам. Кто же решится теперь покупать Кампендонка или Макса Эрнста?”
Но в такой ли степени “ненастоящими картинами” были эти работы? При безусловно негативном отношении к деяниям поддельщика, авторы приводят в своей книге и суждения иного характера. “Картина Макса Эрнста ▒Орда’ по отзыву сотрудницы выставочного зала предпринимателя Райнхольда Вюрта была одной из любимейших у посетителей музея: ▒Разве картина стала сегодня менее прекрасной, волнующей, менее захватывающей только оттого, что мы теперь знаем, что нарисовал ее не Макс Эрнст, а Бельтракки? Разве это не те же самые краски на том же самом полотне? И не важнее ли в конечном счете само произведение, чем вопрос, кто его написал?’”
Рассказывают Кольдехоф и Тимм также о том, что многие жители Ганновера, после того как выяснилось, что одна из картин в их знаменитом музее Шпренгеля оказалась подделкой Бельтракки, обращались к директору музея с просьбой разрешить им купить эту самую “Кошку на фоне горного пейзажа” а-ля Кампендонк: “Картина ведь — по мнению потенциальных покупателей — и после разоблачения ничуть не стала менее красивой, чем прежде. А пестрая кошка уж и вовсе не виновата, что нарисовал ее Вольфганг Бельтракки, а не Генрих Кампендонк”.
Так может, все было наоборот: “картины были прекрасные”, а “арт-рынки — ужасные”? И “ненастоящими”, иррациональными были скорее заоблачные рыночные цены? Подобной точки зрения придерживается сам “фальсификатор века”. “Неплохие, согласитесь, картины… а деньги были совершенно неважны. Мне просто все это страшно нравилось. Для меня все это было искусство”, — так говорит он о своих работах и так определяет роль “настоящих денег” в своем “неконвенциональном стиле жизни” в единственном до сих пор публичном интервью, напечатанном в марте 2012 года в журнале “Шпигель”. На просьбы Кольдехофа и Тимма дать какие-либо разъяснения Бельтракки не отреагировал, поэтому в своей книге позицию художника авторы излагают по его заявлению в суде и по этому интервью.
Свою специфическую деятельность Бельтракки однозначно относит к искусству, в расширенном, тоже “неконвенциональном” понимании этого слова. На вопрос журнала “Шпигель”, считает ли он себя художником, он уверенно отвечает: “Разумеется. Художник — это тот, кто занимается искусством, кто творит. Почитайте книги Бойса, и вы совсем уже не будете понимать, где проходит грань между искусством и не-искусством”. Суть своего художественного метода фальсификатор видит не в копировании, а в творческом развитии идей избранных им художников, в заполнении “белых пятен” в их творческом наследии, в создании ненаписанных ими или бесследно исчезнувших картин: “Мне нравилось рисовать свои собственные сюжеты, и продавалось это совсем неплохо, но рисовать ненаписанные картины других художников было гораздо увлекательнее… Любой филармонический оркестр только интерпретирует произведение композитора. А я ставил себе цель — сочинить новую музыку этого композитора… Я старался уловить особенное в художнике, чтобы постараться передать это даже по возможности немного лучше, чем удалось ему самому. Это же выполнимо, ведь сегодня мы знаем, в каком направлении пошло развитие искусства”. И результаты этого перевоплощения, вживания в другую индивидуальность и совершенствования ее творческого метода оказались впечатляющими. “Автономные творения… Виртуозно, цельно и монолитно, ни одной неверной линии”, — утверждал искусствовед Вернер Шпиз, самый авторитетный эксперт по творчеству немецкого экспрессиониста Макса Эрнста. “Бельтракки — это гениальный клон Макса Эрнста”, — говорил он же, оставаясь, по-видимому, и после разоблачения фальсификатора под воздействием его картин. “А вдова Макса Эрнста, Доротея Таннинг, сама художница, сказала об одной из моих подделок, что более великолепного Макса Эрнста она еще не видела”, — сообщает без ложной скромности в интервью “Шпигелю” “фальсификатор века”. “Франкфуртер альгемайне цайтунг”, в свою очередь, признает, что “Бельтракки написал самого лучшего Кампендонка, из всех существующих”.
Главным для него, как утверждает Бельтракки, был процесс творчества, творческое вдохновение, своего рода “овердрайв”, который “включается в моем мозгу, когда я рисую или рассматриваю картину”, а коммерческая выгода была второстепенна: “Никто мне никогда ничего не заказывал. Я рисовал, потому что мне этого хотелось… Я никогда сознательно не задавался целью стать поддельщиком. Талант свой я осознал довольно рано, только распорядился им слишком легкомысленно. Все это постепенно складывалось — на протяжении многих лет”. Спрос на арт-рынке был колоссальный, можно было спокойно продать и тысячу, и две тысячи картин, рассказывает он, и сбыть их было до абсурдности просто, как поначалу — на блошиных рынках, где покупатели вполне, должно быть, осознавали, что вовсе не оригиналы приобретают, так и позднее — в аукционных домах, где никто, казалось, не был удивлен, что считавшиеся потерянными картины вдруг так счастливо обнаружились и предлагаются к продаже, а может, никто и не хотел вдаваться в подробности, ведь некоторые галеристы и аукционеры зарабатывали на картинах гораздо больше, чем платили поддельщикам. “В отдельных случаях я действительно сожалею о содеянном, а в каких-то случаях чужая алчность перевешивает мои угрызения совести”, — признается Бельтракки.
“Для одних ты — уголовник, для других — художник, — не без вызова констатирует фальсификатор. — Меня это не удивляет. С юридической точки зрения, я — осужденный преступник… и наказание в общем-то справедливо, потому что картины я действительно подделывал, а сколько лет — даже подумать страшно… Но в душе я себя преступником не считаю… За четырнадцать месяцев предварительного заключения я повидал настоящих преступников: убийц, растлителей малолетних, рецидивистов. Сам я никогда ни на кого не нападал, никого не грабил, не обворовывал”.
Столь широкий резонанс “дела Бельтракки” объясняется возможно тем, что и сами поддельные картины и “перевернутая”, “неконвенциональная” логика художника-фальсификатора неожиданно заострили взгляд общества на условность и иррациональность устоявшихся норм и заведенного порядка вещей, а также на преходящность принятых сегодня критериев оценки искусства. Но, похоже, ненадолго, судя по тому, как легко и быстро арт-рынок оправился от шока разоблачения.
“Ну, пьеска! Всем досталось…” — известный отклик на классическое гоголевское произведение вполне мог бы подойти и к данной современной истории.