Non-fiction с Алексеем Михеевым
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 8, 2012
БиблиофИЛ
Информация к размышлению
Non-fiction
с Алексеем Михеевым
1980-й. Вместо ранее запланированного Никитой Хрущевым на этот год коммунизма в Советском Союзе состоялась Олимпиада. В начале августа она завершилась, надувной ласковый Миша под музыку Александры Пахмутовой поднялся над переполненной чашей Лужников в вечернее московское небо, и растроганная страна, роняя слезы умиления, приготовилась вернуться в застойные будни, размеренное течение которых лишь раз в пять лет должно было нарушаться пафосными съездами КПСС с многочасовыми докладами дорогого товарища Леонида Ильича Брежнева о дальнейших успехах на пути неуклонного продвижения к светлому будущему всего человечества — тому самому коммунизму.
Однако в том же августе на северной окраине Восточной Европы произошло другое событие, которому по своим историческим последствиям было суждено не просто затмить Олимпиаду, но и вообще сломать казавшийся несокрушимым коммунистический сценарий: на судоверфи в Гданьске началась забастовка. Впрочем, десятью годами раньше, в 1970-м, в том же Гданьске тоже случились рабочие волнения — и завершились они заменой одного национального лидера (Гомулки) на другого (Герека). И теперь, когда — после августовской забастовки — уже Герека сменил некий Станислав Каня, казалось, что история просто делает дубль и скоро все войдет в свою колею. Но на дворе была уже другая эпоха — и не в последнюю очередь потому, что еще в 1976-м (тоже после локальных волнений) в Польше впервые появились Комитеты защиты рабочих. И итогом забастовки 1980-го стала не просто смена партийного руководства: впервые в социалистической стране был образован независимый профсоюз под названием “Солидарность”, куда постепенно вступило, наверное, все трудоспособное население Польши — и остановить это массовое движение в сторону перемен стало возможным только путем введения военного положения в декабре 1981-го.
Из интеллектуалов-диссидентов, организовавших те небольшие Комитеты защиты рабочих, из которых и выросла “Солидарность”, наиболее известными были Яцек Куронь и Адам Михник. В 90-е годы, после свершившихся перемен, они часто выступали уже как авторитетные аналитики посткоммунистической эпохи. Главы из вышедшей в 1997-м книги Куроня “Семилетка, или Кто украл Польшу” были опубликованы в “ИЛ” (1998, № 10); теперь же российский читатель может познакомиться с составленной большей частью из текстов тех же 90-х книгой Адама Михника под названием Антисоветский русофил (перевод с польского А. Ермонского, Н. Ярцева. — М.-Вроцлав: Летний сад; Коллегиум Восточной Европы им. Яна Новака Езёранского, 2011. — 352 с.).
Сегодня эта книга может оказаться полезной и поучительной прежде всего для тех, кто так или иначе связан с разворачивающейся новой волной протестного движения в России (этот текст я пишу в середине мая 2012 года). В ходе первой волны конца 80-х у нас не было аналога “Солидарности”, однако протесты тем не менее привели к смене социального строя. Нынешняя волна во многом ориентируется на практику двадцатилетней давности (многотысячные московские митинги как главное средство давления на власть), а вот попытки создания массовых оппозиционных структур к успеху не приводят. Сегодняшняя российская организация под названием “Солидарность”, по сути, мало что общего имеет — помимо названия — со своей польской предшественницей. А для того чтобы понять и осмыслить разницу, книга Михника как раз будет весьма кстати.
Польский протест имел три главные составляющие: социальную, национальную и религиозную. “Солидарность” выступала за социальную справедливость, а поскольку объектом критических атак была прежде всего привилегированная коммунистическая номенклатура, то протест становился идеологически антикоммунистическим. Далее, поскольку “коммунистическое” имело своим истоком Советский Союз, протест становился антисоветским. Продолжая эту логическую цепочку: поскольку родиной “советского” была Россия, то протест естественным образом становился антироссийским — то есть социальная составляющая при данном раскладе неизбежно тянула за собой национальную. Ну а поскольку основополагающим фактором польского единства, опорой национальной независимости и инструментом противостояния внешнему влиянию традиционно был католицизм, то в протесте появлялась религиозная составляющая — причем не просто появлялась, а выходила на первый план, становилась центральной.
Похожая модель — сочетание антикоммунистического, антисоветского и антироссийского протеста (хотя и при минимальной, пожалуй, роли религиозного) — сработала десятилетие спустя в советских союзных республиках и привела к распаду СССР. Современная же российская “Солидарность” (вместе с родственными ей движениями) пытается выстраивать свой протест исключительно в плоскости “антиноменклатурной”; что касается двух других составляющих, то их она предпочитает избегать — ведь “национальное” у нас ассоциируется прежде всего с “националистическим”, а “религиозное” и вовсе становится просто одним из объектов “антиноменклатурной” критики. А шансы на массовую, народную — по аналогии с Польшей — поддержку такого рода движений, мягко говоря, невелики.
Еще одна книга, о которой можно упомянуть в связи с проблематикой польского национально-демократического движения — это “квазидокументальная” (с подзаголовком “Апокриф”) книга Эугениуша Кабаца Последний холм Флоренции (Eugeniusz Kabatc.
Ostatnie wzgorze Florencji. — Warszawa: Studio EMKA, 2011. — 272 s.). Книга посвящена Станиславу Бжозовскому, писателю, критику и философу начала ХХ века. В период первой русской революции его книги были популярны в социал-патриотических кругах, однако он был обвинен в сотрудничестве с царской охранкой, подвергся общественному осуждению и умер в эмиграции, во Флоренции, в 1911 году в возрасте 32 лет. С сочувствием описывая последний период жизни Бжозовского, Кабац склоняется к версии, что он стал жертвой провокационных интриг — и этот ракурс дает автору возможность затронуть проблемы отношений личности и общества в контексте социальной борьбы, национального сопротивления и политических компромиссов.