Роман. Перевод с французского Ирины Волевич
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 4, 2012
Перевод Ирина Волевич
Жан-Люк Утерс#
Путешествие с Люком
Роман
Перевод с французского Ирины Волевич
Мы, как всегда, совершили путешествие
в дальние пределы того, что на самом
деле было путешествием вглубь себя.
Виктор Сегален[1]
МЫСЛЬ о том, что я могу стать отцом, никогда не приходила мне в голову. Вплоть до того осеннего вечера, когда Жюли объявила, что беременна. И тщетно я озирался в поисках того, кому предназначалась сия новость, она явно была адресована мне, Мариану. “Я беременна”: эти два слова превратили меня в самца-производителя. Какая-то частица моего организма — крошечная, ничтожная, парочка молекул, чуточка ДНК, в общем, даже не знаю точно, что именно, — уже прокладывала себе путь в плоском животе Жюли, который в настоящий момент не выдавал ровно никаких видимых признаков беременности. Производитель, самец, чье назначение — продолжение рода, — так это называлось в словаре. Мысль о воспроизведении самого себя казалась мне чудовищной, безобразно претенциозной: дать жизнь другому существу, которое также потом должно стать самим собой. Жюли сунула мне под нос склянку с мутной жидкостью, в которой колыхался какой-то коричневатый кружок. Тест “Predictor”. Итак, этот безжалостный приговор имел форму круга.
Вместо того чтобы заключить Жюли в объятия, испуская крики радости и бессвязные восклицания вперемежку с неудержимыми всхлипами, я размышлял — молча и хладнокровно. О перевернутой странице, о безвозвратно утерянном прошлом. Наша связь принимала трагический оборот. Теперь мы несли ответственность за нас обоих. Никогда уже не суждено нам пребывать в беззаботной неге быстротекущих дней. Никогда не суждено уйти, прикрыть за собой дверь, забыть обо всем, что было между нами. Я думал о своей жизни так, словно она мне больше не принадлежала, и даже не заметил, что Жюли плачет. Соленая влага струилась из ее глаз.
Жюли молчала, предоставив слово слезам: ее слезные железы взялись превращать эмоции в соленую воду. Именно благодаря им, этим железам, и родился язык знаков. Ее разочарование было, видимо, огромно: она-то уже считала, что ее жизнь вступила в новую фазу, как вдруг заподозрила, что мои мысли заняты крахом наших отпускных планов. Отчасти она была права: я действительно думал совсем о другом, правда, не о будущих каникулах (о них вопрос уже не стоял) и даже не о прежних, которые мы проводили в походах через пустыни, почти на сто процентов импровизированных и щедрых на множество самых разнообразных сюрпризов, например, на периодическую нехватку воды (Господи, опять я о воде!).
Нет, думал я скорее о своем дедушке, бывшем деревенском учителе, а ныне пенсионере: его ужасно волновал вопрос отношения церкви к проблеме сожительства и беспорядочных половых связей. Забегая вперед, скажу, что несколькими неделями позже, услышав эту новость, он долго обнимал меня, и не было на свете человека счастливей его. Думаю, он радовался тому, что наш род наконец обрел продолжателя и теперь можно спать спокойно, или же попросту не представлял себе другого счастья.
Так сколько же времени прошло с того момента, как прозвучали два роковых слова? Убей бог, не помню. Долгие минуты, показавшиеся часами. Я витал в каком-то вневременном пространстве, где моя жизнь проходила перед моим мысленным взором как кинолента, состоящая из отдельных кадров. И еще как череда наших недавних объятий. Одно из них было из ряда вон выходящим. Жюли тогда по-королевски властно взяла на себя руководство нашими действиями. Я же всецело подчинился ее рукам, ритму ее дыхания, вплоть до того мгновения, когда она, конвульсивно содрогаясь, бессильно упала на постель. Неужели зародыш был обязан жизнью тому поистине божественному соитию? Вполне допускаю. Я даже и подумать не смел, что такое может произойти в результате другого, обыденного, акта. Сперматозоидам, выпущенным на волю в избыточном количестве, требовался сверхмощный возбудитель, который направил бы их в нужном направлении во время нашей горячечной схватки. Короче, проще было поверить в это. И тот факт, что один из них достиг цели, объяснялся отнюдь не случайностью, а исключительным напряжением воли. Жюли, даже в яростном апогее своих безумств, прекрасно сознавала, чтó делает, — теперь это было яснее ясного. Она, и только она, дала сигнал к отправлению.
Я почувствовал, что настал момент, когда необходимо что-то ответить, разбить лед молчания. Но что можно сказать после такой затянувшейся паузы, не вызвав подозрений в лицемерии?! Слишком поздно для демонстрации восторга и блаженства, для того, чтобы вместе с Жюли воспарить на седьмое небо от счастья. В сущности, все и так было уже сказано. Жюли вполне верно оценила это молчание, хотя и воздержалась от ехидных комментариев типа: “И это вся твоя реакция?”
Я попытался вспомнить тот момент, когда мы впервые заговорили о рождении ребенка. Это было в конце одного ужина, сопровождавшегося довольно щедрыми возлияниями. К тому времени мы жили вместе уже четыре года. “Я хотела бы родить от тебя ребенка”, — сказала она, отпив глоток вина; правда, я не поручусь за точность цитаты: возможно, она выразилась осторожнее, намеками. Мой ответ, если не ошибаюсь, был весьма уклончивым, вполне в нормандском духе: “Почему бы и нет… впрочем, у нас еще вся жизнь впереди”. Честно говоря, я ничего не знаю о нормандцах и еще меньше об их ответах на жизненно важные вопросы. Но одно могу сказать вполне определенно: я не ответил “нет”. Напротив, у меня вырвалось коротенькое “да”, крошечное словцо с непредсказуемыми последствиями, микроскопическое, как зародыш, невидимый на этой стадии развития даже на экране во время УЗИ, так что вряд ли кто-то способен предсказать его судьбу. На любом языке слово “да” звучит сухо и четко, как смертельный выстрел. Уж не потому ли мы с Жюли, не желая произносить или слышать его, отказались от торжественного свадебного “да” под бесстрастным взором мэра? И ведь всего-то две буковки, но сколько же невероятных последствий они таят в себе! У того, кто их произнесет, нет ни малейшего шанса вывернуться (мол, я сказал “да”, но это значит “нет”) или отложить решение (“мне бы хотелось серьезно обдумать это”). И все же, как ни смотри, в моем робком “да” звучала просьба об отсрочке. “Осужден на отцовство с отсрочкой исполнения приговора”, — можно ли представить себе подобное наказание и судью, способного его огласить?!
Однако, в данном случае, об отсрочке и речи не было: ведь, судя по словам Жюли, я уже стал отцом этого жизнелюбивого зародыша, ловящего голоса внешнего мира. Ибо восприятие начинается со звука — так разъяснит мне позже врач. И с этой точки зрения, мое “вступление в отцовскую должность” оказалось отнюдь не блестящим: ледяное молчание вместо праздника светомузыки. “Тишина на площадке, снимаем!” — возглашал режиссер нашей жизни. Жизнь зародыша только-только началась, а наша собственная все еще пыталась удержаться на прошлых позициях.
Ожидание счастливого события — именно так язык трактует неминуемость рождения. С самого момента зачатия слух о нем расходится неприметно, подобно волне грядущего счастья. Любовь дарит нам немало чудес, и одно из них — способность превращать одиночество живых существ в нерушимый союз под названием “семья”. Семья — детище одной-единственной силы, любви. Я плохо представлял себе, как меня будут осаждать на каждом шагу вопросами по поводу “ожидания счастливого события”, смешанными со знаками симпатии, поздравлениями и ободрениями, то есть полной противоположностью соболезнованиям, которые шепчут с поникшей головой, после похорон, сжимая в ладонях руку скорбящей вдовы. И еще менее того я представлял, как буду рассыпаться в благодарностях, приклеив на лицо широкую улыбку, соответствующую ситуации, скромно отвечая: “О, я, знаете ли, ни при чем, моей заслуги тут почти нет”, и думая при этом о настоящем герое дня, сперматозоиде, из последних сил достигшем финиша своего безумного пути. Вот кто, черт возьми, великий триумфатор, так зачем же приписывать мне его подвиг?!
Видимо, Жюли больше ничего не ждала от меня — ни слова, ни хотя бы знака, — потому что занялась мытьем посуды, то есть довольно шумной процедурой, возвестившей о возврате к реальной действительности. Она даже разбила не то чашку, не то тарелку, словно желая подчеркнуть, что “перерыв кончился” и пора перейти к другим темам. В совместной жизни мужчины и женщины посуда не имеет себе равных по способности создавать напряженную атмосферу в доме. Немытая тарелка, мозолящая глаза, может спровоцировать целую серию драм, а осколки битой посуды куда более красноречивы, нежели выстрелы. И это не считая чашек, обладающих даром летать, как на крыльях. Когда они в конце полета разбиваются вдребезги, громкость спора обычно на порядок возрастает. У каждого предмета сервиза есть своя собственная коротенькая мелодия, свой темп. Вот почему я исподтишка следил за Жюли, полоскавшей фарфор в пенистой воде. “Знаешь, я этого не ожидал, но это хорошая, просто прекрасная новость”, — промямлил я наконец как последний дурак. И обнял ее, прижав к себе чересчур пылко.
(Далее см. бумажную версию.)