Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 2, 2013
Елизавета Домбаян#
Казенный дом
По следам публикаций в журнале “Нью-Йоркер”
Каждое утро около пятидесяти тысяч американцев начинают день в полной тишине, в крошечных камерах, куда едва проникает дневной свет, где не разрешается свободно читать и писать, откуда можно выйти в строго установленное время лишь на час, чтобы немного “размяться”. Запритесь в стандартной ванной комнате и попробуйте представить себе, что вам предстоит провести там следующие десять лет. Даже человеку с воображением вряд ли доступно ощущение безнадежности, владеющее заключенным в одиночной камере. Казалось бы, ничего не происходит, один день похож на другой, но именно эта одинаковость и становится невыносимой, превращает жизнь в пытку. Человек оказывается как бы в безвременье, но его главный мучитель или даже палач — время. В 1842 году Чарльз Диккенс, успевший немало повидать у себя на родине, посетил “образцовую” тюрьму в Филадельфии и пришел в ужас, оттого что каждый узник содержится в отдельной клетке в полной тишине. Продажные и грязные тюрьмы старого Лондона показались ему человечнее, о чем он и сообщил своим читателям в публицистической книге “Американские заметки”.
Для сравнения: пятьдесят тысяч вмещает в
себя крупный современный стадион, и это — всего лишь десятая часть американцев,
отбывающих наказание в разного рода исправительных учреждениях США, включая
тех, кто отпущен на поруки или освобожден под залог. Как пишет в статье
“Америка за решеткой” Адам Гопник (“Нью-Йоркер”, 30 января
Большинство судей и прокуроров избираются. По этой причине они, некоторым образом, идут на поводу у своих избирателей, которые склонны поддерживать политику жесткого наказания. Вероятно, здесь играют роль традиции англосаксонского протестантизма. Сто тридцать семь лет тюремного заключения — приговор, который кажется абсурдным, должен уничтожить подсудимого морально еще до того, как судья дойдет до финальной точки и ударит молотком по столу. Таких сроков не дают больше нигде. А на каждую сотню совершеннолетних граждан в Штатах приходится в среднем больше одного осужденного (последние 10 лет эта показательная цифра варьировалась от одного до трех). Сроки, которые приходится отбывать заключенным в США, значительно превосходят сроки за аналогичные преступления в странах ЕЭС. За последние 20 лет деньги, затраченные на исправительную систему, в шесть раз превысили суммы, направленные на образование. Не страна, а карцер, как выразился Конрад Блэк, медиамагнат, недавно сам угодивший за решетку во Флориде.
В январе 2007 года авторы исследовательского проекта, касающегося криминальной статистики, Эрик Кадора и Чарльз Шварц с помощью архитектора Лауры Кёрган составили двенадцать (по количеству исследованных крупных городов) любопытных карт. Раньше других обнародовали карту мегаполиса Нью-Йорк — цифровое лоскутное одеяло с неравномерно разбросанными светлыми и черными пятнами: районы, жители которых часто попадают за решетку (Кони-Айленд, Бедфорд-Стайвесант, юг Бронкса, Джамайка и др.), светились неоново-оранжевым, а места, где живут законопослушные граждане (например, Ривердейл и Бэй-Ридж), зияли черными дырами. На такой же карте, но уже конца нулевых годов, оранжевое пятно на юге Бруклина, где находится Кони-Айленд, уменьшилось, зато оранжевые точки появились в районе 70-80-х улиц на севере Манхэттена. По-прежнему высоким показатель побывавших в тюрьме граждан остался в Гарлеме, где особо отличилась 120-я улица: здесь только в одном квартале набралось 44 “сидельца”. Такие кварталы, находящиеся в наиболее неблагополучных бедных частях мегаполиса, как это ни парадоксально, окрестили “миллионщиками”, поскольку государство вынуждено раскошелиться на содержание осужденных, проживавших там до заключения под стражу. Больше всего “миллионщиков” насчитали в северной части Манхэттена. Несколько лет государство ежегодно тратило около шести миллионов долларов на один из подобных кварталов вблизи знаменитого стадиона “Янки” (в 2007 году из 685 проживавших там мужчин в тюрьму попали 49). Занимаясь статистикой преступности, исследовательская группа пришла к простому выводу: государство тратит миллиарды, сажая людей за решетку, вместо того чтобы упреждать рост преступности в бедных районах. Но есть и положительная практика: свежий пример — Кони-Айленд, где за последние четыре года удалось справиться с процветавшим там откровенным наглым криминалом. К 2010 году в Нью-Йорке неслыханно снизился уровень преступности, хотя за последнее десятилетие не было отмечено существенных изменений в этническом составе горожан, уровне их образования и т. п. Этому феномену посвящена новая книга Франклина Е. Зимринга “Город, который стал безопасным”. Преступность в гигантском мегаполисе удалось обуздать превентивными мерами, коснувшимися в первую очередь “горячих точек” типа Кони-Айленда. В частности, путем патрулирования: туда стали отправлять в несколько раз больше полицейских нарядов, чем прежде. Кроме того, полицейское управление города осуществило программу, условно названную “Задержи и обыщи”. Больше всего шмонали подростков в бедных кварталах (после задержания строго предупреждали, брали отпечатки пальцев, затем отпускали). Подействовало. Кроме мелкой рыбешки в сети попадались и зубастые акулы криминала. В таких местах преступное поведение становится нормой, люди быстро забывают о границах дозволенного. Зимринг полагает, что корень зла — в попустительстве по отношению к культуре криминала, который в современном мире перестал считаться этим самым злом (за примерами далеко ходить не надо — достаточно включить телевизор), а консервативная теория о том, что суровое наказание исправит преступника и послужит уроком окружающим, давно себя изжила.
В колониальной Америке очень многие преступления карались смертной казнью. В некоторых штатах, например в Коннектикуте, независимо от тяжести преступления казнили тех, кто был судим трижды. Публичное недовольство таким законом впервые отмечено в 1768 году, после казни вора по имени Айзек Фрейзер. Он был взят с поличным за три года до казни, судим и жестоко наказан: его высекли, заклеймили, отрезали уши. Попавшись во второй раз, он был приговорен к такому же наказанию и, поскольку успел лишиться ушей, предупрежден судьей о том, что по нему плачет виселица. После третьего суда Фрейзер просил о помиловании, но не встретил сочувствия у властей штата. Ему не суждено было узнать, что через пару недель после повешения в хартфордской газете появилась большая статья под заголовком “Ответ на простой вопрос”. На вопрос о том, можно ли казнить живое существо за кражу, автор категорично заявлял “нет”. В обществе развернулась дискуссия о соразмерности наказания совершенному преступлению. Как результат, в самом конце XVIII века в пяти штатах запретили казнить осужденных за любые преступления, кроме убийства. В 1846 году власти штата Мичиган первыми в Америке приняли закон об отмене смертной казни.
В последнее десятилетие XX века от смертной казни отказались все западноевропейские страны, а также Австралия, Новая Зеландия и Канада. Во многих американских штатах на эту меру наказания объявили мораторий. Например, в Новой Англии с 1960 по 2005 годы смертельную инъекцию использовали лишь однажды, причем сам преступник, серийный убийца Майкл Росс, заявил, что желает умереть. А вот в Техасе только с 1976-го по 2010-й казнили более трехсот человек. По сравнению с положением дел в ЕЭС, американская пенитенциарная практика смахивает на анахронизм. Однако многие американцы, в первую очередь граждане самого крупного после Аляски штата Техас, придерживаются иного мнения.
Естественно, что люди, узнав о совершенном где-то поблизости зверском преступлении, желают любым способом оградить себя от опасности. Каким способом — вот вопрос. Несколько лет назад в Хартфорде, штат Коннектикут, в лечебнице для наркоманов познакомились двое ранее судимых за воровство мужчин, Стивен Хайес и Джошуа Комисаржевски. Некоторое время спустя, “вылечившись”, они встретились в Чешире, вломились среди ночи в дом местного эндокринолога Уильяма Петита, изнасиловали его жену и старшую из двух дочерей, а утром втолкнули хозяйку дома в ее машину и заставили поехать в банк, где она сняла со своего счета 15 тысяч долларов. Затем преступники, вернувшись в дом, убили миссис Петит, подожгли дом и укатили в машине мистера Петита. Далеко уйти не удалось — наткнулись на засаду: банковский служащий, выдававший деньги, понял, что миссис Петит в беде, и позвонил в полицию. Хозяин дома выжил и был способен давать показания, хотя преступники “отключили” его ударом бейсбольной биты по голове, связали и бросили в подвал.
Во время судебного процесса власти и пресса штата не только ставили вопрос о возможности физического уничтожения “двух чудовищ”, но даже вспоминали о том самом старинном законе, по которому лишали жизни преступников, осужденных трижды. В результате обоих казнили в начале 2012 года. “Никто не становится дьяволом в мгновение ока”, — сказал, согласно письменным хроникам штата Коннектикут за 1780 год, девятнадцатилетний вор и убийца Барнет Дейвенпорт, исповедуясь перед тем, как взойти на эшафот. Но тут, вероятно, заканчивается сухая буква “закона и порядка” и начинается литература.
Невольно вспоминается Трумен Капоте и его “хладнокровные убийцы” Перри Смит и Дик Хикок, совершившие похожее злодеяние за полвека до описанной выше трагедии. Капоте, работавший тогда в “Нью-Йоркере”, загорелся идеей исследовать природу преступления и отправился в Канзас, где получил разрешение общаться с арестованными. Результатом стала книга[1], говоря о которой Капоте любил напоминать, что изобрел новую литературную форму — нехудожественный роман. Далась она автору непросто, отчасти потому, что Капоте проникся жалостью и симпатией к Перри Смиту, в котором даже усмотрел свое второе “я”. Он имел возможность присутствовать на обеих казнях, но, увидев, как повесили Хикока, сбежал. Джо Фокс, друг Капоте, вспоминал, что в самолете, на обратном пути в Нью-Йорк, Трумен держался за его руку и плакал. Позднее критика отправила книгу Капоте в раздел “невымышленное преступление” (true crime). Авторы, работающие в этом жанре, пользуются реальным материалом и описывают не только преступления и процесс расследования, но и личности преступников, их безрадостное детство, психотравмы и т. п.: разумеется, “никто не становится дьяволом в мгновение ока”.
Особняком стоит тюремная литература, то есть то, что написано в тюрьме или о тюрьме самими заключенными. Одним из первых представителей этого жанра стал Честер Хаймс, осужденный за вооруженное ограбление в 30-е годы прошлого века. Когда мистер Хаймс понял, что сможет в обозримом будущем выйти на свободу, он купил пишущую машинку и научился печатать. Почитывая в свободное время детективы Дэшила Хэммета, он пришел к выводу, что сумеет написать не хуже. По его словам, это оказалось проще простого: вспоминай свое прошлое, все, как было, и печатай.
В 60-е годы активизировались чернокожие тюремные писатели. В 1965-м была опубликована “Автобиография Малкольма Икса”. Ее автор — афроамериканец (заметим, что в те годы термин еще не существовал), активный борец за права темнокожих, отсидевший за кражу со взломом. В 60-70-е годы письменные труды подобных авторов ощутимо — прямо или косвенно — влияли на социальные протесты и борьбу за гражданские права, и к концу 70-х в США резко вырос спрос на тюремную литературу и ее экранизацию. Американский ПЕН-центр даже учредил соответствующий конкурс и ежегодно выпускал антологию произведений авторов-заключенных. Власти, особенно в многонаселенных штатах, пытались обуздать этот процесс новыми законами. В 1977 году в штате Нью-Йорк утвердили закон, запрещавший заключенным зарабатывать на своих сочинениях: негоже, мол, наживаться на преступной деятельности. Правозащитники, конечно, заявили, что закон создан специально для того, чтобы держать американский народ в неведении об истинном положении дел в тюрьмах. Популярность тюремной литературы резко пошла на убыль после одного неприятного инцидента. В 1981 году были опубликованы письма из тюрьмы некого Джека Генри Эббота, адресованные Норману Мейлеру. Книга называлась “Во чреве зверя” и оставалась на пике популярности, пока не выяснилось, что через месяц после освобождения Эббот совершил убийство. За несколько лет до этой публикации Мейлер в книге “Песнь палача” описал реальную историю другого убийцы — Гэри Гилмора, казненного в 1977 году в штате Юта. Половина этой книги посвящена тому, как издатели и телепродюсеры борются за право первыми поведать публике историю Гилмора и заработать на его печальной участи.
Чаще других сидельцев свою личную историю стремятся изложить и издать люди, осужденные несправедливо. Показательна свежая (2012) книга Майкла Мортона, получившего пожизненный срок за убийство жены. Мортон, не признавший своей вины, отсидел почти двадцать пять лет в одной из тюрем Техаса, прежде чем его адвокату удалось добиться проведения экспертизы ДНК. На это потребовалось шесть лет — местный прокурор регулярно отклонял запросы адвоката. Когда наконец экспертизу провели, оказалось, что к убийству причастен некий рецидивист, четверть века назад проживавший недалеко от Мортонов: его кровь была идентифицирована на бандане, которую суд не счел нужным в свое время признать уликой. Такие процессуальные ошибки — не редкость в техасском правосудии. За последние десять лет в Техасе благодаря экспертизе ДНК были признаны невиновными 45 осужденных.
Мириам Московиц написала свою первую книгу “Фантомные шпионы, фантомное правосудие” в 2010-м, когда ей было 94 года. Автор вспоминает события шестидесятилетней давности, когда она и ее тогдашний шеф Эйб Бротман, инженер-химик, были обвинены в преступном сговоре в пользу врагов США. Суд над этой парой проходил по тому же шаблону, что и суд над Юлиусом и Этель Розенбергами. Более того, приговор вынес тот же самый судья Кауфман на основании показаний и обвинений тех же самых свидетелей и прокуроров. Московиц дожила до преклонного возраста, ведь приговор был не столь суров, как в случае с Розенбергами, окончившими свою жизнь на электрическом стуле в 1953 году. В 1952 году ее и Бротмана выпустили на свободу, но оба провели ужасные годы за решеткой.
В женской тюрьме в Гринич-Виллидж Московиц иногда пила кофе в компании Этель Розенберг, которая любила поговорить о музыке и своих детях. Надзирательнице явно не нравилось непринужденное общение дам, и она всякий раз одергивала их криком: “Не забывайтесь! Вам тут не ▒Уолдорф Астория’!” Этель Розенберг проявляла душевную щедрость к подругам по несчастью, и заключенные ей симпатизировали. Как вспоминает Московиц, когда Розенберг увозили в зловещую тюрьму Синг-Синг, многие женщины, стоя у зарешеченных окон, скандировали ее имя — она же, будто стараясь их приободрить, молча улыбалась в ответ.
В 1992 году Московиц явилась на похороны судьи Ирвинга Кауфмана. В своей книге она детально описывает, зачем пришла и что чувствовала, глядя на гроб “мерзавца”. Стиснув зубы, она мысленно осыпала мертвеца проклятиями, которые затвердила как мантру еще сорок лет назад: “Пропади ты пропадом за то, что жаждал славы и обстряпывал свои грязные дела за счет наших жизней”.
Московиц ни разу не пожалела о проклятии в адрес Кауфмана. В 2008 году Мортон Собелл, осужденный по делу супругов Розенберг тем же самым судьей, публично признался, что действительно занимался шпионажем в пользу русских, и заявил, что Этель Розенберг к шпионажу была не причастна — ее казнили на основании ложных показаний сестры мужа. Интересно, что так же представлял себе детали дела Розенбергов Эдгар Л. Доктороу, задолго до признания девяностолетнего Собелла написавший роман “Книга Дэниэла”. В отличие от бывшего шпиона, владевшего фактами, Доктороу домысливал то, чего не знал. Книга написана от лица Дэниэла, сына Розенбергов, пытающегося примириться с жизнью, уготованной ему одержимыми идеологическими фантазиями родителями. О том, что он — сын казненной супружеской пары, Дэниэл узнал от некого репортера, сообщившего ему, в частности: “Да, дело ваших родителей сфабриковано”. Доктороу не пытался выяснить, виновны ли Розенберги. Фактически роман не о них, а о том, что с ними произошло; процесс послужил материалом для портрета Соединенных Штатов 50-х, эпохи политического психоза.
На рубеже веков в центре самого крупного со времен дела Розенбергов “атомного” скандала оказался американский ученый тайваньского происхождения Вэн Хо Ли. В 1999 году ему были предъявлены обвинения по 59 (!) пунктам, большинство из которых тянуло на пожизненный срок. Тогдашний министр энергетики Билл Ричардсон во всеуслышание объявил, что Ли подозревается в краже сверхсекретных документов. После ареста Ли содержался в камере для особо опасных преступников в здании федерального суда в Альбукерке и первые четыре месяца заключения провел в одиночестве, встречаясь только со следователями и адвокатами. В его крошечной камере круглые сутки горел свет. Позднее осужденному Ли было позволено встречаться с членами семьи дважды в неделю по часу, в присутствии агентов ФБР, и выходить на прогулку в тюремном дворике — но только в наручниках и кандалах. Ученый провел девять месяцев в нечеловеческих условиях, пока с него, в силу отсутствия достаточных доказательств, не сняли обвинения по 58 пунктам. Выслушав окончательный приговор за нарушение порядка работы с секретной документацией, что никоим образом не предусматривает одиночки и кандалов, Ли подал иск, требуя наказать чиновников, назвавших его преступником до оглашения судебного решения и передавших неверные сведения о нем журналистам. Поскольку дело получило широкую огласку, “бдительного” министра раскритиковал Конгресс, а президент Билл Клинтон даже извинился от имени федеральной власти за условия содержания Ли в ходе расследования.
В штате Нью-Мексико, где работал и был арестован ученый-атомщик, нет федеральной тюрьмы. Заботы по содержанию осужденных берет на себя крупная частная компания (“Корнелл Коррекшнз”), предоставляющая платные услуги государственным органам. Судья, выносивший вердикт, и даже обвинители высказывали недоумение по поводу слишком строгих мер содержания Ли, однако не встретили понимания со стороны тюремной администрации “Корнелл Коррекшнз”. Тесные даже для одного человека камеры и кандалы — обычная практика в новых (существующих с 90-х годов), так называемых “супермакс” тюрьмах. Трудно представить себе большее противоречие между общественным благом и частной выгодой: главный интерес владельцев тюрем лежит вне поля очевидного социального блага, то есть сведения к минимуму количества заключенных, — напротив, они стараются разместить в своих заведениях как можно больше осужденных и потратить на их содержание как можно меньше средств. Самая крупная из подобных компаний “Коррекшнз корпорейшн оф Америка” в очередном годовом отчете честно и откровенно заявила, что ее рост зависит от способности получать контракты по развитию и управлению новыми исправительными учреждениями. Как говорится, no comments.
Среди так называемых развитых демократий США занимают первое место по количеству совершенных американскими гражданами убийств и, соответственно, по количеству приговоренных к высшей мере наказания. В чем причина? — пытаются разобраться американские гуманитарии. В 2009 году вышла книга “Убийство по-американски”. Ее автор, историк и философ Рэндольф Рот, утверждает, что в США периодически складываются особые исторические условия, развязывающие руки убийцам, и это — цена, которую платит государство за свою политику. Неутешительная теория. Если верить Роту, всплеск убийств приходится на периоды правления “плохих” президентов, когда же у руля “хороший” президент, граждане чувствуют себя спокойнее, увереннее и проявляют меньше агрессии. Автор книги не согласен с некоторыми европейскими исследователями преступности в США, которые полагают, что всему виной средневековые привычки переселенцев выяснять отношения с помощью ножа и ружья: якобы американцы обрели демократические свободы слишком рано, еще не успев осознать преимущества государственной монополии на применение силы и не научившись себя контролировать, за что теперь и расплачиваются. Рот скорее склоняется к мнению своего покойного коллеги Эрика Монконена: американский федерализм ослабляет власть государства; рабовладельческая система долгое время культивировала насилие и агрессию как норму поведения белых (до сих пор больше всего преступлений с применением оружия происходит на юге страны); судьи и присяжные на протяжении двух столетий слишком терпимо относились к убийствам темнокожих и убийствам на почве ревности, не желая сурово наказывать белых, в частности, вспыльчивых мужей. Статистика последнего десятилетия свидетельствует о том, что наибольшее число тяжких преступлений приходится на долю темнокожих граждан США (в семь раз больше, чем на долю белых) — на этот счет в книге Рота теорий нет. Ряд ученых придерживаются так называемой “южной” теории, отсылающей к истории рабовладельческих плантаций Техаса. Освобожденные, но оставшиеся обделенными в социальном отношении бывшие рабы “мстят” бывшим хозяевам. “Если система социального контроля, в особенности расового, подразумевает массовое лишение свободы, то эта система добилась фантастического успеха”, — с горькой иронией пишет американская исследовательница Мишель Александер.
Иной взгляд на проблему (так называемая “северная” точка зрения) представлен в труде Уильяма Дж. Станца “Коллапс американского криминального правосудия”, увидевшем свет осенью 2011 года. Станц утверждает, что причина чудовищного состояния современной тюремной системы уходит корнями в эпоху Просвещения и “процедурную” природу американского правосудия. Беда началась в конце XVIII века, когда был принят Билль о правах, в котором эта самая процедура уже превалирует над принципами, то есть вместо того чтобы декларировать основополагающие принципы (никто не может быть осужден за то, что не являлось преступлением в момент совершения и т. п.), главный закон призывает вершить справедливый суд. На практике получается, что человек может избежать казни, если, к примеру, успеет обвинить своего адвоката в некомпетентности, но с тем же успехом может лишиться жизни из-за того, что адвокат не смог убедить присяжных в невиновности подзащитного, хотя и располагал необходимыми доказательствами. И, разумеется, наоборот, если адвокат виртуозно владеет процедурной техникой.
Жизнь меняется и продолжает ставить вопросы, на которые не способна пока ответить ни одна теория. В XXI веке в США появился принципиально новый, ранее неизвестный вид врага государства. Адам Гадан, известный среди радикальных исламистов как Аззам Американец, стал первым за последние шестьдесят лет гражданином США, осужденным за государственную измену. В октябре 2005 года он был обвинен в оказании материальной поддержки “Аль-Каиде”; спустя год прибавилось обвинение в государственной измене, и Гадана внесли в список террористов, которых разыскивает США.
Родился Адам в штате Орегон, вырос на ферме в южной Калифорнии. Отец, Фил Перлман (в бурные 60-е — битник), исповедовал христианство. Друзей у мальчика не было. В семнадцать лет он переехал к бабушке и деду в Санта-Ану, где стал посещать собрания в Исламском обществе округа и вскоре принял ислам. Затем — кто бы мог подумать! — вступил в “Аль-Каиду”, а в двадцать восемь лет стал одним из самых приближенных агентов Усамы бен Ладена. В ЦРУ не знали о связи Гадана с “Аль-Каидой”, пока не грянул гром 11 сентября. В пятую годовщину трагедии Аззам Американец выступил в Интернете с пропагандистским видеообращением “Приглашение в ислам”. Эта история радикального исламиста еврейского происхождения, родившегося в США в христианской семье, могла бы показаться уникальной, однако анализ собранной ЦРУ информации о 172 членах “Аль-Каиды” показывает, что большинство из них происходят из благополучных семей, родились и выросли в западном мире, не имеют преступного прошлого и не страдают слабоумием. По словам Марка Сейджмена, сотрудника ЦРУ, изучавшего биографии членов “Аль-Каиды”, единственная особенность “западников” состоит в том, что будущие террористы с детства остро ощущали одиночество и эмоциональную отчужденность. Сейджмен даже придумал новый термин: “халяль-теория терроризма”. После смерти бен Ладена большинство “халяльщиков”, считающихся наиболее опасными и непредсказуемыми террористами, остаются на свободе. Спецслужбы пока не готовы сообщить налогоплательщикам своей страны, когда злодеи предстанут перед американским правосудием. Нет сомнения в одном: одиночная камера каждому из них обеспечена, несмотря на то что тюрьмы переполнены.